Ленинградские тетради Алексея Дубравина - Александр Хренков

— А я самолет попросил. Обещали У-2 подослать.

— Зачем же? — удивилась Тося. — Вот и опозорились на весь Ленинград. — Она глубоко вздохнула. — А ножницы, девочки, я потеряла. Где-нибудь на огородах…

Вскоре над нами появился У-2. Мы, как сумели, сделали знак «Все в порядке», и он, не размышляя, удалился.

Начинать разговор о коробке пудры, право же, было неудобно. Но меня выручила Тося.

Когда успокоились и вошли в землянку, Тося, потребовав тишины, сказала:

— Вчера у нас, товарищ комсорг, случилось небольшое происшествие. Потеряли пудру…

Девушки насторожились, но тут же зашумели:

— О чем разговор, Антонина! Подумаешь, пудра! Несчастный белый порошок для штукатурки щек — не масло и не сахар!..

— Нет уж! — решительно заявила Тося. — Пудру рассыпала я. Извините, что не сказала вовремя. Рассыпала случайно и выбросила в мусорную яму. Обещаю раздобыть коробку пудры. Я виновата — я и раздобуду.

Инцидент, к удовольствию всех, был исчерпан.

Но я так и не понял и до сих пор не понимаю, зачем надо было Аннапольской так уж решительно защищать честь коллектива и выставлять себя виновницей. Дело в том, что через два часа — я еще был на точке — Кудряшов, передвигая ящик на другое место, нашел дефицитный их «Шипр» между ящиком и стенкой землянки. Припомнили и установили: когда выбегали по тревоге, кто-то нечаянно смахнул коробку на пол — она туда и закатилась. Может быть, Тося не хотела ссоры в расчете? А может, она по природе такая наивная?

— Не знаю, товарищ Дубравин, — говорил Кудряшов улыбаясь. — От таких, как Антонина, всего можно ожидать. Во всяком случае, помощница у меня хорошая. Без нее я не управился бы с ними.

«Приказ есть приказ»

Удивительно длинный, полный неожиданностей был этот день. Утром разбирал конфликт на точке у Дворцовой площади, в середине дня поругался с командиром расчета в Таврическом саду, к вечеру, измерив не менее десяти километров, возвратился в штаб. Только пообедал — был вызван к комиссару.

В кабинете его не оказалось. Зато моему взору представилась необычная для комиссарского кабинета картина.

На спинке стула висела новенькая, хорошо разглаженная шерстяная гимнастерка — на ее петлицах, по два на каждой, блестели вишнево-красные командирские «кубики», на рукавах гимнастерки, спускавшихся к полу, горели мягкие матерчатые звезды политрука. На подоконнике лежала новая, с голубым околышем фуражка, рядом с ней — широкий ремень с узенькой и острой по краям скрипучей портупеей. На другом стуле покоились аккуратно свернутые и тоже разглаженные темно-синие диагоналевые брюки. А у стола комиссара во весь рост стояли ярко-красные яловые сапоги.

Вошел Коршунов, бодро спросил:

— Ну-с, догадался?

— Как не догадаться, — буркнул в ответ.

— Искренне поздравляю, Алексей. Переодевайся.

В глубине души я еще надеялся, что этого может не случиться. Знал, что представление направлено, что Коршунов слов на ветер не бросает, и все-таки лелеял мечту-соломинку: вдруг почему-нибудь откажут. Теперь надеяться не на что, возможное стало фактом, — надо одеваться.

Коршунов, чтобы не смущать меня, ушел в темный угол, стал разглядывать карту.

— Жалко, шинели не нашлось. Все склады обшарили — нет командирских шинелей. Сапоги — и те, видишь, не форменные. Сойдут, они вроде прочные, года на два хватит.

Покопавшись где-то в Средиземном море, Коршунов неожиданно воскликнул:

— Идея, товарищ Дубравин! Сделаем еще одну — последнюю попытку.

Он вышел и скоро возвратился. Вместе с ним пришел Антипа.

— Ищем шинель, товарищ Клоков. Нужна позарез добрая двубортная шинель. Вы кадровый военный — нет ли у вас лишней?

— Алексею? — спросил Антипа, скосив глаза в мою сторону.

— Алексею. Новоиспеченному младшему политруку Дубравину.

— Есть, товарищ комиссар.

— Ну так одолжите во временное пользование?

— Пусть носит на здоровье.

Я в это время натягивал сапоги и ничего как будто не слышал: мне не хотелось стеснять себя зависимостью от Клокова.

— Поздравляю, Алеша! — слишком радостно крикнул Антипа.

— Спасибо, — промычал я в ответ.

— Шинель утром будет, если товарищ комиссар разрешат мне на ночь увольнительную.

— По такому случаю разрешаю, — согласился Коршунов.

Антипа козырнул и победоносно вышел.

Короткий диалог, неожиданный и резкий, произошел после того, как я переоделся, со скрипом прошелся в новых сапогах из угла в угол и мы сели — Коршунов за столом, я против него.

— Надо ли учить тебя офицерской этике?

— Думаю, не надо, Дмитрий Иванович.

— Стало быть, не будем. Запомни одно: командиры и комиссары Красной Армии — не белая кость, не голубая аристократия. Где бы ты ни был, какой бы начальнический чин тебе ни прицепили к петлицам — всегда держи нос книзу, не отрывайся от народа. Народ тебя поднял, он же может и опустить. Опускаться не советую. По-моему, нет ничего обиднее и хуже — идти все время на подъем, а в один разнесчастный день увидеть себя печально распластавшимся возле той самой ступеньки, с которой когда-то начинал движение. Ясно ли я выражаюсь?

— Ясно, Дмитрий Иванович.

— Ну, а теперь будем прощаться.

Я вздрогнул.

— Вы уезжаете?

— Уезжаешь ты, я никуда не еду.

Очередная реплика нашлась у меня не сразу. Волнуясь, спросил:

— Интересно, куда же я должен поехать?

— С Васильевского острова на Лермонтовский проспект — на фронтовые курсы политсостава.

Я встал и решительно сказал:

— Я никуда не поеду, Дмитрий Иванович.

— Ехать, говорю, не надо, — усмехнулся Коршунов. — Возьмешь чемодан и перенесешь его с одной улицы города на другую, только и всего.

— Учиться я не поеду. Это очень плохо придумано, товарищ батальонный комиссар.

Коршунов поднялся, гневно посмотрел на меня, гневно сказал:

— Придумал не я. Меня не спрашивали. Через голову из поарма предписали. Им там виднее, плохо или хорошо они поступают. Посылают вас на курсы агитаторов. А я не намерен, не вправе обсуждать решения сверху. И вам не рекомендую. Приказ есть приказ. И… желаю всего доброго. Пожалуйста. Прибыть к начальнику курсов надлежит в субботу к семнадцати ноль-ноль.

Коршунов уткнулся в карту полушарий.

— Ну и порядок! — пробормотал я.

— Великолепный порядок, юноша. Военный! Обязывающий использовать человека именно там, где в данный момент он всего нужнее. А вы в самом деле должны быть агитатором. Скорее даже пропагандистом.

Минуты две молчали. Я стоял у стола, Коршунов — у карты.

Подойдя ко мне, Дмитрий Иванович сказал:

— Не будем ссориться, Алеша. Изредка будешь наведываться в гости. А осенью — прошу восвояси. Буду настаивать, чтоб тебя возвратили в полк. Договорились?

Я уже сдался.

— Приказ есть приказ, Дмитрий Иванович.

— Приказы бывают разные. Этот, полагаю, подсказан умной головой.

— Не знаю.

— Со временем оценишь.

Коршунов сел, пристально осмотрел меня с головы до ног, затем поднялся и протянул мне руку.

— Ну, всего доброго, Алеша? Сапоги не жмут?

— Сапоги как сапоги, Дмитрий Иванович. Спасибо…

Последний эпизод

Свою должность и дела я передал Виктории Ржевской — одной из тех востроглазых ленинградских девушек, что прибыли к нам в полк ранней весной добровольцами.

Виктория была самая бойкая, может быть, самая дерзкая из всех комсомолок полка, к тому же она знала комсомольскую работу: два года, как и я когда-то, была секретарем комитета в школе. Я без сожаления уступил ей место, только подумал: нелегко ей будет командовать Лапшовым, Митрохиным, Виктором и другими такими же капризными ребятами.

Когда подписали протокол на передачу документов, Виктория, блеснув горящими глазами, медленно сказала:

— Вы должны мне помочь на первых порах.

— С удовольствием, — ответил я. — Но я, вероятно, не смогу отлучаться с курсов.

— Приходите хотя бы раз в неделю.

— Не знаю.

— Прошу вас, Дубравин.

В эту минуту Виктория напомнила мне Валю. Подумав, я обещал ей наведываться в полк, если представится возможность.

— Если захотите — представится.

— Возможно.

— Желаю вам стать генералом.

— Не собираюсь.

— Оставайтесь просто Дубравиным.

— А это моя обязанность.

— Вы всегда такой казенный, товарищ младший политрук?

— Пожалуй.

— Ох, невесело с вами!

Виктория засмеялась.

— А знаете, — неожиданно сказала она, — в доме напротив живет молодая смуглолицая особа…

— Зовет себя Ивушкой, нигде не работает, с утра надевает нарядное платье и полдня проводит на балконе в ожидании генеральской машины…