Ничейная земля - Илья Бушмин

– Я был оперативным дежурным пять лет назад, – сказал Заволокин. – Ты уже работал здесь. Помнишь об этом, Поляков?

Тот нахмурился, поняв, что разговор будет непростой.

– Так точно.

– Это хорошо. Так что, Поляков, скажешь? Копаешь под меня?

– Никак нет.

– Забавно. Тот рапорт, который ты мне принес тогда… Про торговку с рынка, которая якобы видела этого серийника из Ямы.

– Она опознала его по фотороботу, – ввернул Поляков.

– Да мне плевать сейчас, – чуть повысил голос Заволокин. А затем продолжил почти ласково: – Ты там на оперативного дежурного по ОВД бочку катил. Не знаю, ты забыл, что я сам в те годы дежурным пахал, или просто не подумал… Я твою писульку завернул. И что я узнаю? Следака из комитета начинает через убойщиков пробивать ту же самую тему. Приплыли, думаю я. Наш Поляков совсем берега потерял и решил действовать за моей спиной. Так дела не делаются, Поляков. Только не в нашей системе. Только не в моем отделе.

Поляков промолчал.

– Ту следачку, кстати, выперли из комитета, – продолжал Заволокин. – Я знать не знаю, кто она вообще такая и что из себя представляет. Понимаю только, что она тебе какая-то подружка. – неожиданно майор ухмыльнулся: – Жаришь ее, Поляков? Ну давай, колись. Между нами, мальчиками.

Поляков снова промолчал. А Заволокин решил, что играть спектакль достаточно.

– Короче, – сухо бросил он. – Я тебя один раз предупреждал. Больше не буду. Такие, как ты, мне в отделе не нужны. Пиши рапорт об увольнении.

Сердце Полякова сжалось. Такого крутого поворота он не ожидал.

– Все поймут, – заметил Заволокин. – Перестрелка, бойня, трупы, стресс… Не смог больше работать и все такое. Хотя, если хочешь остаться в органах, я, в принципе, мешать не буду. Можешь перевестись куда-нибудь. Хотя бы назад в ППС, например. Ты же там вроде начинал когда-то? Дело твое, как поступить. Но здесь работать ты больше не будешь. Я ясно выражаюсь?

Полякову понадобилось несколько секунд, чтобы осознать – разговор закончен. А вместе с ним и 17 лет работы в органах.

– Так точно.

– Тогда свободен.

…По пути Катя заскочила в продуктовый магазин и купила пару десятков, точное количество она даже не считала, больших и прочных полиэтиленовых пакетов. Да, это было бегство, далеко не первое в ее жизни – но иначе Катя не могла.

Вспоминалось лицо Кости, когда она предложила ему поискать вместе ее пропавшую маму. Красивый, успешный, Костя ведь хотел сойтись и завести семью совсем с другим человеком. Он рассчитывал на симпатичного и, главное, перспективного юриста, следователя по особо важным делам из Следственного комитета. А ему досталась невротичка с приступами в виде периодических провалов в памяти в довесок с больной матерью, за которой нужны были постоянные уход и присмотр. И этот мир – мир, в котором жила Катя – был совершенно чужд Косте.

Но самым удивительным было открытие, которое сделала Катя в ту ночь, оставшись у мамы, но очень долго еще не смыкая глаз. Сам Костя тоже оказался не тем, кто нужен был ей. Иначе бы она уже давно поделилась со своим, как казалось, будущим мужем историей своей жизни. Историей, начавшейся 18 лет назад и сделавшей Катю тем, кем она являлась сейчас – со всеми ее минусами и недостатками.

Они попросту были чужими.

Квартира была пуста. Разгар рабочего дня, и Костя находился в офисе – делал свои дела, совершал звонки и встречался с людьми. Поэтому Катя и приехала сюда именно сейчас.

Спешно рассовав всю свою одежду по пакетам – Катя ничего не складывала, а просто запихивала, наплевав на аккуратность, лишь бы справиться со сборами как можно быстрее – она за четыре ходки вниз загрузила не только багажник, но и половину салона своей малолитражки.

Вернувшись наверх за последними четырьмя пакетами, уже ждавшими ее в прихожей, Катя на всякий случай обошла все комнаты. Ничего не забыла. У двери задержалась. Повинуясь импульсу, Катя прошла на кухню, взяла салфетку и лежавший на столе карандаш и нацарапала большими буквами: «Так будет лучше для нас обоих». Подумав, приписала внизу: «Прости». Никакой вины Катя не испытывала, но так, наверное, было правильнее.

Рядом с запиской положила ключ от входной двери. Подхватила пакеты – и ушла, навсегда захлопнув за собой дверь.

Мама открыла рот и так и застыла, наблюдая, как бодро, но чуть виновато улыбается Катя, занося в квартиру первую партию из своих пожитков.

– Что с Костей? Поругались?

– Никто не ругался. Честно, мам. Мы просто – как это называется? – решили сделать паузу.

– Надеюсь, не из-за меня?

– Ты здесь ни при чем. Клянусь тебе.

Катя поставила пакеты и обняла маму. Единственный оставшийся на этой земле родной человек. Как она была рада, что вернулась.

Катя быстро занесла все свои вещи. Закрыла дверь на ключ и вдохнула знакомый запах стен, после далекого уже бегства из Ямы ставших ей домом.

Теперь все пойдет по-старому. Не нужно даже приплачивать соседке – а с учетом полного отсутствия доходов у теперь уже безработной Кати, это было еще и выгодно.

В глубине души Катя догадывалась, что попросту обманывает себя. Деланная радость, которой она пыталась заглушить кошек, скребущих у нее на душе. Катю уволили с работы, узнав ее позорную тайну, ее жених ее не любит, в свои 38 лет она осталась без всего… И Катя попросту сбежала от всего мира и спряталась под крылышком у мамы, как ребенок.

Ну и пусть, отмахнулась Катя и пошла на кухню. Мама колдовала у плиты.

– Что готовишь?

– Да вот картошку сварить решила… А теперь думаю: дай-ка я лучше пожарю. Ты же всегда любила картошечку жареную. Да еще и с кефиром. У меня кефир тоже есть!

– Обожаю, – улыбнулась Катя. – Как помочь?

Она боялась, что к вечеру, как часто бывало, маме станет хуже. Но сегодня пронесло. Мама осознавала где она, называла Катю по имени и реагировала адекватно на каждый вопрос. Болезнь Альцгеймера сегодня отступила – очевидно, сжалившись над Катей и решив подарить ей хотя бы один спокойный вечер.

У Полякова тоже было общение с семьей. Сегодня был один из вечеров, когда он по взаимной договоренности мог позвонить сыну. Вернувшись домой, Поляков поглядывал на часы, пока не стукнуло десять вечера. Тогда он распахнул ноутбук, устроившись по-турецки на своем матраце, и нажал заветную кнопку видеовызова.

– Ты как, пап?

– Привет, сын. Как дела?

– Ты как? – настаивал Егор. – Мы когда в интернете прочитали, офигели все… Тебя точно не ранили?

Поляков догадался, о чем идет речь. Он не проверял новости и даже не подозревал, что о бойне в Яме написали СМИ. Хотя, если подумать, они не могли не написать – учитывая количество трупов, новость была лакомым кусочком для всех любителей погорячее.

– Там что, моя фотография была?

– Да нет, фотки не было, имя только назвали. Сергей Поляков, оперуполномоченный этого, как его, уголовного розыска… Я вообще чуть под стол не упал, когда услышал! Мне потом со школы давай звонить. Пацаны, девчонки. Все орут: «Это твой батя? Это твоя батя?». Телефон аж отключить пришлось, прикинь?

Поляков не мог вспомнить, когда в последний раз Егор смотрел ему в глаза, а не косился на экран смартфона, и когда сын в последний раз разговаривал с ним с таким упоением. И пусть это был лишь новостной ажиотаж. Поляков наблюдал за подростковым лицом Егора и оживленно бегающими глазами, так похожими на его собственные, и улыбался.

– Тебя там генералом сделать не хотят еще?

Поляков вспомнил, как в шесть часов вечера положил рапорт на стол Завалишина, и хмыкнул:

– Не в этот раз. – Так ты теперь, значит, звезда у вас во дворе?

– Скажешь тоже, звезда! Ты звезда. Прям герой. Я в интернете сегодня весь день всю инфу, которая есть, перелопачивал. Там целая война у вас была! Круто, вообще! Было страшно? Па, ты на самом деле герой. Я не прикалываюсь, честно. Я бы… не знаю, обгадился бы со страху, наверное.

– И я чуть не обгадился, – отозвался Поляков. – Неважно, сколько тебе лет, 11 или 38. Умирать никому не хочется. И я не герой, Егор. Я одинокий усталый человек, который чувствует себя стариком и мечтает, чтобы все это когда-нибудь закончилось.

Егор смутился, почему-то приняв это на свой счет.

– Тебе… Одному жить фигово, наверное? Я никогда не спрашивал. Не знаю, почему. Мы уехали, но мы-то вместе живем. А ты…

Поляков видел, как Егор из всех сил пытался сказать отцу что-то теплое. Наверное, нужно угодить в эпицентр кровавой бойни, чтобы собственный сын вспомнил о твоем существовании.

– Не думай об этом, – сказал Поляков. – Егор, все то, о чем ты сейчас говоришь – каждый когда-нибудь пройдет через это. Даже ты.

– Что? Почему?

– Знаешь, многие родители считают, что дети принадлежат им. Но они могут пороть эту чушь только до тех пор, пока ребенок не вырастет. А потом он уходит, оставляя у них тоскливую дыру в сердце. И пусть у него все замечательно, лучше, чем у всех, он самый успешный и счастливый человек во вселенной – они рады, но дыра в сердце ноет. Потому что он не рядом с ними. Он где-то там. Мне в этом плане легче. Я еще не немощный старик, которому только и остается, что сидеть в кресле-качалке и жалеть себя. – Поляков улыбнулся оробевшему Егору и дотронулся пальцем до монитора, виртуально гладя сына по голове. – Просто вспоминай иногда, что где-то далеко есть человек, который любит тебя не потому, что о твоем бате говорят в новостях, или потому, что у тебя крутая мобила или много денег. Нет, он любит тебя за то, что ты просто есть. Помни об этом, пожалуйста. Больше мне не нужно ничего.