Канун - Игнатий Потапенко

Они находили такое надѣленіе единственнымъ справедливымъ разрѣшеніемъ задачи и Балтовъ съ этого начиналъ. Справедливость въ настоящемъ вопросѣ не подлежитъ спору. Справедливость всегда есть и будетъ одна: чтобы по возможности всѣмъ было предоставлено наиболѣе счастливое существованіе. Но политика не знаетъ справедливости, она должна считаться только съ возможностью и выполнимостью.

Далѣе, цѣлымъ рядомъ цифръ, онъ доказывалъ полную возможность и выполнимость надѣленія крестьянъ землей. Свободныхъ земель въ Россіи достаточно и вопросъ могъ бы быть разрѣшенъ въ интересахъ справедливости. Онъ приглашалъ на минуту, вообразить, что все это сдѣлано: крестьяне надѣлены землей въ обиліи. Что дальше?

Дальше поднимается фабричный рабочій. который тоже совершенно справедливо находитъ, что 12–14 часовъ суточной работы является для него крайне обременительнымъ и, требуя для себя справедливости, домогается восьми часоваго рабочаго дня и, кстати, и увеличенія заработной платы. Требованіе это записка признаетъ безусловно справедливымъ. Восемь часовъ работать для человѣческаго организма предѣлъ вреднаго усилія, а существующая у насъ заработная плата слабо прокармливаетъ рабочаго съ семьей.

Опять приглашеніе на минуту вообразить, что эти вполнѣ справедливыя требованія удовлетворены; и на другой день вся русская промышленность находится въ крахѣ. Но пусть они даже не въ крахѣ, а просто справедливость удовлетворена. Что дальше?

Поднимаются ремесленники, которые тоже ставятъ совершенно справедливыя требованія объ улучшеніи своего положенія, вслѣдъ за ними желѣзнодорожные служащіе, затѣмъ прислуга въ частныхъ домахъ, наконецъ чиновники, и всѣ требуютъ справедливости и дѣйствительно справедливости, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія.

Но страна оказывается въ огнѣ, все дезорганизованной промышленность подорвана, законность поколеблена и проч. и проч. Словомъ, картина полнаго потрясенія.

Въ Россіи жить плохо, въ ней царствуетъ безправіе, невѣжество и бѣдность. Идеалъ справедливости, это — свобода, просвѣщеніе и богатство. Это все вѣрно, этого нельзя не признать.

Но попробуйте приподнять уголокъ покрывала, подъ которымъ скрываются эти «чудовища справедливости», какъ они всѣ одно за другимъ высунутъ головы съ раскрытыми пастями и сожрутъ ради справедливости всѣ сокровища ума, — науки, искусства, культуру, все, добытое цивилизаціей.

Поэтому не приподымайте уголка покрывала, а тщательно подверните всѣ края его, чтобы не было ни малѣйшей щелочки, чтобы чудовища спали.

Таковъ былъ смыслъ записки Балтова. Составлена она была блестяще, съ богатыми цифровыми данными, съ остроумными ссылками, а выводъ изъ нея былъ ясенъ самъ собой — этимъ выводомъ былъ новый законъ.

Поставивъ послѣднюю точку, Максимъ Павловичъ легъ на диванѣ и, не раздѣваясь, заснулъ. Часа въ два онъ уже былъ на ногахъ.

Позавтракавъ, онъ опять сѣлъ за столъ и тщательно пересмотрѣлъ свою статью. Онъ былъ необыкновенно строгимъ судьей своего произведенія. Ему хотѣлось, чтобы въ немъ не было ни одного лишняго слова и чтобы каждое изъ нихъ попадало прямо въ центръ.

Наконецъ, онъ собралъ листы, сложилъ ихъ всѣ вмѣстѣ, свернулъ и положилъ въ карманъ; тогда онъ одѣлся, вышелъ на улицу и поѣхалъ въ редакцію.

Редакторъ былъ уже здѣсь. Хотя статья ему была обѣщана, тѣмъ не менѣе онъ далеко не вполнѣ былъ увѣренъ въ ней. Максимъ Павловичъ былъ человѣкъ настроенія. Нерѣдко идея, которая ему же самому казалась блестящей и захватывала его, вдругъ надоѣдала ему и становилась противной и онъ оставлялъ ее. Но на этотъ разъ ничего подобнаго не случилось.

— Вотъ вамъ. Читайте, — сказалъ Зигзаговъ, вынувъ изъ кармана пачку маленькихъ листковъ, на какихъ онъ обыкновенно писалъ свои статьи.

— Значитъ, не отмѣнили?

— А вы написали духовное завѣщаніе?

— Да вѣдь не бомба же это.

— Нѣтъ, это бомба, только безъ пороха. Читайте.

И редакторъ читалъ и съ каждой страницей все яснѣе и яснѣе и яснѣе понималъ, что, если и не пора еще составлять духовное завѣщаніе, то укладываться дѣйствительно надо.

— Вы правы, — сказалъ онъ, — послѣ завтра мы не существуемъ. Но зато мы себя обозначимъ. Статья удивительная, каждое слово — пощечина… Ай-ай, придется ликвидировать дѣла.

— Собираетесь струсить?

— И не подумаю. Вотъ видите, статью отдаю въ наборъ. Позвать ко мнѣ метранпажа!

Пришелъ метранпажъ. — Голубчикъ, вотъ статья, за которую насъ всѣхъ повѣсятъ, такъ ужъ пожалуйста постарайтесь, чтобъ не было ни одной ошибочки. Подобныя вещи должны дѣлаться безошибочно.

Но, сдавъ статью, Максимъ Павловичъ не считалъ себя еще свободнымъ. Онъ вернулся домой и еще посидѣлъ полчаса за письменнымъ столомъ.

Это было письмо Балтову. Онъ считалъ своимъ долгомъ написать его. Вотъ оно:

«Милостивый Государь, Левъ Александровичъ. Въ тотъ моментъ, когда вы читаете это письмо, мы уже враги. Я лично слишкомъ многимъ обязанъ вамъ, чтобы перейти въ это новое состояніе, не объяснивъ вамъ этого перехода.

Вы, какъ умный и проницательный человѣкъ, понимаете, что по духу мы всегда были врагами. Но до момента, когда вы приняли первое назначеніе, наше разногласіе могло оставаться въ потенціальномъ состояніи и не становиться между нами.

Ко мнѣ вы были добры. Вашъ большой умъ плѣнялъ меня и для меня не было унизительно — пользоваться вашими исключительными услугами: я питалъ къ вамъ „влеченье — родъ недуга“, какое питаю ко всякому выдающемуся человѣку.

Но въ тотъ моментъ, когда вы взяли назначеніе, я уже почувствовалъ, что нашимъ отношеніямъ наступаетъ конецъ. Я предвидѣлъ ваше направленіе, и тогда совершенно ясно показалъ вамъ все это.

Вы сковали меня по рукамъ и по ногамъ новой величайшей услугой, — содѣйствіемъ моему освобожденію и, можетъ быть, моей цѣлости. Но бываютъ обстоятельства, когда человѣкъ становится въ необходимость разорвать цѣпи благодарности, когда долгъ порабощаетъ въ себѣ человѣка со всѣми его частными отношеніями.

Сейчасъ я кончилъ статью, въ которой выступаю вашимъ непримиримымъ врагомъ и вы, прочитавъ ее, почувствуете себя такимъ же по отношенію ко мнѣ. Какъ это ни странно, но именно въ этой статьѣ я проявилъ напряженіе всѣхъ своихъ способностей и чувствую, что она — сильная, что она достойна своего предмета.

Благодарю васъ за все, что вы для меня сдѣлали, и прошу васъ въ дальнѣйшемъ не проявлять по отношенію ко мнѣ никакого великодушія. Максимъ Зигзаговъ».

Затѣмъ Максимъ Павловичъ послалъ за Володей и тотъ сейчасъ же пріѣхалъ.

— Что это у васъ такъ горятъ глаза? — спросилъ Володя, заставшій его за перечитываніемъ письма.

— Прочитайте! — сказалъ Максимъ Павловичъ, указавъ ему на письмо.

Володя прочиталъ. — О чемъ же это?

— Завтра появится статья.

— Вы достали записку? У Корещенскаго?

— Ужъ это останется тайной, Володя. Но вамъ предстоитъ миссія: это письмо вы должны передать лично вашему дядѣ завтра въ десять часовъ утра.

— Почему въ десять?

— Потому что къ этому времени номеръ газеты будетъ полученъ подписчиками и распроданъ въ розницѣ. Я хочу, чтобъ его прочитало какъ можно больше публики. Понимаете, Володя, — мнѣ кажется, что я въ этой статьѣ израсходовалъ всѣ свои способности и больше никогда ничего сильнаго не напишу.

— Она у васъ?

— Нѣтъ, въ наборѣ. Вы прочитаете ее завтра. Господинъ министръ получаетъ нашу газету. Вы берете на себя миссію..?

— Она непріятна, но я не могу отказаться.

Володя взялъ письмо.

На слѣдующій день среди читателей газетъ можно было замѣтить необыкновенное для столицы движеніе. Въ редакціяхъ, общественныхъ мѣстахъ, конторахъ, въ казенныхъ канцеляріяхъ, всюду только и было рѣчи, что о статьѣ Зигзагова.

Публика была необыкновенно чутка ко всякому свободному слову, которое тѣмъ или инымъ путемъ проскальзывало въ печати. Малѣйшая удачная обмолвка вызывала разговоры и толкованія.

Зигзаговъ же далъ цѣлую статью смѣлую и важную по своему предмету. Помимо своей цѣли, она была написана увлекательно.

Имя Зигзагова, до тѣхъ поръ пользовавшееся нѣкоторой извѣстностью, вдругъ сразу сдѣлалось большимъ. Его повторяли на всѣхъ перекресткахъ.

Начало статьи заинтриговывало. «Такого то числа, мѣсяца, года, въ россійской столицѣ произошло злодѣяніе, которое совершилъ я. Признаюсь въ этомъ всенародно и не ощущаю ни малѣйшаго угрызенія совѣсти.

Я укралъ тщательно скрываемое отъ глазъ публики произведеніе его высокопревосходительства господина министра Балтова. Это произведеніе есть ничто иное, какъ диссертація на званіе вершителя судебъ Россіи, каковой постъ въ самомъ близкомъ будущемъ имѣетъ быть вакантнымъ.

Мнѣ достовѣрно извѣстно, что защита диссертаціи произошла въ высшемъ государственномъ учрежденіи такого-то числа, о чемъ россійская публика, очевидно изъ особаго уваженія къ ней была освѣдомлена. Защита была блестящая, министръ удостоенъ искомаго званія и, какъ пробный шаръ, подъ вліяніемъ его идей, на дняхъ вышелъ въ свѣтъ извѣстный всѣмъ законъ о крестьянахъ.