Жизнь, учения и изречения знаменитых философов - Диоген Лаэртский

КНИГА ШЕСТАЯ

Антисфен, сын Антисфена, был афинянин, но, по слухам, нечистокровный. Впрочем, когда его этим попрекнули, он сказал: "Матерь богов — тоже фригиянка".[420] Собственная его мать, как кажется, была фра-киянкой. Поэтому-то, когда он отличился в сражении при Танагре, Сократ заметил, что от чистокровных афинян никогда бы не родился столь доблестный муж.[421] А сам Антисфен, высмеивая тех афинян, которые гордились чистотою крови, заявлял, что они ничуть не родовитее улиток или кузнечиков. Сперва он учился у ритора Горгия:[422] из-за этого так заметен риторический слог в его диалогах, особенно же в «Истине» и в «Поощрениях». Гермипп говорит, что однажды на истмийских празднествах он даже хотел произнести речь и в порицание и в похвалу афинянам, фивянам и лакедемонянам, но отказался от такой мысли, увидев, как много народу пришло из этих городов. Потом он примкнул к Сократу и, по его мнению, столько выиграл от этого, что даже своих собственных учеников стал убеждать вместе с ним учиться у Сократа. Жил он в Пирее и каждый день ходил за сорок стадиев,[423] чтобы послушать Сократа. Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму. Он утверждал, что труд есть благо, и приводил в пример из эллинов великого Геракла, а из варваров — Кира.[424] Он первый дал определение понятию: "Понятие есть то, что раскрывает, что есть или чем бывает тот или иной предмет". Часто он говорил: "Я предпочел бы безумие наслаждению", а также: "Сходиться нужно с теми женщинами, которые сами за это будут благодарны". Один мальчик с Понта собирался слушать его и спросил, что для этого нужно приготовить; Антисфен ответил: "Приготовить книжку, да с умом, и перо, да с умом, и дощечки, да с умом".[425] На вопрос, какую женщину лучше брать в жены, он ответил: "Красивая будет общим достоянием, некрасивая — твоим наказанием".[426] Узнав однажды, что Платон дурно откликается о нем, он сказал: "Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное".[427] Когда он принимал посвящение в орфические таинства и жрец говорил, что посвященные приобщатся в Аиде несчетным благам, он спросил жреца: "Почему же ты не умираешь?" Однажды его попрекали тем, что он происходит не от свободнорожденных родителей. "Но ведь и атлетами мои родители не были, — возразил Антисфен, — а я тем не менее атлет".[428] На вопрос, почему у него так мало учеников, он ответил: "Потому что я гоню их серебряной палкой". На вопрос, почему он так суров с учениками, он ответил: "Врачи тоже суровы с больными". Увидев прелюбодея, спасавшегося от погони, он сказал ему: "Несчастный! От какой опасности мог бы ты избавиться за какой-нибудь обол!"[429] Как сообщает Гекатон в «Изречениях», он говаривал, что лучше попасться стервятникам, чем льстецам:[430] те пожирают мертвых, эти — живых. На вопрос, что блаженнее всего для человека, он сказал: "Умереть счастливым". Однажды ученик пожаловался ему, что потерял свои записи: "Надо было хранить их в душе", — сказал Антисфен. Он говорил, что, как ржавчина съедает железо, так завистников пожирает их собственный нрав. Те, кто хочет обрести бессмертие, говорил он, должны жить благочестиво и справедливо. По его словам, государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных. Когда его однажды хвалили дурные люди, он сказал: "Боюсь, не сделал ли я чего дурного?"[431] Братская близость единомыслящих, заявлял он, крепче всяких стен. Он говорил, что в дорогу надо запасаться тем, чего не потеряешь даже при кораблекрушении. Его попрекали, что он водится с дурными людьми; он сказал: "И врачи водятся с больными, но сами не заболевают". Нелепо, говорил он, отвеивая мякину от хлеба и исключая слабых воинов из войска, не освобождать государство от дурных граждан. На вопрос, что дала ему философия, он ответил: "Умение беседовать с самим собой".[432] Однажды на пирушке кто-то сказал ему: "Спой!" — "А ты подыграй мне на флейте", — ответил Антисфен. Когда Диоген просил у него хитон, он посоветовал ему вместо этого сложить свой плащ вдвое. На вопрос, какая наука самая необходимая, он сказал: "Наука забывать ненужное". Сдержанность, говорил он, нужнее тем, кто слышит о себе дурное, нежели тем, в кого бросают камнями. Над Платоном он издевался за его гордость. Увидев однажды в процессии норовистого коня, он сказал Платону: "По-моему, и из тебя вышел бы знатный конь!" — дело в том, что Платон постоянно нахваливал коней. Однажды, когда Платон был болен, Антисфен, зайдя к нему, заметил лохань с его рвотой и сказал: "Желчь я в ней вижу, а гордыни не вижу". Он советовал афинянам принять постановление: "Считать ослов конями";[433] когда это сочли нелепостью, он заметил: "А ведь вы простым голосованием делаете из невежественных людей — полководцев". Кто-то сказал ему: "Тебя многие хвалят". — "Что же, — спросил он, — я сделал дурного?" Когда он старался выставлять напоказ дыру в своем плаще, то Сократ, заметив это, сказал: "Сквозь этот плащ я вижу твое тщеславие!"[434] Фений в книге "О сократиках" сообщает, что на чей-то вопрос, как стать прекрасным и добрым, он ответил: "Узнать от сведущих людей, что надо избавляться от тех пороков, которые в тебе есть". Кто-то восхвалял роскошную жизнь. "Такую бы жизнь детям врагов наших!" — воскликнул Антисфен. К юноше, который с гордым видом позировал ваятелю, он обратился так: "Скажи, если бы бронза умела говорить, чем бы, по-твоему, стала она похваляться?" — «Красотою», сказал тот. "И тебе не стыдно гордиться тем же, что и бездушный истукан?" Юноша, приехавший с Понта, обещал наградить Антисфена, как только прибудет его корабль с соленой рыбой.[435] Антисфен, взяв его с собой и прихватив пустой мешок, отправился к торговке хлебом, набил мешок зерном и пошел прочь; а когда та стала требовать денег, сказал: "Вот этот юноша заплатит, когда придет его корабль с соленой рыбой!" Он же, говорят, был причиною изгнания Анита и смерти Мелета: повстречав однажды юношей с Понта, привлеченных в Афины славою Сократа, он отвел их к Аниту, заявив, что тот превзошел Сократа и мудростью и нравственностью; это вызвало такое возмущение присутствующих, что они изгнали Анита. Если он встречал женщину в пышном наряде, то отправлялся к ней домой и требовал, чтобы ее муж показал ему свои доспехи и коня: если они у него есть, он может позволить ей наряжаться, всегда имея против нее оружие, если нет, он должен снять с нее дорогой наряд. Мнения его были вот какие. Человека можно научить добродетели. Благородство и добродетель — одно и то же. Достаточно быть добродетельным, чтобы быть счастливым: для этого ничего не нужно, кроме Сократовой силы. Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний. Мудрец ни в чем и ни в ком не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит ему. Безвестность есть благо, равно как и труд. В общественной жизни мудрец руководится не общепринятыми законами, а законами добродетели. Он женится, чтобы иметь детей, притом от самых красивых женщин; он не будет избегать и любовных связей — ибо только мудрец знает, кого стоит любить. Диокл приписывает ему также и следующие мнения. Для мудреца нет ничего чуждого или недоступного. Хороший человек достоин любви. Все, кто стремится к добродетели, друзья между собой. Своими соратниками надо делать людей мужественных и справедливых. Добродетель — орудие, которого никто не может отнять. Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших. Не пренебрегай врагами: они первыми замечают твои погрешности. Справедливого человека цени больше, чем родного. Добродетель и для мужчины, и для женщины одна. Добро прекрасно, зло безобразно. Все дурное считай себе чуждым. Разумение — незыблемая твердыня: ее не сокрушить силой и не одолеть изменой. Стены ее должны быть сложены из неопровержимых суждений. Свои беседы он вел в гимнасии Киносарге,[436] неподалеку от городских ворот; по мнению некоторых, отсюда и получила название киническая школа. Сам же он себя называл Истинный Пес. Он первый, как сообщает Диокл, начал складывать вдвое свой плащ,[437] пользоваться плащом без хитона и носить посох и суму; Неанф тоже говорит, что он первым стал складывать вдвое свой плащ; а Сосикрат (в III книге "Преемств"), напротив, приписывает это Диодору Аспендскому, равно как и обычай отпускать бороду и носить посох и суму. Из всех учеников Сократа только один Антисфен заслужил похвалу Феопомпа, который говорит, что он был искусный оратор и сладостью своей речи мог приворожить кого угодно. Это видно и по его сочинениям, и по «Пиру» Ксенофонта.[438] По-видимому, именно он положил начало самым строгим стоическим обычаям, о которых Афиней, сочинитель эпиграмм, говорит так: О знатоки стоических правд! О вы, что храните В ваших священных столбцах лучший завет мудрецов! Вы говорите: единое благо души — добродетель, Ею сильны города, ею живет человек. А услаждение плоти, для многих — предельная радость, Есть лишь малый удел только единой из Муз.[439] Он был образцом бесстрастия для Диогена, самообладания для Кратета, непоколебимости для Зенона: это он заложил основание для их строений.[440] Ксенофонт сообщает,[441] что он был очарователен в беседе и сдержан во всем остальном. Известны десять томов его сочинений.[442] В первом томе: "О слоге" (или "Об особенностях слова"), «Аянт» (или "Аянтова речь"), «Одиссей» (или "Об Одиссее"), "Апология Ореста" (или "О судебных речетворцах"), «Тождесловие» (или "Лисий и Исократ"), "Возражение на Исократову "Речь без свидетелей"". Во втором томе: "О природе животных", "О деторождении" (или "О браке, речь любовная"), "О событиях, речь физиологическая", "О справедливости и мужестве, речь поощрительная" в трех книгах, "О Феогниде" 2 книги. В третьем томе: "О благе", "О мужестве", "О законе" (или "О государстве"), "О законе" (или "О прекрасном и справедливом"), "О свободе и рабстве", "О вере", "О блюстителе" (или "О повиновении"), "О победе, речь домоводственная". В четвертом томе: «Кир», "Геракл больший" (или "О силе"). В пятом томе: «Кир» (или "О царской власти"), «Аспазия». В шестом томе: «Истина», "О собеседовании, речь возражающая", «Сафон» (или "О противоречии") в трех книгах, "О наречии". В седьмом томе: "О воспитании" (или "Имена") — 5 книг, "Об употреблении имен, речь спорящая", "О вопросе и ответе", "О мнении и знании" 4 книги, "О смерти", "О жизни и смерти", "Об Аиде", "О природе" 2 книги, "Вопрошение о природе" — 2 книги, «Мнения» (или "Речь спорящая"), "Вопросы о науке". В восьмом томе: "О музыке", "О толковании", "О Гомере", "О несправедливости и нечестии", "О Калханте", "О дозорном", "О наследовании". В девятом томе: "Об Одиссее", "О посохе", «Афина» (или "О Телемахе"), "О Елене и Пенелопе", "О Протее", «Киклоп» (или "Об Одиссее"), "Об употреблении вина" (или "О пьянстве", или "О киклопе"), "О Цирцее", "Об Амфиарае", "Об Одиссее, Пенелопе и псе". В десятом томе: «Геракл» (или "Мидас"), «Геракл» (или "О разумении или силе"), «Кир» (или "Возлюбленный"), «Менексен» (или "О власти"), «Алкивиад», «Архелай» (или "О царской власти"). Таковы его сочинения. Тимон, издеваясь над их многочисленностью, называет его "болтуном на все руки". Умер он от чахотки, как раз тогда, когда к нему пришел Диоген и спросил: "Не нужен ли тебе друг?" А однажды Диоген принес с собою кинжал, и, когда Антисфен воскликнул: "Ах, кто избавит меня от страданий!", он показал ему кинжал и произнес: "Вот кто". — "Я сказал: от страданий, а не от жизни!" — возразил Антисфен. По-видимому, он и в самом деле слишком малодушно переносил свою болезнь, не в меру любя жизнь. Вот наши стихи о нем: В жизни своей, Антисфен, ты псом был недоброго нрава, Речью ты сердце кусать лучше, чем пастью, умел. Умер в чахотке ты злой. Ну что же? Мы скажем, пожалуй: И по дороге в Аид нужен для нас проводник.[443] Антисфенов было трое: один — последователь Гераклита; другой из Эфеса; третий — родосский историк. Теперь, как мы перечислили в своем месте учеников Аристиппа и Федона, так пересмотрим тех киников и стоиков, которые берут начало от Антисфена. Порядок будет такой: 2. ДИОГЕН Диоген Синопский, сын менялы Гикесия. По словам Диокла, его отец, заведовавший казенным меняльным столом, портил монету и за это подвергся изгнанию. А Евбулид в книге "О Диогене" говорит, что и сам Диоген занимался этим и потом скитался вместе с отцом. И сам Диоген в сочинении «Барс» признает, что он обрезывал монеты Некоторые рассказывают, что его склонили на это работники, когда он был назначен заведовать чеканкой, и что он, отправившись в Дельфы или в делийский храм на родине Аполлона, спросил, сделать ли ему то, что ему предлагают. Оракул посоветовал ему "сделать переоценку ценностей",[444] а он не понял истинного смысла, стал подделывать монету, был уличен и, по мнению одних, приговорен к изгнанию, по мнению других, бежал сам в страхе перед наказанием. Некоторые сообщают, что он получал деньги от отца и портил их и что отец его умер в тюрьме, а сам он бежал, явился в Дельфы и спросил оракула не о том, заниматься ли ему порчей монеты, а о том, что ему сделать, чтобы прославиться: тут-то он и получил ответ, о котором было сказано. Придя в Афины, он примкнул к Антисфену. Тот, по своему обыкновению никого не принимать, прогнал было его, но Диоген упорством добился своего. Однажды, когда тот замахнулся на него палкой, Диоген, подставив голову, сказал: "Бей, но ты не найдешь такой крепкой палки, чтобы прогнать меня, пока ты что-нибудь не скажешь". С этих пор он стал учеником Антисфена и, будучи изгнанником, повел самую простую жизнь. Феофраст в своем «Мегарике» рассказывает, что Диоген понял, как надо жить в его положении, когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений. По некоторым сведениям, он первый стал складывать вдвое свой плащ, потому что ему приходилось не только носить его, но и спать на нем; он носил суму, чтобы хранить в ней пищу, и всякое место было ему одинаково подходящим и для еды, и для сна, и для беседы. Поэтому он говаривал, что афиняне сами позаботились о его жилище, и указывал на портик Зевса и на Помпейон.[445] Сперва он опирался на палку только тогда, когда выбивался из сил, но потом носил постоянно и ее, и свою суму не только в городе, но и в дороге (так сообщают афинский предстатель[446] Олимпиодор, ритор Полиевкт и Писаний, сын Эсхриона). Однажды в письме он попросил кого-то позаботиться о его жилище, но тот промешкал, и Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке при храме Матери богов;[447] так он сам объясняет в своих «Посланиях». Желая всячески закалить себя, летом он перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом. Ко всем он относился с язвительным презрением. Он говорил, что у Евклида не ученики, а желчевики;[448] что Платон отличается не красноречием, а пусторечием; что состязания на празднике Дионисий[449] — это чудеса для дураков, и что демагоги — это прислужники черни. Еще он говорил, что когда он видит правителей, врачей или философов, то ему кажется, будто человек — самое разумное из живых существ, но когда он встречает снотолкователей, прорицателей или людей, которые им верят, а также тех, кто чванится славой или богатством, то ему кажется, будто ничего не может быть глупее человека. Он постоянно говорил: "Для того, чтобы жить как следует, надо иметь или разум, или петлю". Однажды, заметив, что Платон на роскошном пиру ест оливки,[450] он спросил: "Как же так, мудрец, ради таких вот пиров ты ездил в Сицилию, а тут не берешь даже того, что стоит перед тобою?" — "Клянусь богами, Диоген, — ответил тот, — я и в Сицилии все больше ел оливки и прочую подобную снедь". А Диоген: "Зачем же тебе понадобилось ехать в Сиракузы? Или в Аттике тогда был неурожай на оливки?" (Впрочем, Фаворин в "Разнообразном повествовании" приписывает эти слова Аристиппу.) В другой раз он повстречал Платона, когда ел сушеные фиги, и сказал ему: "Прими и ты участие!" Тот взял и съел, а Диоген: "Я сказал: прими участие, но не говорил: поешь".[451] Однажды, когда Платон позвал к себе своих друзей, приехавших от Дионисия, Диоген стал топтать его ковер со словами: "Попираю Платонову суетность!" — на что Платон заметил: "Какую же ты обнаруживаешь спесь, Диоген, притворяясь таким смиренным!" Другие передают, будто Диоген сказал: "Попираю Платонову спесь" — а Платон ответил: "Попираешь собственной спесью, Диоген". Именно за это Платон и обозвал его собакой (как пишет Сотион в IV книге). Диогену случалось просить у него то вина, то сушеных фиг; однажды Платон послал ему целый бочонок, а он на это: "Когда тебя спрашивают, сколько будет два и два, разве ты отвечаешь: двадцать? Этак ты и даешь не то, о чем просят, и отвечаешь не о том, о чем спрашивают". Так он посмеялся над многоречивостью Платона. На вопрос, где он видел в Греции хороших людей, Диоген ответил: "Хороших людей — нигде, хороших детей — в Лакедемоне". Однажды он рассуждал о важных предметах, но никто его не слушал; тогда он принялся верещать по-птичьему; собрались люди, и он пристыдил их за то, что ради пустяков они сбегаются, а ради важных вещей не пошевелятся. Он говорил, что люди соревнуются, кто кого столкнет пинком в канаву,[452] но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым. Он удивлялся, что грамматики изучают бедствия Одиссея и не ведают своих собственных; музыканты ладят струны на лире и не могут сладить с собственным нравом; математики следят за солнцем и луной, а не видят того, что у них под ногами; риторы учат правильно говорить и не учат правильно поступать; наконец, скряги ругают деньги, а сами любят их больше всего. Он осуждал тех, кто восхваляет честных бессребреников, а сам втихомолку завидует богачам. Его сердило, что люди при жертвоприношении молят богов о здоровье, а на пиру после жертвоприношения объедаются во вред здоровью. Он удивлялся, что рабы, видя обжорство хозяев, не растаскивают их еду. Он хвалил тех, кто хотел жениться и не женился,[453] кто хотел путешествовать и не поехал, кто собирался заняться политикой и не сделал этого, кто брался за воспитание детей и отказывался от этого, кто готовился жить при дворе и не решался. Он говорил, что, протягивая руку друзьям, не надо сжимать пальцы в кулак. Менипп в книге "Продажа Диогена" рассказывает, что когда Диоген попал в плен и был выведен на продажу,[454] то на вопрос, что он умеет делать, философ ответил: "Властвовать людьми". — и попросил глашатая: "Объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина?" Когда ему не позволили присесть, он сказал: "Неважно: ведь как бы рыба ни лежала, она найдет покупателя". Удивительно, говорил он, что, покупая горшок или блюдо, мы пробуем, как они звенят, а покупая человека, довольствуемся беглым взглядом. Ксениаду, который купил его, он заявил, что хотя он и раб, но хозяин обязан его слушаться, как слушался бы врача или кормчего, если бы врач или кормчий были бы рабами. Евбул в книге под названием "Продажа Диогена" рассказывает, что Диоген, воспитывая сыновей Ксениада, обучал их кроме всех прочих наук ездить верхом, стрелять из лука, владеть пращой, метать дротики; а потом, в палестре, он велел наставнику закалять их не так, как борцов, но лишь настолько, чтобы они отличались здоровьем и румянцем. Дети запоминали наизусть многие отрывки из творений поэтов, историков и самого Диогена; все начальные сведения он излагал им кратко для удобства запоминания. Он учил, чтобы дома они сами о себе заботились, чтобы ели простую пищу и пили воду, коротко стриглись, не надевали украшений, не носили ни хитонов, ни сандалий, а по улицам ходили молча и потупив взгляд. Обучал он их также и охоте. Они в свою очередь тоже заботились о Диогене и заступались за него перед родителями. Тот же автор сообщает, что у Ксениада он жил до глубокой старости и когда умер, то был похоронен его сыновьями. Умирая, на вопрос Ксениада, как его похоронить, он сказал: "Лицом вниз". — "Почему?" — спросил тот. "Потому что скоро нижнее станет верхним", — ответил Диоген: так он сказал потому, что Македония уже набирала силы и из слабой становилась мощной. Когда кто-то привел его в роскошное жилище и не позволил плевать, он, откашлявшись, сплюнул в лицо спутнику, заявив, что не нашел места хуже. Впрочем, другие приписывают это Аристиппу.[455] Однажды он закричал: "Эй, люди!" — но, когда сбежался народ, напустился на него с палкой, приговаривая: "Я звал людей, а не мерзавцев". (Так пишет Гекатон в I книге "Изречений".) Говорят, что даже Александр сказал: "Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном". «Сума-сшедшими» называл он не умалишенных, а тех, кто не ходит с сумой.[456] Метрокл в «Изречениях» рассказывает, что однажды он явился к юношам на пир полуобритым, и его поколотили; тогда он написал имена колотивших на доске и ходил с этой доскою напоказ, пока не отплатил им, выставивши их так на позор и поношение. Он говорил, что для людей с добрым именем он пес, но никто из этих людей почему-то не решается выйти с ним на охоту. Человеку, сказавшему: "На Пифийских играх я победил многих мужей", он ответил: "Нет, многих рабов;[457] а мужей побеждать — это мое дело". Тем, кто говорил ему: "Ты стар, отдохни от трудов", он отвечал: "Как, если бы я бежал дальним бегом и уже приближался к цели, разве не следовало бы мне скорее напрячь все силы, вместо того, чтобы уйти отдыхать?" Когда его позвали на пир, он отказался, заявив, что недавно он пошел на пир, но не видел за это никакой благодарности. Босыми ногами он ходил по снегу; о других его поступках такого рода уже говорилось.[458] Он пытался есть сырое мясо, но не мог его переварить. Однажды он застал оратора Демосфена в харчевне за завтраком; при виде его Демосфен перешел во внутреннюю комнату. "От этого ты тем более находишься в харчевне", сказал Диоген. Когда приезжие хотели посмотреть на Демосфена, он указывал на него средним пальцем[459] со словами: "Вот вам правитель афинского народа". Желая наказать человека, который, уронив хлеб, постеснялся его поднять, он привязал ему горшок на шею и поволок через Керамик.[460] Он говорил, что берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим. Большинство людей, говорил он, отстоит от сумасшествия на один только палец: если человек будет вытягивать средний палец, его сочтут сумасшедшим, а если указательный, то не сочтут. Драгоценные вещи, по его словам, ничего не стоят, и наоборот: например, за статую платят по три тысячи, а за меру ячменя — два медных обола. Ксениаду, когда тот его купил, Диоген сказал: "Смотри, делай теперь то, что я прикажу!" — а когда тот воскликнул: "Вспять потекли источники рек!"[461] — сказал: "Если бы ты был болен и купил себе врача, ты ведь слушался бы его, а не говорил бы, что вспять потекли источники рек?" Кто-то хотел заниматься у него философией; Диоген дал ему рыбу и велел в таком виде ходить за ним; но тот застыдился, бросил рыбу и ушел. Спустя некоторое время Диоген вновь повстречал его и со смехом сказал: "Нашу с тобой дружбу разрушила рыба!" Впрочем, у Диокла это записано так: кто-то попросил: "Научи меня разуму, Диоген"; философ, отведя его в сторону, дал ему сыр ценою в пол-обола и велел носить при себе; тот отказался, и Диоген сказал: "Нашу с тобою дружбу разрушил сырок ценою в пол-обола!" Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: "Мальчик превзошел меня простотой жизни". Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба. Рассуждал он следующим образом. Все находится во власти богов; мудрецы — друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам. Увидев однажды женщину, непристойным образом распростершуюся перед статуями богов, и желая избавить ее от суеверия, он (по словам Зоила из Перги) подошел и сказал: "А ты не боишься, женщина, что, быть может, бог находится позади тебя, ибо все полно его присутствием, и ты ведешь себя непристойно по отношению к нему?" В храм Асклепия он подарил кулачного бойца, чтобы он подбегал и колотил тех, кто падает ниц перед богом. Он часто говорил, что над ним исполнились трагические проклятия, ибо он не кто иной, как Лишенный крова, города, отчизны, Живущий со дня на день нищий странник.[462] Говорил он также, что судьбе он противопоставляет мужество, закону — природу, страстям — разум. Когда он грелся на солнце в Крании, Александр, остановившись над ним, сказал: "Проси у меня, чего хочешь": Диоген отвечал: "Не заслоняй мне солнца".[463] Когда кто-то читал длинное сочинение и уже показалось неисписанное место в конце свитка, Диоген воскликнул: "Мужайтесь, други: виден берег!" Софисту, который силлогизмом доказал ему, что он имеет рога,[464] он ответил, пощупав свой лоб: "А я-таки их не нахожу". Таким же образом, когда кто-то утверждал, что движения не существует, он встал и начал ходить. Рассуждавшего о небесных явлениях он спросил: "Давно ли ты спустился с неба?" Когда один развратный евнух написал у себя на дверях: "Да не внидет сюда ничто дурное", Диоген спросил: "А как же войти в дом самому хозяину?" Умастив себе ноги благовониями, он объяснял, что от головы благоухание поднимается в воздух, а от ног — к ноздрям. Афиняне просили его принять посвящение в мистерии, уверяя, что посвященные ведут в Аиде лучшую жизнь. "Смешно, — сказал Диоген, — если Агесилай и Эпаминонд будут томиться в грязи, а всякие ничтожные люди из тех, кто посвящен, — обитать на островах блаженных!" Заметив мышей, подбиравшихся к его еде, он воскликнул: "Смотрите, и при Диогене кормятся нахлебники!" Платону, обозвавшему его собакой, он ответил: "И верно: ведь я прибежал обратно к тем, кто меня продал".[465] Выходя из бани, на вопрос, много ли людей моется, он ответил: «Мало», а на вопрос, полна ли баня народу: «Полна». Когда Платон дал определение, имевшее большой успех: "Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев",[466] Диоген ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: "Вот платоновский человек!" После этого к определению было добавлено: "И с широкими ногтями". Человеку, спросившему, в какое время следует, завтракать, он ответил: "Если ты богат, то когда захочешь, если беден, то когда можешь". Видя, что в Мегарах овцы ходят в кожаных попонах,[467] а дети бегают голыми, он сказал: "Лучше быть у мегарца бараном, чем сыном". Когда кто-то задел его бревном, а потом крикнул: "Берегись!" — он спросил: "Ты хочешь еще раз меня ударить?" Он говорил, что демагоги это прислужники толпы,[468] а венки — прыщи славы. Среди бела дня он бродил с фонарем в руках, объясняя: "Ищу человека". Однажды он голый стоял под дождем, и окружающие жалели его; случившийся при этом Платон сказал им: "Если хотите пожалеть его, отойдите в сторону", имея в виду его тщеславие. Когда кто-то стукнул его кулаком, он воскликнул: "Геракл! как это я не подумал, что нельзя ходить по улице без шлема!" Но когда Мидий ударил его кулаком и сказал: "Вот тебе три тысячи на стол!"[469] — он на следующий день надел ремни для кулачного боя[470] и отколотил Мидия, приговаривая: "А вот тебе три тысячи на стол!" Торговец снадобьями Лисий спросил его, верит ли он в богов. "Как же не верить, — сказал Диоген, когда тебя я иначе и назвать не могу как богом обиженным?" (Впрочем, некоторые приписывают это Феодору.)[471] Видя, как кто-то совершал обряд очищения, он сказал: "Несчастный! ты не понимаешь, что очищение так же не исправляет жизненные грехи, как и грамматические ошибки". Он порицал людей за их молитвы, утверждая, что они молят не об истинном благе, а о том, что им кажется благом. Тем, кто боялся недобрых снов, он говорил, что они не заботятся о том, что делают днем, а беспокоятся о том, что приходит им в голову ночью. Когда на олимпийских играх глашатай возвестил: "Диоксипп победил всех мужей!", Диоген сказал: "Он побеждает рабов, а мужей побеждаю я".[472] Однако афиняне его любили: так, например, когда мальчишка разбил его бочку, они его высекли, а Диогену дали новую бочку. Стоик Дионисий говорит, что при Херонее Диоген попал в плен, был приведен к Филиппу и на вопрос, чем он занимается, ответил: "Слежу за твоею ненасытностью". Изумленный таким ответом, царь отпустил его. Александр однажды прислал в Афины к Антипатру письмо с человеком по имени Афлий ("Жалкий"); Диоген сказал: — Шел Жалкий с жалким к жалкому от жалкого… Когда Пердикка грозился казнить Диогена, если он не явится к нему,[473] Диоген ответил: "Невелика важность: то же самое могли бы сделать жук или фаланга" и "Хуже было бы, если бы он объявил, что ему и без меня хорошо живется". Часто он объявлял во всеуслышание, что боги даровали людям легкую жизнь, а те омрачили ее, выдумывая медовые сласти, благовония и тому подобное. По той же причине он сказал человеку, которого обувал его раб: "Ты был бы вполне счастлив, если бы он заодно и нос тебе утирал; отруби же себе руки, тогда так оно и будет". Однажды, увидев, как храмоохранители вели в тюрьму человека, укравшего из храмовой казны какую-то чашу, он сказал: "Вот большие воры ведут мелкого". Увидев, как мальчик швыряет камешки в крест, он сказал: "Славно ты попадаешь в свою цель!"[474] Мальчишкам, обступившим его и кричавшим: "Берегись, он кусается!", Диоген сказал: "Не трусьте, ребята: такой белой свеклы[475] ни одна собака в рот не возьмет". Человеку, который хвалился львиной шкурой, он сказал: "Перестань позорить облачение доблести". Когда кто-то, завидуя Каллисфену, рассказывал, какую роскошную жизнь делит он с Александром, Диоген заметил: "Вот уж несчастен тот, кто и завтракает и обедает, когда это угодно Александру!" Нуждаясь в деньгах, он просил друзей не "дать ему деньги", а "отдать его деньги". Рукоблудствуя на глазах у всех, он приговаривал: "Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!" Увидев мальчика, который шел на пир к сатрапам, он оттащил его в сторону и отдал домашним под надзор. А когда мальчик в пышном наряде обратился к нему с вопросом, он сказал, что не ответит, пока тот не скинет наряд и не покажет, мужчина он или женщина. Мальчику, забавлявшемуся в бане игрой в коттаб,[476] он сказал: "Чем лучше играешь, тем хуже тебе!" На одном обеде застольники швырнули ему кости, как псу; он отошел и помочился на них, как пес. Ораторов и вообще всякого, кто хотел прославиться красноречием, он называл "трижды человеком", то есть "трижды несчастным". Невежественного богача он называл златорунным бараном. Увидев дом одного распутника с надписью: «Продается», он сказал: "Я так и знал, что после стольких попоек ему нетрудно изрыгнуть своего владельца". Мальчику, жаловавшемуся, что все к нему пристают, он сказал: "А ты не выставляй напоказ все признаки своей похотливости". Об одной грязной бане он спросил: "А где мыться тем, кто помылся здесь?" Он один хвалил рослого кифареда,[477] которого все ругали; на вопрос, почему он это делает, он ответил: "Потому что, несмотря на свои возможности, он занимается кифарой, а не разбоем". Кифареда, от которого постоянно убегали слушатели, он приветствовал: "Здорово, петух!" — "Почему петух?" — "Потому что ты всех поднимаешь на ноги". Один юноша разглагольствовал перед народом. Диоген набил себе пазуху волчьими бобами,[478] сел напротив него и стал их пожирать. Когда все обратили взгляды на него, он сказал: "Удивительно, как это вы все забыли о мальчишке и смотрите на меня?" Один человек, известный крайним суеверием, сказал ему: "Вот я разобью тебе голову с одного удара!" — "А вот я чихну налево, и ты у меня задрожишь!"[479] — возразил Диоген. Гегесий просил почитать что-нибудь из его сочинений. "Дурак ты, Гегесий, — сказал Диоген, — нарисованным фигам ты предпочитаешь настоящие, а живого урока не замечаешь и требуешь писаных правил". Кто-то корил Диогена за его изгнание. "Несчастный! ответил он. — Ведь благодаря изгнанию я стал философом". Кто-то напомнил: "Жители Синопа осудили тебя скитаться". "А я их — оставаться дома", — ответил Диоген. Увидев, как один олимпийский победитель пас овец, он сказал: "Быстро же ты, милейший, променял ристалище на пастбище!"[480] На вопрос, почему атлеты такие тупицы, он ответил: "Потому что мясо в них свиное и бычье". Он просил подаяния у статуи; на вопрос, зачем он это делает, он сказал: "Чтобы приучить себя к отказам". Прося у кого-то подаяния (как он делал вначале по своей бедности), он сказал: "Если ты подаешь другим, то подай и мне; если нет, то начни с меня". Тиран спросил его, какая медь лучше всего годится для статуй. Диоген сказал: "Та, из которой отлиты Гармодий и Аристогитон". На вопрос, как обращается Дионисий с друзьями, он ответил: "Так же, как с мешками: полные подвешивает в кладовой, а пустые выбрасывает". Один новобрачный написал на своем доме: Зевесов сын, Геракл победоносный Здесь обитает, да не внидет зло! Диоген приписал: "Сперва война, потом союз". Алчность он называл матерью всех бед. Увидев мота, который ел в харчевне оливки, он сказал: "Если бы ты так завтракал, не пришлось бы тебе так обедать". Добродетельных людей он называл подобиями богов, любовь — делом бездельников. На вопрос, что есть в жизни горестного, он ответил: "Старость в нищете". На вопрос, какие звери опаснее всего кусаются, он ответил: "Из диких — сикофант,[481] из домашних — льстец". Увидев двух скверно нарисованных кентавров, он спросил: "Какая лошадь поплоше?"[482] Вкрадчивую речь он называл медовой удавкой, желудок — харибдой жизни" Услышав, что флейтист Дидим ["Двужильный"] попался с чужой женой, он сказал: "Его следовало бы повесить за его имя!" На вопрос, почему у золота такой нездоровый цвет, он сказал: "Потому что на него делается столько покушений". Увидев женщину в носилках, он сказал: "Не по зверю клетка". Увидев беглого раба, который сидел над колодцем,[483] он сказал: "Не провалиться бы твоему побегу!" Заметив мальчишку, ворующего одежды в бане, он спросил: "Что ты хочешь делать с этим добром, мыться или смываться?"[484] Увидев женщин, удавившихся на оливковом дереве, он воскликнул: "О если бы все деревья приносили такие плоды!" Увидев вора, крадущего платье, он спросил: Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле?[485] На вопрос, есть ли у него раб или рабыня, он ответил: «Нет». — "Кто же тебя похоронит, если ты умрешь?" — спросил собеседник. "Тот, кому понадобится мое жилище". Увидев хорошенького мальчика, беззащитно раскинувшегося, он толкнул его и сказал: "Проснись — Пику тебе, берегися, вонзят лежащему, сзади!" А пирующему моту сказал: Скоро конец тебе, сын мой, судя но тому, что вкушаешь[486] Когда Платон рассуждал об идеях и изобретал названия для «стельности» и «чашности», Диоген сказал: "А я вот, Платон, стол и чашу вижу, а стельности и чашности не вижу". А тот: "И понятно: чтобы видеть стол и чашу, у тебя есть глаза, а чтобы видеть стельность и чашность, у тебя. нет разума". (И на вопрос: "Что, по-твоему, представляет собой Диоген?" Платон ответил: "Это безумствующий Сократ").[487] На вопрос, в каком возрасте следует жениться, Диоген ответил: "Молодым еще рано, старым уже поздно".[488] На вопрос, по какому месту лучше получать удары, он ответил: "По шлему". Увидев прихорашивающегося мальчика, он сказал ему: "Если это для мужчин — тем хуже для тебя; если для женщин — тем хуже для них". А увидев краснеющего мальчика: "Смелей! Это краска добродетели". Услышав, как спорили двое сутяг, он осудил обоих, заявив, что, хоть один и украл, другой ничего не потерял. На вопрос, какое вино ему вкуснее пить, он ответил: «Чужое». Ему сказали: "Тебя многие поднимают на смех"; он ответил: "А я все никак не поднимусь". Человеку, утверждавшему, что жизнь — зло, он возразил: "Не всякая жизнь, а лишь дурная жизнь". Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. "Смешно, — сказал Диоген, — если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета". Когда он завтракал оливками, ему принесли пирог; он отбросил его со словами: Прочь, прочь с дороги царской, чужеземец![489] а в другой раз сказал: Бич на оливу занес…[490] Его спросили: "Если ты собака, то какой породы?" Он ответил: "Когда голоден, то мальтийская, когда сыт, то молосская,[491] из тех, которых многие хвалят, но на охоту с ними пойти не решаются, опасаясь хлопот; так вот и со мною вы не можете жить, опасаясь неприятностей". На вопрос, можно ли мудрецам есть пироги, он ответил: "Можно все то же, что и остальным людям". На вопрос, почему люди подают милостыню нищим и не подают философам, он сказал: "Потому что они знают: хромыми и слепыми они, быть может, и станут, а вот мудрецами никогда". Он просил милостыню у скряги, тот колебался. "Почтенный, — сказал Диоген, — я же у тебя прошу на хлеб, а не на склеп!"[492] Кто-то попрекал его порчей монеты. "То было время, сказал Диоген, — когда я был таким, каков ты сейчас; зато таким, каков я сейчас, тебе никогда не стать". Кто-то другой попрекал