Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

– Что я тебе покажу, Иванцов! – сказала она, собирая его вещи. – А чашка твоя где?

– В соседней палате, – вяло ответил Колька. – К ребятам заходил, забыл. Да ладно, зачем она тебе?

– Мне ни за чем. А в больнице не надо ничего оставлять.

Как большинство спортсменов, Колька был суеверен: всегда одним и тем же узлом завязывал кроссовки, соблюдал еще множество мелких обрядов. Но теперь ему было все равно, останется или не останется в больнице его чашка, вернется он сюда или не вернется… Будущее представлялось ему то ли пропастью, то ли пустыней – во всяком случае, чем-то безрадостным.

Он не оживился, даже когда жена распахнула перед ним дверцу ярко-красных «Жигулей».

– Это что? – вяло спросил он, увидев, как она садится за руль.

– Это у нас «Ассоль». «Алые паруса» читал?

«Алые паруса» Колька не читал, но про что эта книжка, откуда-то знал. Про глупую мечту.

– Ты же вроде водить не умела, – все так же вяло заметил он.

– Не умела – научилась. Захочешь, и ты научишься.

Алую «Ассоль» Галинка купила на гонорар. Пока Колька лежал в больнице, она написала книжку мемуаров за какого-то капитана угольной промышленности.

– У них без книжки теперь неприлично, – объяснила она мужу. – Тем более он в Госдуму избирается, надо же что-то на встречах с избирателями раздаривать. Ну, он и впаривает народу, как из сиротки в начальника вырос. Я ему про это так разукрасила, что пень слезами обольется. В общем, Иванцов, записывайся на курсы вождения.

Ни на какие курсы Колька записываться не стал. Сидеть за рулем он не мог – сразу начинала ныть спина; он и на пассажирском-то месте не сидел, а почти лежал. Да что там водить машину! Он даже с дочкой не мог гулять: Надюшка хоть и не была сорви-головой, но все-таки в свои два года не умела тихо стоять рядом с папой под деревцем. Ей хотелось куда-нибудь бежать, заглядывать в ямы, карабкаться на горки, и разве можно было доверить ее человеку, который сам себе напоминал неповоротливого робота из советского фильма?

На физиопроцедуры и занятия лечебной физкультурой Колька, правда, некоторое время походил. Но время это оказалось недолгим. Он быстро понял, что и процедуры, и несложные упражнения – он уж и забыл, когда проделывал такие, пожалуй, только в детском саду! – помогут ему разве что вставать с кровати не в три, а в два приема.

Назавтра после того, как он это понял, Колька начал свой день с того, что сходил в магазин на углу Нижней Масловки и купил бутылку водки. Правда, он не стал пить прямо с утра, но весь день его согревало сознание, что, когда мысли о будущем станут совсем уж невыносимыми, он откроет бутылку, нальет водку в чайную чашку, чтобы не заметила мать, и зальет эти горькие мысли, разбавит их сладким водочным покоем…

Мать, весь день возившаяся с Надей, в самом деле ничего не заметила, но жена заметила его новую радость мгновенно, хотя вернулась с работы поздно.

– Ты что, Колька? – сказала Галинка. Голос ее при этом непривычно дрогнул, может, оттого, что она чуть ли не впервые назвала его по имени. – Ты что это себе придумал? Да ты же за неделю сопьешься, не понимаешь, что ли?

– Поч-чму эт-т я… за неделю?.. – отводя от жены пьяные глаза, мрачно пробормотал он.

– Потому что… – Тут она отчего-то замолчала, как будто поперхнулась, и, не объясняя причины, по которой он сопьется даже не за месяц, а вот именно за неделю, сказала: – Вот что, солнце мое, дома ты сегодня сидел последний день. Я тебе работенку подыскала, завтра потопаешь.

Колька хотел было оскорбиться тем, что жена что-то решила за него, даже с ним не посоветовавшись, но, прежде чем он успел выразить недовольство, в пьяной его голове заворочалась совсем другая мысль.

«Ну и хорошо, – со ставшей уже привычной вялостью подумал он. – Какую, интересно, она мне работу нашла? Вахтером, наверно. Точно, в подъезде объявление висело, сутки через двое. И хрен с ним, подежурю, жрать-то надо».

О том, что его жизненные планы навсегда теперь ограничатся необходимостью хоть как-то себя прокормить, Колька старался не думать.

Назавтра Галинка повезла его не в домоуправление, как он предполагал – вахтер ведь требовался в подъезд, – а в противоположную сторону. Спрашивать, куда они едут, он все-таки не стал – угрюмо молчал, глядя в окно. А что спрашивать? Где готовы платить деньги инвалиду, там он и будет работать.

Он встрепенулся, только когда жена остановила свою «Ассоль» у ворот стадиона.

– Ты чего? – спросил Колька. – Ты… куда?

– Не узнаешь, что ли? – Галинка была совершенно невозмутима. – Забыл, где со мной познакомился?

Ну да, именно здесь они и познакомились – сюда она пришла писать про победителя городских соревнований по легкой атлетике. И отсюда он впервые звонил ей в газету, глядя на золотой ковер одуванчиков под окном тренерской. Сейчас тоже был июнь, и одуванчики цвели точно так же. Но сейчас-то… зачем?

– Зачем ты меня сюда привезла? – еле сдерживая злость, спросил Колька. – Поиздеваться?

– Поиздеваться над тобой – цель моей жизни, – усмехнулась она. – Больше заняться мне нечем! А здесь, между прочим, детско-юношеская спортивная школа. Это если кто забыл.

– Ну и что? – тупо переспросил Колька.

– А то, что академка у тебя через месяц заканчивается. Учиться пора, Иванцов. Вот выучишься и будешь детишек тренировать. Есть другие идеи? Излагай.

Других идей у Кольки не было. Она попала в самую точку – в такую точку, о которой он за своими страданиями и рыданиями совсем забыл. Он настолько плотно задраил у себя в душе все двери, за которыми находился спорт, что самая простая мысль, о тренерской работе, даже не пришла ему в голову. Хотя – ну чем еще он мог бы заняться? Не бизнесом же. При одной мысли о том, чтобы начать «крутиться» – именно это означали для него занятия бизнесом, – Кольке становилось тошно. Если бы ему предложили выбрать дело, к которому он менее всего приспособлен, то это оказался бы именно бизнес. А если не идти в бизнес, то, значит, надо идти в вахтеры, или как они теперь называются, консьержи? А если навсегда смириться с таким жалким существованием, то не лучше ли просто прекратить его? Сразу, вниз головой из окна, или постепенно, гася сознание ежедневной выпивкой?..

Галинка пресекла все эти «если» и «то» одним движением руки. Точнее, ноги на акселераторе своей «Ассоли».

– Страдание с лица убери-ка, – сказала она. – И иди в отдел кадров. Помнишь, где кадровичка сидит? Вот конфеты, не забудь ей отдать. Иди-иди, Иванцов, не о чем тут думать. Надька и то, ей-богу, взрослее, чем ты!

Слова про его невзрослость были, пожалуй, обидные. Но Колька не обиделся на жену. Она с абсолютной, во всем ей присущей точностью поняла, что именно надо сейчас сказать и сделать, чтобы за шкирку, как паршивого котенка, вытащить его из уныния, в которое он уже готов был уйти намертво, как в болото. Если бы она стала жалеть его, спрашивать, не хочет ли он того или этого, он, скорее всего, наорал бы на нее и сказал, что не хочет ничего. Но когда он увидел эти старые железные ворота с простенькими спортивными эмблемами – бегун, прыгун, дискобол – и посыпанную гравием дорожку к спортзалу, и одуванчики вокруг стадиона, особенно почему-то одуванчики…