Закон Моисея - Эми Хармон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таг снял футболку и промокнул лицо, параллельно наливая себе стакан моего апельсинового сока и молоко в пиалу с хлопьями. Затем сел за стол на кухне, словно мы старая супружеская пара, и принялся уплетать за обе щеки, больше никак не комментируя картину, на которую я потратил полночи.
Тагу дружба давалась легче, чем мне. Я редко к нему заглядывал. Никогда не ел его еду и не разбрасывал грязную одежду по его полу. Но я был признателен за его визиты и никогда не жаловался, что он воровал у меня еду, картины или оставлял свои потные носки. Если бы Таг не обосновался в моей жизни, мы бы не стали друзьями. Я просто не знал, как быть другом, и он, похоже, это понимал.
Я доел хлопья и отодвинул пиалу, вновь переводя взгляд на мольберт.
– Почему она блондинка? – поинтересовался Таг.
Я нахмурился и пожал плечами.
– А почему нет?
– Ну, мальчишка… смуглый. Меня просто удивило, что ты нарисовал ее блондинкой, – обосновал Таг, поглощая очередную ложку.
– Я черный… и моя мать была блондинкой, – ответил я как ни в чем не бывало.
Таг замер с ложкой на полпути ко рту. Я наблюдал, как хлопья пытаются выбить себе еще пару секунд свободы и ныряют обратно в пиалу.
– Ты никогда не говорил об этом.
– Разве?
– Нет. Я знаю, что твоя мама оставила тебя в прачечной. Знаю, что у тебя было отстойное детство. Знаю, что ты жил с бабушкой перед ее смертью. Знаю, что ее смерть здорово тебя пошатнула, и именно поэтому я здесь, – он подмигнул. – Знаю, что ты всегда видел то, чего не видят остальные. И знаю, что ты умеешь рисовать.
Моя жизнь в двух словах.
– Но я не знал, что твоя мать была блондинкой. Хотя это не имеет значения. Просто ты такой темный, что я предполагал…
– Да.
– Значит… на картине изображены вы с мамой? Разве она не была провинциалкой?
– Нет. В смысле… да. Она была белой провинциалкой, – на этот раз я сделал акцент на «белой», чтобы сразу все разъяснить. – Но нет, на картине изображены Эли с его мамой. Но мне кажется, он хотел не этого.
– Холмы. Закат. Напоминает мне Санпит. Он выглядел просто прекрасно, когда я не страдал от похмелья.
– И Леван.
Я уставился на картину – на ребенка и его мать на лошади по имени Калико, на эту высокую и стройную женщину в седле, чьи светлые волосы были едва заметны на фоне более ярких розовых и алых оттенков заката.
– Она похожа на Джорджию, – задумчиво произнес я.
Со спины она действительно напоминала Джорджию. Внезапно мое сердце ухнуло в пятки, и я подошел к рисунку, созданному в порыве отчаяния, с пейзажем и персонажами, которые были плодами моей фантазии. Не Эли. Это не имело никакого отношения к Джорджии. Мое сердце все равно забилось быстрее, дыхание участилось.
– Она похожа на Джорджию, Таг! – громче повторил я и услышал панику в своем голосе.
– Джорджия… Та девушка, которую ты так и не смог забыть?
– Что?
– Ой, да ладно тебе, чувак! – простонал Таг с легким смешком. – Мы с тобой давно знакомы. И за все это время ты ни разу не интересовался ни одной женщиной. Ни разу. Не знай я тебя лучше, то решил бы, что ты влюблен в меня.
– Я видел ее в прошлую пятницу. В больнице.
У меня даже не было сил с ним спорить. Меня подташнивало, руки дрожали так сильно, что пришлось завести их за шею и переплестись пальцами, чтобы скрыть это.
Таг выглядел не менее удивленным, чем я.
– Почему ты ничего не сказал мне?
– Я увидел ее. А она меня. И… и теперь я вижу ребенка.
Я сорвался с места и побежал в спальню, Таг следовал за мной по пятам. Ужас бурлил в моих венах, будто мне вкололи какой-то яд.
Я достал свой старый рюкзак с полки в шкафу и начал выкидывать из него вещи. Паспорт, карандаш, завалявшийся арахис, кошелек с мелочью в разной валюте, которую я так и не потратил.
– Где же оно?! – бушевал я, расстегивая карманы и роясь в каждом отделении, как наркоман, ищущий таблетки.
– Что ты ищешь? – Таг стоял чуть поодаль и наблюдал, как я кромсаю свой шкаф, с восхищением и беспокойством.
– Письмо! Джорджия написала мне письмо, когда я был в Монтлейке. Я так его и не прочел, но оно было здесь!
– Ты спрятал его в один из тубусов в Венеции, – с легкостью ответил он. Затем сел на кровать и облокотился на колени, созерцая, как я постепенно терял самообладание.
– Откуда ты это знаешь, черт возьми?!
– Потому что ты постоянно таскал его с собой. Повезет, если в нем еще можно будет что-нибудь разобрать.
Я полез глубже в шкаф и достал тубусы со скрученными картинами, купленными во время путешествий, которые я так и не повесил в рамку. Мы отправляли сувениры со всех уголков мира отцу Тага, и он складировал их в пустой комнате. Когда мы остепенились, он привез их нам. Четыре года странствий и покупок – наши трофеи занял половину его фургона для лошадей. После этого мы быстро сгрузили все в хранилище, поскольку не горели желанием разгребать нажитое добро. К счастью, тубус, о котором говорил Таг, должен был лежать где-то у меня в шкафу, ведь он не ошибся. Я действительно повсюду таскал это письмо с собой, как какой-то бесценный медальон, который я никогда даже не открывал. Возможно, именно потому, что его ни разу не открывали, мне казалось неправильным от него избавляться.
– Оно было в маленьком… – начал Таг.
– Ты читал его? – перебил я, яростно копаясь в вещах.
– Нет, хоть эта мысль и посещала мою голову.
Я нашел нужный тубус и снял крышку зубами. Затем опустился на колени и вытрусил из него содержимое, как ребенок на Рождество. Покидая Монтлейк, я спрятал письмо в конверт, чтобы сохранить его в более-менее первозданном виде, и он беспрепятственно выскользнул прямо мне на колени. И, точно как ребенок на Рождество, который не может решить, нравится ли ему подарок, я просто уставился на него.
– Оно выглядит так же, как и во все прошлые разы, когда ты доставал и пялился на него, – протянул Таг.
Я
