Последняя - Александра Олайва

Актер, играющий Аббаса, ковыляет к обрыву.

– Эй! – говорит Пилот. – Осторожнее, приятель.

Черный Доктор идет вперед: решительно, но с осторожностью. Он не хочет напугать того, кому пытается помочь.

Пилот идет с другом. Они вместе подходят к актеру. Пилот берет молодого человека за руку, чтобы поддержать, а Черный Доктор предлагает:

– Сядь, сынок.

Актер позволяет им усадить себя на камень, где сидел только что. Черный Доктор наклоняется к нему и заглядывает в глаза.

– Вы можете рассказать, что случилось? – спрашивает он.

Актер ошеломленно мотает головой.

– Не… не знаю, – мямлит он. – Я… вам благодарен.

И тут дежурный режиссер выходит из-за деревьев и кричит:

– Отличная работа! Идите все сюда.

Внезапно игравший Аббаса актер уверенно встает. Его взгляд совершенно спокоен. Он вытирает лоб рукавом и идет к режиссеру.

– Влажные салфетки есть? – спрашивает он.

– Ну, вот и ответ, – говорит Черному Доктору Пилот.

17

Мы выходим из леса утром и огибаем еще один городок, жителям которого оплатили отъезд. Судя по тому, что я вижу, в этих местах царит упадок, причем давно: мы минуем гниющий сарай и брошенную много лет назад заправочную станцию, с которой вывезли топливные колонки. Таким местам деньги телевидения нужны отчаянно – и их легко приспособить к требованиям шоу. Пока мы идем, паренек трещит про эвакуации, биотерроризм, ураганный заразный рак и подобные глупости, пока я его не затыкаю.

До дома все еще дни пути, но возможностей пересечь реку не так уж много, и мы приближается к тому мосту, которым мы с мужем пользуемся чаще всего: эту переправу окружают леса и мелкие городки. Чуть севернее находится военная учебка для ребят в возрасте Бреннана. Я пытаюсь представить себе, что будет, если я пойду в том направлении, а не по мосту. Наверное, Бреннан найдет способ меня остановить или же дорогу перегородит еще один автобус, но только так, что обойти его будет невозможно. Или, может, им наконец придется нарушить постановку: из-за дерева выйдет режиссер и кивком укажет на восток.

Мне можно было бы их проверить, но я предпочту идти домой. Я начинаю убеждаться в том, что это и есть моя подлинная цель, а не просто направление – что они действительно это сделали, расчистили мне путь до самого дома.

– Давай искать место для ночлега, – говорю я парнишке. – Мы перейдем реку утром.

Мои слова ободряют его, и он рысцой убегает вперед.

В одиночестве мои мысли сосредотачиваются на возвращении домой. Представляю себе, как стою перед двухэтажным домом с тремя спальнями, который мы купили прошлым летом. Участок площадью пол-акра[8] представляет собой пологий склон, так что дом будет чуть выше того места, где я остановлюсь. Я пройду по ступенькам, проложенным по газону. Трава будет слишком высокой, потому что это я всегда ее кошу. Это только справедливо, если учесть, сколько времени муж тратит на дорогу на работу – по часу в одну сторону. Он пошел на такую жертву ради меня, чтобы я могла жить ближе к работе, за которую получаю гораздо меньше денег. А еще – чтобы мы оказались в таком месте, где лучше растить детей. Однако так далеко ездить он будет не всегда – постарается заработать как можно больше, пока я не забеременею, а потом найдет работу ближе к дому. Мы что-нибудь придумаем.

Пройдя через заросший газон, ступлю на придверный коврик – его нам подарила свекровь. «Дом, милый дом» – подсказка, которая привела меня домой, но на нашем коврике фамилия мужа. Не моя. Свекровь так и не смирилась с тем, что я не поменяла фамилию. Мы превратили это в шутку и намалевали и мою фамилию – строчкой ниже, но крупнее. Свекровь приезжала к нам в гости всего один раз – и противно засмеялась.

– Я забыла, что ты – современная, – сказала она, наполнив это слово презрением.

Входная дверь будет закрыта, конечно. Было бы неправильно, если бы мне не предоставили ее открывать. Я моргаю, представляя себе прикосновение ладони к холодной стальной ручке. Дверная ручка стала нашей самой первой покупкой в качестве домовладельцев. Вернее, одной из первых. В тот день мы закупили в «Хоум Дипоу»[9] целую тележку хозяйственных мелочей и средств для уборки, в том числе набор для ремонта жалюзи. Это стало нашим первым ремонтом: мы заделали дырку в помещении, которое наш риелтор назвал солярием, но мы предпочли называть просто верандой. Она смотрит на задний двор, и именно там я по утрам пью кофе, глядя, как олени и грызуны объедают мою провальную попытку огородничества. На будущий год обнесу участок забором.

За входной дверью у нас ниша – почти вестибюль. Справа – гостиная, слева – лестница. На стене висит коллаж из наших свадебных фотографий. На столике под ним – стопка писем. Я войду, миную их, поверну направо – и он будет там, в гостиной: радостно улыбающийся, живой. Остальные мои родственники, наверное, тоже окажутся там, хотя я бы предпочла, чтобы их не было. Возможно, телевизионщики даже притащат кого-то из моих коллег или университетских друзей, которых я назвала в анкете в качестве поручителей.

На дальней стене будет повешен плакат, а мой муж будет стоять прямо под ним. Волосы у него будут или лохматые и давно не стриженные, или очень короткие: он всегда слишком редко стрижется, но, возможно, как раз сходит в парикмахерскую, чтобы меня встретить. В любом случае он подровняет щетину триммером, не считая того места под челюстью, про которое он постоянно забывает. Станет ли его пегий окрас более заметным, прибавится ли в нем седины? Возможно. Он седеет приступами. Вид у него будет усталый, потому что он почти не уснет ночью, зная о моем возвращении домой.

Рядом с ним мои родители. Мама раздражена и недовольна, потому что ей не позволяют курить в доме, а кто это посмел ей что-то запрещать? Но стоит мне войти, и ее хмурость исчезнет: она знает, что ей положено исполнять роль: Мать, та, что подарила мне жизнь, растила меня, направляла, сделала меня тем, кто я есть (по крайней мере, так звучит эта легенда). Мой отец будет стоять чуть дальше, чем положено любящему супругу. Однако он будет улыбаться, и я смогу почувствовать его кленовый запах еще с порога – по крайней мере мысленно.

Секунду я просто стою и смотрю. Радуюсь знакомым лицам, лицу любимого мужчины. Человека, который показал мне, что такое подлинная щедрость, как можно делиться с другими, ничего не требуя и не обижаясь. Чье спокойствие и реалистичность помогли мне понять, что пытаться во всем добиться идеала – это верный путь к недовольству, что при выборе дома, или машины, или телевизора, или батона хлеба достаточно, чтобы они просто были хорошие. А то, что он шумно хлебал хлопья с молоком, помогло мне понять, что досада на человека не равна тому, что ты перестала его любить. Это очевидно, но почему-то раньше это всегда меня беспокоило.

Не знаю, потребуют ли от него надеть костюм или он останется в домашнем – может, в джинсах и синем свитере, который я подарила ему на прошлое Рождество. Это не важно. Важно, что он там будет. Что шагнет мне навстречу, а я шагну к нему. Мы встретимся в центре гостиной, а потом я перестану его видеть, потому что уткнусь лицом в знакомую впадинку между его ключицей и подбородком. А все вокруг радостно закричат и захлопают. Это будет похоже на поцелуй новобрачных, который шумно одобряют все присутствующие. Знак союза, как фактический, так и символический. Я прошепчу шутливые извинения за то, что от меня так пахнет, но он ничего не поймет, потому что – кого мне обманывать? – я так разревусь, что буду лепетать что-то несвязное.

А потом будет какое-то объявление. Я выиграла! Или, может, заняла второе место, или третье, или третье с конца. Мне вообще-то все равно, я просто хочу оказаться дома. Я просто хочу иметь право сказать, что я не сдалась.

Мы отметим возвращение: все, кто окажется в доме. А потом – потом я подпишу последние бумаги, и операторы уйдут – Бреннан уйдет, если он вообще там будет. И когда наступит вечер, мы останемся вдвоем, одни, вместе.

И на этом мое видение заканчивается: на том, что мы остаемся вдвоем дома. Потому что, хотя момент встречи представить себе легко, переход к нормальной жизни мне вообразить не удается. Я знаю, что надо будет принять душ. Что в какой-то момент я проверю свою электронную почту. Что уже через несколько дней я буду смотреть телевизор, вести машину, покупать продукты. Оплачивать счета, использовать деньги, теряться в толпе. Облегчаться в туалете, где бачок после смыва будет наполняться… Вот это как раз представить себе просто. Мысль о том, что мне больше никогда не придется использовать в качестве туалетной бумаги листья, приносит некую радость. Но вот возвращение на работу? Сидение за столом, ответы на письма, подготовка к школьной экскурсии? Я знаю, что буду все это делать, но почему-то никак не могу нарисовать себе такие картины.

Особенно чуждой кажется мне мысль о возвращении на работу. Перед моим отъездом мы с коллегами шутили насчет того, как я смогу описать свой опыт в нашей ежеквартальной газете, привлечь этим внимание благотворителей. Сейчас это кажется немыслимым, но, возможно, спустя какое-то время я найду способ использовать пережитое к выгоде нашего центра. Например, освещение проблемы бешенства у животных. Какие у них должны были получиться кадры с моим ужасом перед истекающей пеной механической пастью! Обложка для брошюры должна получиться впечатляющей.