Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна Георгиевна

— Мари… Сэр Гринлиф, — тихо ответила она на мой вопрос.

Вот что значит маленький городок! Я наслушался всякой всячины про двух бегинок, а она знала, как зовут командира наемников.

— Меня зовут Джон Литтл, — твердо поправил я. — Маленький Джон. Может, ты слышала про такого?

По выражению глаз Мари я понял — слышала, и для собственного спокойствия не стал уточнять, в каких именно дурацких балладах ей встречалось мое имя.

— Я тебя… уже видел… — вдруг пробормотал Робин Локсли, мутными глазами вглядываясь в свою спасительницу. — Только… не припомню… где…

— На поле возле Ноттингема, — девушка положила ладонь ему на лоб. — В день, когда хотели казнить трех стрелков…

Она говорила по-английски медленно, с очень сильным акцентом.

— А… да… верно. Славный… тогда… получился… пожар…

Голос Локсли затерялся в звоне колоколов, донесшемся со стороны церкви Святой Марии.

Настало время честным людям гасить огни, страже — сменяться на своих постах, а шерифу — получить известие, что место вожака шервудских разбойников в подземной камере занял невезучий палач Губерт.

То была длинная ночь.

Вряд ли в Ноттингеме после заката и до рассвета спал хоть один человек, кроме того, который как раз и послужил причиной творившегося в городе светопреставления. Вскоре после того, как отзвучал сигнальный колокол, Локсли заснул так крепко, что я пару раз подносил руку к его лицу, чтобы проверить — дышит ли он. Мари явно дала ему какое-то сильное снотворное средство, зато сама ни на минуту не сомкнула глаз, сидя на стуле рядом с кроватью. Я пристроился напротив нее на полу, между нами горела свеча, а снаружи творилось нечто неописуемое.

Стоило отзвонить церковным колоколам, как опять поднялся трезвон, да такой, словно в город входили враги и звонари били в набат. Сквозь щели в ставнях было видно, как в доме напротив, несмотря на запрет, загорелись огни, тогда Мари и зажгла свечу — темное окно сейчас выглядело бы подозрительней освещенного.

Раздавшиеся на улице крики, топот, звон оружия заставили девушку испуганно съежиться.

Я успокаивающе ей улыбнулся, но невольно встал, когда на дверь соседнего дома обрушились тяжелые удары. Пока стражники переругивались с хозяевами, которые не желали их впускать, пока переворачивали дом вверх тормашками, я оставался на ногах, каждую секунду ожидая, что в дверь бегинажа тоже забарабанят рукоятями мечей.

Этого не случилось. Стражники обшарили еще три дома по этой улице, но, наверное, никому в голову не пришло искать беглого главаря бандитов в жилище бегинок. Наконец, нарушив все законы, предписывавшие хранить после заката тишину, люди шерифа отбыли дальше, оставив переулок за собой в состоянии шумного хаоса.

Никто из горожан и не подумал снова ложиться спать, и мы с Мари еще какое-то время молча вслушивались в то, что происходит на улице… Но нас заставила взметнуться на ноги не угроза снаружи, а громкий стук в дверь нашей комнаты.

Не видя лица повернувшейся к двери бегинки, я явственно чувствовал ее страх, быстро перерастающий в настоящую панику. Мари отозвалась на пронзительные оклики деланно сонным голосом, однако девушка по ту сторону двери не унималась, она настойчиво требовала, чтобы ее впустили! И когда она перешла от слов к делу, принявшись изо всех сил дергать за ручку, а ее вопли поднялись до опасных высот, Мари торопливо перекрестилась, подошла к двери и отодвинула засов.

Крикливая особа ворвалась в комнату с глиняным светильником в руке, но чуть не выронила его при виде меня.

Я стоял, слегка пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок, готовый на все, если ей вздумается поднять тревогу. Мой вид вряд ли мог успокоить взвинченную женщину; впрочем, какая девушка обрадовалась бы, обнаружив ночью в своем доме незнакомого мужчину, даже совсем мелкого и ручного с виду?

Растрепанная, заспанная белокурая девица несколько раз моргнула, с ужасом уставившись на меня, ее лицо исказилось, предвещая великий визг…

Мари схватила подругу за руку и что-то быстро заговорила, избавив меня от необходимости зажимать младшей бегинке рот. Глаза светловолосой метнулись от меня к Локсли, она еще сильней изменилась в лице. Мне показалось, прошла целая вечность, пока наконец белокурая особа не вышла из ступора и не ответила Мари, очень резко, почти срываясь на крик. Не обязательно было знать язык норманов, чтобы понять, о чем идет речь.

Младшая бегинка утверждала, что ее товарка сошла с ума, впустив в дом двух бандитов! Что беглецов ищут по всему городу и рано или поздно найдут, что она не желает отправляться в тюрьму за укрывательство главаря разбойников и его сообщника! Потому им следует немедленно, сейчас же кликнуть стражу!..

Мари пыталась успокоить подругу, которую называла Беатой, показывая на распятие и, наверное, взывая к милосердию… Какое там! При чем тут милосердие, при чем заповеди Господни, если за укрывательство разбойников им грозит страшная кара?! Аутло все равно поймают, так уж лучше сообщить о них властям и получить награду за поимку, чем…

Белокурая бегинка повернулась к порогу, но Мари остановила ее.

И вот тут я перестал понимать, что происходит.

Схватив Беату за рукав, Мари сказала что-то очень тихо, и уже после первых слов ее оппонентка отшатнулась так, словно ей ткнули спицей в глаз. Две девушки некоторое время молча смотрели друг на друга, а потом Беата принялась кричать. Она вопила, размахивая руками, в одной из которых был по-прежнему зажат светильник… И в мечущихся по комнате всплесках света и теней вдруг показалась мне очень похожей на Катарину. Тот же неистовый голос, почти срывающийся на визг, та же ярость в порывистых движениях, та же буря эмоций, готовая смести все на своем пути…

Однако эта буря не заставила Мари отступить.

Русоволосая девушка пользовалась каждой паузой в криках Беаты, чтобы вставить несколько негромких спокойных слов, каждое из которых действовало на ее подругу как удар плетью на норовистую кобылу.

С одной стороны — яростное испепеляющее пламя, с другой — тихий ровный огонь… Но огонь этот можно было загасить, только затоптав ногами; и наконец вторая бегинка выдохлась и умолкла, с трудом удерживая светильник в трясущейся руке.

Я не сводил глаз с двух француженок, завороженный развернувшейся передо мной битвой характеров, как вдруг раздавшийся за моей спиной очень неожиданный звук заставил меня обернуться. Робина, должно быть, разбудила бушующая в комнате ссора, некоторое время Локсли прислушивался к ней, гораздо лучше меня понимая язык норманов… А вот теперь тихо присвистнул.

Я наклонился к нему:

— О чем они говорят?

— Наша хозяйка… грозит белобрысой… если та выдаст нас… рассказать всем… про ее свидания с сыном здешнего ювелира… и про ее встречи с монахом-кармелитом… и про ночные бдения… в исповедальне отца Бертрана…

Я сам еле удержался от свиста.

Еще несколько секунд в комнате царила знобящая тишина… И наконец младшая девушка развернулась и вышла, саданув дверью так, что по стене прошуршало качнувшееся распятие.

Немного постояв у порога, Мари вернулась на прежнее место у кровати, тихо села, сложила на коленях руки, а несколько мгновений спустя до меня донеслись ее сдавленные всхлипывания.

Робин пробормотал что-то по-французски, она ответила, но уже на второй фразе Локсли снова провалился в сон.

В который раз я проклял свою лингвистическую бездарность. Те французские выражения и словечки, которые имелись в моем словаре, абсолютно не годились для разговора с молодой бегинкой, поэтому я обратился к ней по-английски:

— Твоя подруга не отправится звать стражу?

— Она… никому… не скажет… — Мари шмыгнула носом, вытерла ладонями слезы, подняла голову и заговорила чуть громче: — Завтра я повезу грязное белье… из больницы при монастыре кармелитов… прачке в Биллоу. Как всегда. Стражники знают…

Я сразу понял и резко привстал.

— Нет! Даже не думай об этом! Каждую повозку, покидающую Ноттингем, завтра будут обшаривать сверху донизу! Ты понимаешь, что тебе грозит, если?..