Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан - Джордж Гордон Байрон

«Паломничество Чайльд-Гарольда»

88

Второй ребенок слабеньким казался,Он был изнежен и немного хил,Но долго мальчик смерти не сдавался,Поддерживал в нем дух остатки сил.Отцу ребенок слабо улыбалсяИ слово утешенья находил,Когда в чертах отца, с надеждой споря,Мелькала тень разлуки — ужас горя.

89

И, наклонясь над мальчиком своим,Не отрывая глаз, отец унылыйСледил за ним, ухаживал за ним.Когда страдальцев ливнем оживило,Ребенок был уж вовсе недвижим,Но взор померкший радость озарила,Когда из тряпки в рот ему отецХоть каплю влаги выжал наконец.

90

Ребенок умер. Пристально и странноСмотрел отец на хладный этот прах,Как будто труп, простертый бездыханно,Еще очнуться мог в его руках.Когда же, став добычей океана,Поплыл мертвец, качаясь на волнах, —Старик упал и встать уж не пытался,Лишь изредка всем телом содрогался.

91

Вдруг радуга у них над головой,Прорезав облака над мглою моря,На крутизне воздвиглась голубой.Все стало сразу ярче, словно споряСияньем с этой аркою цветной;Как плещущее знамя на просторе,Горел ее прекрасный полукруг;Потом поблекнул и растаял вдруг.

92

Как ты хорош, хамелеон небесный,Паров и солнца дивное дитя!Подернут дымкой пурпур твой чудесный,Все семицветье светом золотя, —Так полумесяцы во тьме окрестнойГорят, над минаретами блестя.(Но, впрочем, синяки при боксе тожеС его цветами, несомненно, схожи!)

93

Все ободрились: радугу ониСчитали добрым предзнаменованьем:И римляне и греки искониПодобным доверяли указаньям.В тяжелые и горестные дниПолезно это всем; когда страданьемИзмучен ум, — приятно допустить,Что радуга спасеньем может быть.

94

Вдруг белая сверкающая птица,Как будто голубь, сбившийся с пути,Над ними стала медленно кружиться,Казалось, уж готовая почтиДля отдыха на мачту опуститься,Как будто ночь хотела провестиСреди людей, — и птицы появленьеИм показалось признаком спасенья.

95

И все-таки хочу отметить я:Сей голубь очень мудро поступил,Что дальше от двуногого зверьяНайти себе пристанище решил:Будь даже тем он голубем, друзья,Который Ною милость возвестил,Насытились бы им, как пищей редкой, —Им и его оливковою веткой{462}.

96

С приходом ночи ветер разыгрался,Но был спокоен звездный небосвод.В неведомом пространстве продвигалсяСкитальцев жалких обветшалый бот.То им казалось — берег рисовалсяВ туманной мгле на грани синих вод;То слышался им дальний шум прибоя,То грохот пушек, словно с поля боя.

97

К рассвету ветер сразу ослабел.Вдруг вахтенный воскликнул возбужденно,Что долгожданный берег засинелВ дали, зари сияньем освещенной.Никто поверить этому не смел:Скалистый берег, светлый, озаренный, —Уже не сон, мерещившийся им;Он был реален, видим, достижим!

98

Иные разрыдались от волненья,Иные, не решаясь говорить,Глядели вдаль в тупом недоуменье,Еще не смея ужас позабыть;Иной шептал творцу благословенья(Впервые в долгой жизни, может быть!);Троих будить настойчиво пытались,Но трупами лентяи оказались.

99

Днем раньше на волнах они нашлиБольшую черепаху очень ценнойПороды, к ней тихонько подплыли,Поймали и насытились отменно.День жизни этим все они спасли,Притом же им казалось несомненно,Что так внезапно, в столь тяжелый часИх провиденье, а не случай спас.

100

Гористый берег быстро вырастал,К нему несли и ветер и теченье,Куда — никто доподлинно не знал,Догадки возникали и сомненья.Так долго ветер их бросал и гнал,Что были все в большом недоуменье:Кто эти горы Этною считал,Кто — Кипром, кто — грядой родосских скал.

101

А между тем теченье неуклонноИх к берегу желанному несло.Они, как призраки в ладье Харона{463},Не двигались, не брались за весло;Им даже бросить трех непогребенныхВ морские волны было тяжело, —А уж за ними две акулы плылиИ, весело резвясь, хвостами били,

102

Жестокий голод, жажда, зной и хладИзмученных страдальцев обглодали,Ужасен был их облик и наряд:Их матери бы даже не узнали!Их ветер бил, хлестали дождь и град,Их леденили ночи, дни сжигали,Но худшим злом был все-таки понос,Который им Педрилло преподнес.

103

Все приближался берег отдаленный,Еще недавно видимый едва;Уже дышала свежестью зеленойЕго лесов веселая листва.Скитальцев взор, страданьем воспаленный,Слепила волн и неба синева,Они не смели верить, что нежданноСпаслись от хищной пасти океана.

104

Казалось, берег был безлюдно-тих,Одни буруны пенились у скал;Но так истосковалось сердце их,Что рифов устрашающий оскалКипеньем волн косматых и седыхНи одного гребца не испугал:Стремительно они на скалы ринулись —И, что вполне понятно, опрокинулись.

105

Но мой Жуан свои младые членыНе раз в Гвадалкивире омывал, —В реке сей славной плавал он отменноИ это ценным качеством считал;Он переплыл бы даже, несомненно,И Геллеспонт{464}, когда бы пожелал, —Что совершили, к вящей нашей гордости,Лишь Экенхед, Леандр и я — по молодости.

106

Жуан, хоть был измучен и устал,Отважился с волнами состязаться.Страшась акул, он силы напрягал,Чтоб как-нибудь до берега добраться.Трех спутников он сразу потерял:Два вовсе не смогли передвигаться,А к третьему акула подплылаИ, за ногу схватив, уволокла.

107

Но наш герой держался еле-елеИ вдруг увидел длинное весло;Хоть руки у Жуана ослабелиИ плыть ему уж было тяжело,Весло схватил он, и к желанной целиЕго и эту щепку понесло,То плыл он, то барахтался, то бился —И на песок беспомощно свалился.

108

Впился ногтями цепко он в песок,Сквозь бред соображая через силу,Что океан ревел у самых ногТо дико, то угрюмо, то уныло,Бесясь, что утащить его не могОбратно в ненасытную могилу.Жуан лежал недвижен, слаб и нем.Да, он от смерти спасся, — но зачем?

109

С усилием он попытался встать.Но тут же на колени опустился.Тревожным взором начал он искатьТоварищей, с которыми сроднился,Но хладный страх объял его опять;Один лишь труп с ним рядом очутился, —На берегу чужом, у хмурых скал,Казалось, погребенья он искал.

110

Заметив это вздувшееся тело,Жуан подумал, что узрел свой рок.В его глазах все сразу потемнело,Все поплыло — и скалы и песок;Рука, весло сжимая, помертвела,И, стройный, как весенний стебелек,Поник он вдруг, бессильный и безгласный,Как лилия увядшая, прекрасный.

111

Как долго он на берегу лежал,Не знал Жуан — он потерял сознаньеИ времени совсем не замечал:Сквозь тяжкие, но смутные страданьяОн, пробиваясь к жизни, ощущалБиенье крови, пульса трепетанье,Мучительно томясь. За шагом шагСмерть отступала, как разбитый враг.

112

Глаза открыл он и закрыл усталоВ недоуменье. Чудилось ему,Что лодку то качало, то бросало,И с ужасом он вспомнил — почему,И пожалел, что смерть не наступала.И вдруг над ним сквозь сон и полутьмуСклонился лик прекрасный, как виденье,Лет восемнадцати, а то и менее.

113

Все ближе, ближе… Нежные уста,Казалось, оживляющим дыханьемЕго согреть хотели; теплотаЕе руки с заботливым вниманьемКасалась щек его, висков и ртаС таким любовным, ласковым желаньемВ нем снова жизнь и чувства воскресить,Что мой герой вздохнул — и начал жить.

114

Тогда его полунагое телоПлащом прикрыли, голову егоПоникшую приподняли несмело;Жуан, еще не помня ничего,К ее щеке прижался, помертвелый,И, из кудрей питомца своегоРукою нежной влагу выжимая,Задумалась красавица, вздыхая.

115

Потом его в пещеру отнеслаОна вдвоем с прислужницей своею.Хоть та постарше госпожи была,Но позадорней, да и посильнее.Костер она в пещере развела,И перед ним предстала, словно фея,Девица — или кем бы там онаНи оказалась, — девственно стройна.

116

На лбу ее монеты золотыеБлестели меж каштановых кудрей,И две косы тяжелые, густыеПочти касались пола. И стройнейБыла она и выше, чем другие;Какое-то величье было в ней,Какая-то надменность; всякий знает,Что госпоже надменность подобает.

117

Каштановыми были, я сказал,Ее густые волосы; но очи —Черны как смерть; их мягко осенялПушистый шелк ресниц темнее ночи.Когда прекрасный взор ее сверкал,Стрелы быстрей и молнии короче, —Подумать каждый мог, ручаюсь я,Что на него бросается змея,

118

Лилейный лоб, румянец нежно-алый,Как небо на заре; капризный рот…Такие губки увидав, пожалуй,Любой о милых радостях вздохнет!Она красой, как статуя, сияла.А впрочем, присягну: искусство лжет,Что идеалы мраморные краше,Чем юные живые девы наши!

119

Я говорю вам это неспроста,Я даже под присягой утверждаю:Одной ирландской леди красота{465}Увянет незамеченной, я знаю,Не оживив ни одного холста;И если злое время, все меняя,Морщинами сей лик избороздит, —Ничья нам кисть его не сохранит!

120

Такою же была и эта фея;Хоть не испанским был ее наряд —Попроще, но поярче, веселее.Испанки избегают, говорят,Материй ярких — хитрая затея!Но как они таинственно шуршатБаскинами{466} и складками мантильи —Веселые прелестницы Севильи!

121

Но наша дева в пестрые цветаБыла с большим уменьем разодета.Все было ярко в ней — и красота,И золото, и камни-самоцветы.И кружевная тонкая фата,И поясок, и кольца, и браслеты,И туфельки цветные; но — ей-ей! —Чулок на ножках не было у ней!

122

Костюм ее служанки был скромнее,Из пестрых тканей, более простых;Фата была, понятно, погрубее,И серебро монет в кудрях густых(Оно приданым числилось за нею,Как водится у девушек таких).Погуще, но короче были косы.Глаза живее, но чуть-чуть раскосы!

 123

Они с изобретательным стараньемКормили Дон-Жуана каждый час.Всем женщинам — пленительным созданьям —Естественно заботиться о нас.Бульон какой-то с редкостным названьемЕму варили; уверяю вас:Таких бульонов даже в дни АхиллаС самим Гомером муза не варила!

124

Но мне пора вам рассказать, друзья,Что вовсе не принцессы девы эти.(Я не люблю таинственности, яНе выношу манерности в поэте!)Итак, одна красавица моя —Прислужница, как всякий мог заметить:Вторая — госпожа. Отец ееЖивет уловом: каждому свое!

125

Он в юности был рыбаком отличным —И, в сущности, остался рыбаком,Хотя иным уловом необычнымОн занимался на море тайком.Мы числим контрабанду неприличнымЗанятием, а грабежи — грехом.Но не понес за грех он наказанья,А накопил большое состоянье.

126

Улавливал он в сети и людей,Как Петр-апостол, — впрочем, скажем сразу,Немало он ловил и кораблей,Товарами груженных до отказу,Присваивал он грузы без затей,Не испытав раскаянья ни разу,Людей же отбирал, сортировал —И на турецких рынках продавал.

127

Он был по крови грек, и дом красивыйИмел на диком острове Циклад{467}.И жил свободной жизнью и счастливой,Поскольку был достаточно богат.Не нам судить, читатель мой пытливый,В каких он прегрешеньях виноват,Но дом украсил он лепной работой,Картинами, резьбой и позолотой.

128

Имел он дочь-красавицу. За нейПриданого готовил он немало,Но дочь его Гайдэ красой своейБогатства блеск бесспорно затмевала.Как деревцо, в сиянье вешних днейОна светло и нежно расцветалаИ нескольким искателям в ответУже сказала ласковое «нет».

129

И вот, гуляя вечером однажды,Жуана на песке она нашла,Бессильного от голода и жажды.Конечно, нагота его моглаСмутить девицу — это знает каждый,Но жалость разом все превозмогла.Нельзя ж, чтоб умер он, такой пригожий,И главное — с такою белой кожей!..

130

Но просто взять его в отцовский дом,Она считала, будет ненадежно:Ведь в помещенье, занятом котом,Больных мышей лечить неосторожно,Старик владел практическим умом,И υοδς[38] бы подсказал ему, возможно,Юнца гостеприимно подлечив,Его продать, поскольку он красив.

131

И вот она, служанки вняв совету(Служанкам девы любят доверять),Жуана отнесла в пещеру этуИ там его решила посещать.Их жалость возрастала; дива нету:Ведь жалость — это божья благодать,Она — сказал апостол Павел здраво —У райских врат на вход дает нам право!

132

Костер они в пещере развели,Насобирав поспешно и любовноВсе, что на берег волны принесли, —Обломки весел, мачты, доски, бревна.Во множестве здесь гибли корабли,И рухляди трухлявой, безусловно,По милости господней, так сказать,Хватило бы костров на двадцать пять.

133

Ему мехами ложе застелили;Гайдэ не пожалела ничего,Чтоб все возможные удобства былиК услугам Дон-Жуана моего.Его вдобавок юбками накрылиИ обещали навестить егоС рассветом, принеся для угощеньяХлеб, кофе, яйца, рыбу и печенье.

134

Когда они укутали его,Заснул он сразу; так же непробудноСпят мертвецы, бог знает отчего:Наверно, просто им проснуться трудно.Не вспоминал Жуан мой ничего,И горе прошлых лет, довольно нудноВ проклятых снах терзающее нас,Не жгло слезой его закрытых глаз.

135

Жуан мой спал, а дева наклонилась,Поправила подушки, отошла.Но оглянулась: ей вообразилось —Он звал ее во сне. Она былаВзволнована, и сердце в ней забилось.Сообразить красотка не смогла,Что имени ее, уж без сомненья,Еще не знал Жуан мой в то мгновенье.

136

Задумчиво пошла она домойИ Зое очень строго приказалаМолчать. И та отлично смысл простойЗадумчивости этой разгадала.Она была — пойми, читатель мой, —Двумя годами старше, что не мало,Когда познанье мы прямым путемИз рук природы-матери берем.

137

Застало утро нашего герояВ пещере крепко спящим. И покаНи солнца луч, блестевший за горою,Ни дальнее журчанье ручейкаНе нарушали мирного покоя;Он отсыпался как бы за векаСтраданий (про такие же страданьяПисал мой дед в своем «Повествованье»{468}).

138

Но сон Гайдэ был беспокоен — ейСжимало грудь. Она вздыхала странно,Ей бредились обломки кораблейИ, на песке простерты бездыханно,Тела красавцев. Девушке своейОна мешала спать и встала рано,Перебудив разноплеменных слуг,Ее капризный нрав бранивших вслух.

139

Гайдэ тотчас же слугам объявила,Что непременно хочет видеть, какВосходит в небе яркое светило:Явленье Феба — это не пустяк!Блестит роса, щебечут птицы мило,Природа ночи сбрасывает мрак,Как женщины свой траур по мужчине —Супругу иль иной какой скотине.

140

Друзья, люблю я солнце наблюдать,Когда оно встает; совсем недавноВсю ночь себя заставил я не спать,Что, по словам врачей, неблагонравно.Но если ты желаешь обладатьЗдоровьем и червонцами, — исправноВставай с зарей и, проживя сто лет,Потомкам завещай вставать чуть свет.

141

Прекрасная Гайдэ зарю встречала,Сама свежей зари. К ее щекамТревожно кровь от сердца приливала.Так реки снежных Альп — я видел сам —Преобразуются, встречая скалы,В озера, что алеют по утрам;Так море Красное всегда прекрасно,А впрочем, море Красное не красно.

142

К пещере, лани: трепетной быстрей,Она спустилась легкими стопами.Казалось, солнце радовалось ей;Сама Аврора влажными устамиЕй улыбалась, как сестре своей:Их за сестер вы приняли бы сами,Но смертной прелесть заключалась в том,Что в воздухе не таяла пустом.

143

Гайдэ вошла в пещеру торопливо,Но робко; мой Жуан беспечно спалСладчайшим сном. Она была пуглива,И на мгновенье страх ее объял.Она над ним склонилась терпеливо,Прислушалась, как тихо он дышал,И потеплее бережно укрыла,Чтоб утренняя свежесть не вредила.

144

Как серафим над праведным, онаНад мирно спавшим нежно наклонилась,А юноша лежал в объятьях сна,И ровно ничего ему не снилось.Но Зоя, как всегда оживлена,С яичницей и завтраком возилась,Отлично зная — отдадим ей честь, —Что эта парочка попросит есть.

145

Нуждаются же в пище все созданья,А странники — подавно. И притом,Не будучи в любовном состоянье,Она-то ведь на берегу морскомПродрогла и поэтому питаньеДоставила проворно: фрукты, ром,Мед, рыбу, яйца, кофе и печенье —Чудеснейшее вышло угощенье!

146

Жуана собралась она будить,Когда была яичница готова,Но госпожа ее остановитьУспела жестом, не сказав ни слова.Предоставляя завтраку остыть,Второй готовить Зоя стала снова,Чтоб госпожу свою не волноватьИ мирный сон Жуана не прервать.

147

Недвижно, распростертый, исхудалый,Жуан как умирающий лежал,И лик его бескровный и усталыйНедавние страданья отражал;И только на щеках румянец алый,Как грустный отблеск вечера, пылал,А спутанные кудри увлажненныеБлестели моря свежестью соленою.

148

Гайдэ над ним склонилась ниже. К нейОн, как младенец к матери, прижался.Как ива, он поник и, мнилось ей,Как дремлющее море, наслаждался.Расцветшей розы мягче и нежней,Он лебедем измученным казался;От бед он, правда, пожелтел, — а все ж,Ей-богу, и таким он был хорош!

149

Глаза открыл он и заснул бы снова,По нежный женский образ помешалЕму закрыть глаза; хотя больногоГлубокий сон по-прежнему прельщал,Но мой красавец нрава был такого:Он и во храме взоры обращалНе на святых косматых лица злые,А лишь на облик сладостный Марии.

150

На локоть опираясь, он привстал.Она смутилась, очи опустила,В ее лице румянец заиграл,И ласково она заговорила;Красноречиво взор ее сиял,Когда слова она произносила,И понял он, не понимая слов,Что лучший завтрак для него готов.

151

Да, мой Жуан не понимал ни словаПо-гречески, но это не беда.Он голоса прелестного такогоНе слыхивал нигде и никогда;Мелодия божественно простогоЗвучанья, величава и горда,Таилась в этих звуках непонятных,И сладостных, и мягких, и приятных.

152

Ему казалось, он проснулся вдругОт музыки таинственного звука,Не зная сам — не греза ль этот звукИ не рассеется ль она от стукаКакого-нибудь сторожа, а стук —Противнейшая вещь и даже мукаДля тех, кто утром спит, а по ночамЛюбуется на звезды и на дам.

153

Итак, Жуан внезапно пробудилсяОт сна, который бреду был сродни;В нем аппетит могучий появился.Приятный запах Зоиной стряпниНад ним туманным облаком кружился,И этот запах, как в былые дни,В нем возбудил желанье пообедать.Точней — бифштекса сочного отведать.

154

Говядины на этих островах,Где нет быков, понятно, не водилось;Одних овец и коз во всех домахЗажаривать на праздник приходилось.Случалось это редко: на скалахЛишь несколько домишек там ютилось.Но остров, о котором речь идет,Имел сады, и пастбища, и скот.

155

Я вспомнил, о говядине мечтая,Про Минотавра{469} странный древний миф:Все наши моралисты ПасифаюСурово осуждают, заклеймивЗа то, что лик коровий приняла иНосила, но заметим, рассудив, —Она лишь поощряла скотоводство,Чтоб на войне дать Криту превосходство.

156

Мы знаем: англичане искониЛюбители говядины и пива,Но пиво всякой жидкости сродни,И суть не в пиве, говоря правдиво,Но и войны любители они,А это стоит дорого; не диво,Что бритт и Крит обожествляют скот,Пригодный для убоя круглый год.

157

Но к делу! Ослабевший мой герой,На локоть опершись, глядел усталоНа пышный стол: ведь пищею сыройОн подкреплялся в море и немалоБлагодарил всевышнего поройЗа крысу, за ремень; на что попалоОн с жадностью набросился б теперь,Как поп, акула или хищный зверь.

158

Он ел, ему подкладывала сноваОна, как мать, любуясь на него, —Для пациента милого такогоОна не пожалела б ничего.Но Зоя рассудить могла толково(Хотя из книг не ведала того),Что голодавшим надо осторожноИ есть и пить — не то ведь лопнуть можно.

159

И потому решительно весьмаЗа дело эта девушка взялась:Конечно, госпожа ее самаЗаботливо о юноше пеклась, —Но хватит есть. Нельзя сходить с ума,Своим желаньям слепо подчинясь:Ведь даже лошадь, если б столько съела,На следующий день бы околела!

160

Затем, поскольку был он, так сказать,Почти что гол, — штанов его остаткиСожгли. Жуана стали одеватьВ турецком вкусе. Но, ввиду нехваткиЧалмы с кинжалом, можно посчитать —Он был одет как грек. Про недостаткиНе будем говорить, но подчеркнем:Шальвары были чудные на нем!

161

Затем Гайдэ к Жуану обратилась;Ни слова мой герой не понимал,Но слушал так, что дева оживилась,Поскольку он ее не прерывал,И с протеже своим разговорилась,В восторге от немых его похвал,Пока, остановившись на мгновенье,Не поняла, что он в недоуменье.

162

И вот тогда пришлось прибегнуть ейК улыбкам, жестам, говорящим взорам,И мой Жуан — оно всего верней —Ответствовал таким же разговоромКрасноречивым. Он души своейНе утаил, и скоро, очень скороВ его глазах ей как бы просветлелМир дивных слов — залог прекрасных дел.

163

Он изъяснялся пальцами, глазами,Слова за нею робко повторял,Ее язык и — вы поймете сами —Ее прелестный облик изучал.Так тот, кто наблюдал за небесамиПо книге, часто книгу оставлял,Чтоб видеть звезды. Взор ее блестящийБыл азбукой Жуана настоящей.

164

Приятно изучать чужой языкИз женских уст, когда нам горя мало,Когда и ментор юн и ученик(Со мной такое в юности бывало!).Улыбкой дарит нежный женский ликУспехи и ошибки поначалу,А там — сближенья уст, пожатья рук, —И вот язык любви усвоен вдруг!

165

Вот потому-то я случайно знаюИспанские, турецкие слова,По-итальянски меньше понимаю,А по-английски лишь едва-едваУмею изъясняться: изучаюЯ сей язык по Блеру{470}, раза дваВ неделю проповедников читая,Но их речей не помню никогда я.

166

О наших леди мне ли говорить?Ведь я изгнанник общества и света:И я, как все, был счастлив, может быть;И я, как все, изведал боль за это.Всему удел извечный — проходить,И злость моя, живая злость поэтаНа ложь друзей, врагов, мужей и жен,Прошла сама, растаяла как сон!

167

Но возвратимся к нашему Жуану.Он повторял слова чужие, ноКак солнце все обогревает страны,Так чувство зажигает всех одно(Включая и монашек). Я не стануСкрывать: он был влюблен — не мудрено! —В свою благотворительницу нежную,И страсть его была не безнадежною.

168

Когда герой мой сладко почивал,К нему в пещеру утром, очень рано,Взглянуть, как сей птенец беспечно спал,Она являлась словно бы нежданно;Так бережно, что он и не слыхал,Разглаживала кудри Дон-Жуана,Касалась губ его, и лба, и щек,Как майской розы южный ветерок.

169

Так с каждым утром выглядел свежейМой Дон-Жуан, заметно поправляясь:Здоровье украшает всех людей,Любви отличной почвою являясь;Безделье же для пламени страстейЛюбовных лучше пороха, ручаюсь!Притом Церера{471} с Вакхом, так сказать,Венере помогают побеждать…

170

Пока Венера сердце заполняет —Поскольку сердце нужно для любви, —Церера вермишелью подкрепляетЛюбовный жар и в плоти и в крови,А Вакх тотчас же кубки наливает.Покушать любят все, но назови,Кто — Пан{472}, Нептун{473} иль сам Зевес нас балуетИ яйцами и устрицами жалует,

171

Итак, Жуан, проснувшись, находилКупанье, завтрак и к тому ж сияньеПрекраснейших очей — живых светил,Способных вызвать сердца трепетаньеВ любом. Но я об этом уж твердил,А повторенье — хуже наказанья.Ну, словом, искупавшись, он спешилК своей Гайдэ и с нею кофе пил.

172

Так был он юн и так она невинна,Что он ее купаньем не смущал;Ей мнилось — он мечта или картина.Ее ночные грезы посещалУж года два, как будто беспричинно,Заветный милый образ, идеал,Сулящий счастье, — а при полном счастьеДвоих персон желательно участье.

173

Она влюбленно восхищалась им,С восторгом целым миром любовалась,От нежных встреч всем существом своимВосторженно и смутно волновалась;Готовая навек остаться с нимПри мысли о разлуке ужасалась.Он был ее сокровищем; онаБыла впервые в жизни влюблена.

174

Красавица Жуана посещалаВесь месяц ежедневно и притомБыла так осторожна поначалу,Что догадаться не могли о нем.Но вот ее папаша снял с причалаСвои суда, спеша не за руномИ не за Ио{474}, а за кораблями,Груженными товаром и рабами,

175

Тут наступил ее свободы час:Ведь матери Гайдэ давно не зналаИ, проводив отца, могла сейчасРасполагать собою как желала.Так женщины замужние у насЗапретом не стесняются нимало(О христианских странах говоря,Где под замком не держат женщин зря).

176

Теперь ее дневные посещеньяИ разговоры стали подлинней;Он мог уже составить предложенье:«Пойдемте погулять!» Немало днейОн пролежал в пещере без движенья,Как сломленный цветок, но рядом с нейОн оживал и, вместе с ней гуляя,Закаты созерцал, луну встречая.

177

А остров был безлюден и уныл:Вверху — скалистый, а внизу — песчаный.Его конвой утесов сторожил,И лишь местами пристанью желаннойОн моряка усталого манил.Прибой ревел упорный, непрестанный;Лишь в летний длинный день, истомой пьян,Как озеро был ясен океан.

178

И, окаймляя брег лишь легкой пенойШампанского, клубилась рябь волны.Когда вином, души росой священной,Бокалы ослепительно полны,Что лучше этой влаги драгоценной?Пускай твердят про трезвость болтуны, —Пью за вино, за женщин, за веселье,А проповедь послушаем с похмелья.

179

Разумный человек обычно пьет, —Что в нашей жизни лучше опьяненья?Всечасно упивается народЛюбовью, славой, золотом и ленью.Без опьяненья жизни сладкий плодКазался б просто кислым, без сомненья.Так пей же всласть на жизненном пиру,Чтоб голова болела поутру.

180

Затем, проснувшись, прикажи лакеюПодать холодной содовой воды.Сам Ксеркс, великий царь, сию затеюОдобрил бы; ни южные плоды,Ни ключ в пустыне не сравнится с нею:Разгула, скуки, праздности следыСмывает разом, как поток могучий,Глоток воды прохладной и шипучей.

181

А берег — я ведь, помнится, писалПро берег — он, что изредка бывало,Как небеса, спокойно отдыхал:Песок и даже волны — все дремало.Лишь чайки крик молчанье нарушал,Да плеск дельфина, да, дробясь о скалы,Сердилось море, что ему невмочьНичтожную преграду превозмочь.

182

Красавица папашу проводилаИ, ничьего надзора не страшась,Теперь к Жуану чаще приходила,А Зоя, беспрестанно суетясь,Вставала с солнцем, воду приносила,Ей заплетала косы и подчасЗа это получать бывала радаПоношенные шали и наряды.

183

Был тихий час, когда спокойно-алоеСадится солнце за грядою гор,И вся земля, притихшая, усталая,Молчит и ждет, вперяя в небо взор,И полукругом дремлющие скалы иНемого моря ласковый простор —Все спит, и в небе розовом, широкомОдна звезда сияет светлым оком.

184

Безмолвно и задумчиво блуждалиПо берегу песчаному они.Ракушки, камни пестрые блисталиПод их ногами в ласковой тени,Прибрежные пещеры открывалиИм свой приют, готовый искони,И, за руки держась, они в молчаньеДивились неба алому сиянью.

185

Они смотрели в розовую высь,В пурпурном океане отраженную,Смотрели вдаль, где облака вились,Всплывающей луной посеребренные.И ветер стих, и волны улеглись.В глаза друг другу, как завороженные,Они взглянули: их сердца зажглись,И в поцелуе губы их слились.

186

О, долгий, долгий поцелуй весны!Любви, мечты и прелести сияньеВ нем, словно в фокусе, отражены.Лишь в юности, в блаженном состоянье,Когда душа и ум одним полны,И кровь как лава, и в сердцах пыланье,Нас потрясают поцелуи те,Которых сила в нежной долготе.

187

Я разумею длительность; признаюсь —Свидетель бог, — их поцелуй был длительным,Но он им показался, я ручаюсь,Мгновеньем небывало ослепительным.Они молчали оба, наслаждаясьОт всей души мгновеньем упоительнымСлияния; так пчелка чистый мед,Прильнув к цветку прекрасному, сосет.

188

Они уединились — не уныло,Не в комнате, не в четырех стенах:И море, и небесные светила,Безмолвие песков, и гротов мрак —Все их ласкало, нежило, томило.Они, обнявшись, наслаждались так,Как будто были в этот час блаженныйБессмертными одни во всей вселенной.

189

Они одни на берегу глухомНичьих ушей и глаз не опасались,Лишь друг для друга внятным языкомВ полунамеках нежных изъяснялись.Язык живой любви нам всем знаком:Его слова во вздохах выражались.С тех пор как Ева пала в первый раз,Язык любви привычен стал для нас.

190

Гайдэ и не клялась и не просилаОтветных клятв, еще совсем не знаяСупружеских обетов, и любила,Опасностей любви не понимая.Неведенье в ней так безгрешно было,Что к другу, словно пташка молодая,Она прильнула без докучных слов,Вся — преданность и верная любовь!

191

Она любила и была любима,Как вся природа диктовала ей;Боготворя, была боготворима.Их души в этом пламени страстейТо задыхались, то неутолимоВзмывали снова к радости своей,Сердца влюбленных бились, пламенели,Как будто розно биться не умели,

192

Ах, в этот светлый одинокий часОни так юны были, так прекрасны,Так далеки от посторонних глаз,Так им сердца подсказывали властноИзвечное решенье, каждый разВлекущее геенны{475} дождь ужасныйНа головы влюбленных, сиречь — тех,Кто друг для друга кладезь всех утех!

193

Увы, Жуан! Увы, Гайдэ! Едва лиКто знал прекрасных грешников таких!Лишь наши прародители вначалеВ раю чуть-чуть напоминали их.О страшном Стиксе многие слыхали,Слыхала и Гайдэ, но в этот миг —Как раз, когда бы вспомнить нужно было —Она про эти страхи позабыла.

194

Мерцает лунный свет в глазах у них,На шее у него ее рукаБелеет, а в кудрях ее густыхЕго рука, несмелая пока,Блуждает и трепещет. Сладкий миг!Они, как два влюбленных голубка,Казались парой самою античною:Полунагие, нежные, лиричные.

195

Затем Жуан, немного утомясь,Уснул в ее объятьях безмятежно,Она, над милым юношей склонясь,Его к своей груди прижала нежноИ то глядела на небо, молясь,То на того, чей сон она прилежноХранила на груди, упоенаВсем, чем была душа ее полна.

196

Младенец нежный, на огонь взирающийИль матери своей сосущий грудь;Молящийся, икону созерцающий,Араб, сумевший щедростью блеснуть,Пират, добычу в море настигающий,Скупец, в сундук сующий что-нибудь, —Блаженны, но блаженство несравнимоеСмотреть, как спит создание любимое!

197

Как мирен и прекрасен этот сон!В нем нашей жизни счастье заключается,Недвижен, тих и томно-нежен он,В нем безотчетно радость отражается,И мнится, в светлый солнечный затонВсе прожитое мирно погружается.Как смерти неподвижность нам страшна,И как прекрасна неподвижность сна!

198

Итак, она любимым любоваласьНаедине с любовью и луной,И океан в душе ее, казалось,Устало бился темною волной.На берег голый полночь опускаласьПокоем, негой, страстью, тишиной,А звезды в небе толпами стоялиИ на пылавший лик ее взирали.

199

Увы, любовь! Для женщин искониНет ничего прекрасней и опасней:На эту карту ставят жизнь они,Что страсти обманувшейся несчастней?Как горестны ее пустые дни!А месть любви — прыжка пантер ужасней!Страшна их месть! Но, уверяю вас,Они страдают сами, муча нас!

«Паломничество Чайльд-Гарольда»