Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф

Он внимательно посмотрел мне в глаза сквозь дырки капюшона и широко, с ироническим поклоном, открыл передо мною дверь.

— Молитесь, сеньор, — проговорил он, — чтобы луна взошла не слишком рано.

Мы вышли в коридор. В черной тьме заколыхались факелы, и огромные высокие колонны то выхватывались пламенем, то снова исчезали во тьме. На плечах людей, закутанных в черные плащи, колыхался огромный черный гроб.

Сердце мое бешено билось от волнения: я так хорошо видел всех, что казалось странным — неужели меня не узнают?

Но, к счастью, никто и не пытался меня узнать, все глаза были устремлены на гроб. У выхода стояла огромная нарядная карета и в ней та, что была для меня всем на свете. Бедное дитя! Мрачные люди уносили того, кто для нее был дороже всего, — а она собиралась храбро броситься в неизвестную, полную опасности жизнь — и не было никого, кроме меня, кто бы думал о ней, ничья рука, кроме моей, не охраняла ее.

Процессия двинулась вперед. Белые мулы, везущие катафалк, звенели серебром драгоценной упряжи. Впереди шли мы, "братья милосердия", сзади — снова священники и монахи, а толпа пестрых бандитов с простоволосыми женщинами и наспех вымытыми ребятами замыкала шествие. Мне было нестерпимо душно под толстым капюшоном, и когда после бесконечно долгого шествия мы очутились в соборе, я чуть не потерял сознание от яркого света и кадильного дыма.

Собор был переполнен. Я тихонько прошел за верным Томасом в loggia[30] епископа. Там мы были скрыты от взглядов толпы. Я стал в тень епископского кресла. Оттуда я видел, как тоненькая фитурка в черном одна подошла и склонилась перед гробом. Толпа двинулась и скрыла ее от меня. Долго я стоял неподвижно в тени кресла. Внезапно я увидел черную фигурку наверху в фамильной loggia Риэго. Она глядела на меня, не видя меня, — но вдруг бесконечное спокойствие охватило меня — я почувствовал, что она пойдет за мной на край света.

И меня вдруг охватила уверенность. Наше бегство должно быть удачным, судьба не может быть жестокой по отношению к этому очаровательному существу, ни один человек не сможет противостоять грустной прелести этой хрупкой девушки.

Зазвучало пение монахов. Низким басом загудел орган. В тишине позвякивали золотые цепи кадильниц. Толпа склонилась ниц — вдруг чья-то рука легла на мою.

— Пора, — шепнул незнакомый голос.

Бесшумно кто-то повел меня сквозь маленькую дверцу вниз по крутой винтовой лесенке в склеп. В смутном синеватом свете масляной лампочки я увидел изможденное, почти бесплотное лицо моего проводника. Он осторожно помог мне снять мое черное одеяние. Над нами глухо, как раскаты грома, вибрировали звуки хора и органа. Сквозь четырехугольную щель, обрамлявшую огромную каменную плиту свода, падал свет.

— Сеньорита сейчас придет сюда с сеньором Кастро, — проговорил монах и прибавил с грустной робкой улыбкой: — Может быть, сеньор кабальеро помолится за упокой их душ… — он указал на плиту, над которой, очевидно, стоял гроб с останками двух последних Риэго. — Помолитесь, чтобы всевышний дал вам силы сохранить нашу дорогую сеньориту, — продолжал старик. — Я помню ее еще ребенком, — всегда любил ее, сеньор! А теперь сеньор кабальеро увозит ее от нас — пусть же сеньор помолится, чтобы быть достойным ее.

Я склонил голову, но слова молитвы не шли мне на ум. Сзади меня послышались шаги, шорох платья, шепот, чей-то придушенный бас. Огромная плита наверху сдвинулась с места и поток света хлынул в склеп. Я оглянулся: рядом со мной освещенная сверху тысячей свечей стояла Серафина. Томас Кастро быстро шепнул:

— Живее, живее… молитвы кончаются. Сейчас люди хлынут на улицу.

Громовым голосом зазвучали сверху слова молитвы:

"Ти… и… ba mi… i… i… irum"[31].

Над нашими головами в люке показался конец гроба. Его обвязывали наверху веревками. Наш монах отворил потайную дверь, скрытую за мраморной доской. Гроб заколыхался, послышалось трение веревок о дерево.

"Erit…justus…Ab… auditione…"[32] — прозвучал сухой голос епископа.

Монах нетерпеливо звякал ключами у дверцы.

— Пора! Пора! — повторил он.

Я страшно боялся, что Серафина вскрикнет или не двинется с места. Времени было очень мало. Пираты могли выйти из главной двери одновременно с нами — служба кончилась. Но Серафина молча скользнула к открытой дверце. Свежий соленый ветер пахнул нам в лицо. Она только раз обернулась: гроб висел над самим люком, закрывая свет. Томас Кастро взял ее за руку.

— Пойдем, пойдем, — проговорил он с невыразимой нежностью.

Он всхлипывал, как ребенок. Мы поднялись по лесенке — и дверца захлопнулась за нами, как будто вздохнув с облегчением.

В полной темноте, быстро и молча, мы шли к берегу. Кругом не было ни души. Лодка была причалена невдалеке. Светился огонек на мачте шхуны, стоявшей против замка Риэго.

Внезапно Томас Кастро проговорил:

— Сеньорита впервые в жизни вышла на открытый воздух пешком.

Я перенес ее в лодку на руках.

— Отчаливай, Томас, — проговорил я с бьющимся сердцем.

Зашуршал под килем песок.

Часть четвертая

КИНЖАЛ И ГИТАРА

Глава I

Зашуршал песок, и лодка бесшумно поплыла.

Земля ускользала, передавая нас водам залива, тихим, как сама безветренная ночь. Наш отчал был подобен прыжку в пространство. Так птица раскрывает крылья на краю утеса и виснет в воздухе. Меня охватило радостное чувство свободы — как если бы в самом деле был я птицей, в первый раз пускающейся в полет.

Было темно. Я не слышал даже дыхания моих спутников, так тихо они сидели. Успех целиком зависел от моей находчивости и мужества. Но что означал успех? Непосредственно нашей целью было выйти из залива в открытое море.

Уже покрытое лесами плечо горы резко выступало на пожаре неба. Всходил месяц. Необычайная, неестественная тишина, казалось, насильно вошла в мое сердце внезапным приступом тоски. Оба спутника мои молчали. Я больше не мог это выносить.

— Серафина, — прошептал я и услышал в ответ глухое рыдание.

— Пора браться за весла, сеньор, — пробормотал Кастро, словно проснувшись. — Когда взойдет месяц, нас укроет туман на заливе.

Он был прав. Надо было торопиться, если мы хотели бежать. Но куда бежать? В безбрежное море? В этой жалкой скорлупе, не имея впереди никакого убежища, открытого для нас. Я словно в первый раз постиг, как обширен мир, как опасен, как ненадежен. Однако выбора не было.

Скоро мы перерезали седую, прозрачную стену тумана и стали невидимы для всех, кто оставался на берегу.

Кастро усердно работал рулевым веслом. Вдруг он остановился и заскрипел зубами, указывая на красное пятно, очень низко висевшее в тумане. То был костер, разложенный пиратами на конце косы, у входа в залив Рио-Медио. Кастро мне объяснил, что пираты всегда зажигают там костер, когда хоть одна их лодка пускается на грабеж. Костер поддерживают три, четыре человека. В эту ночь Мануэль дель-Пополо выехал в море с целой эскадрой гребных лодок, чтобы напасть на английский корабль, замеченный еще в полдень. Корабль был захвачен штилем.

Этому обстоятельству, благоприятствующему нашему побегу, мы, с другой стороны, были обязаны жалкими размерами нашей утлой лодки — единственной не взятой в дело. Я слышал бульканье воды на дне, и помню, как тревога за промокшие ножки Серафины примешивалась к тяжелым опасениям за исход нашего предприятия.

— Надо вычерпывать воду, — заметил я шепотом.

Кастро положил свое весло, отодвинул глиняную флягу с пресной водой, представлявшую "наш провиант", согнулся и попробовал вычерпывать шляпой. Но, видно, шляпа показалась ему мало удобной для этого дела, так как вдруг он стянул с себя один башмак и пустил его в ход вместо черпака. По необходимости ругаясь при этом, он, однако, из уважения к даме, сильно понизил голос.