Море для смелых - Борис Изюмский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сашка двумя пальцами подцепила оладью, подув, откусила. Лешке определенно понравится. Ну, не странно ли, что она стала ей ближе родной сестры? Саша вовсе не закрывает глаза на Лешкины недостатки. Во-первых, очень любопытна, сует свой нос куда надо и куда не надо.
Саша усмехнулась, вспомнив, как Лешка на собрании вылезла с своей критикой программы по неорганической химии и как Тураев деликатно ее осадил.
Второй грешок Юрасовой — слова частенько опережают у нее мысль. Скажет что-нибудь и сама, наверное, не рада, что сказала, и поздно. Вспылит, взовьется там, где следовало бы спокойно взвесить, смолчать.
Саша ей говорила: «Вовсе не героизм подойти, скажем, к малознакомому человеку, который тебе не понравился, и объявить ему, что он тебе не по душе… Это скорее невоспитанность. А житейски мудрость учит…» Но разве Лешка дослушает?
— Не много ли мудрости? — перебивает она.
И все же даже при этих недостатках Саша искренне полюбила ее. Они почти не ссорились. Только один раз, перед экзаменами…
В дружбе часто кто-то кому-то подчиняется. Верховодила и Лешка. Саша не придавала этому особого значения — пусть себе, если нравится. Но однажды между ними пробежала черная кошка.
Увлекшись общественными делами, Лешка почти забросила учение. Саша честно сказала ей:
— Ты мало занимаешься. Тебе, наверно, все в жизни легко давалось, ты и теперь думаешь взять с налету.
— Совсем нелегко, и никаких налетов! — возмутилась Лешка. — А зубрилкой не буду!
— Я усидчивая, — обиделась Саша.
Экзамен показал, кто был прав. А тогда Лешка два дня не разговаривала. Видно было, что терзается, а не подходит. Саша нашла в себе благоразумие, после лекции оказала:
— Хватит дуться… Пошли в библиотеку.
Лешка строптиво подергивала бровями, но согласилась.
И правильно, чрезмерная обидчивость не украшает человека.
После этого, познав горечь раздора, они стали и вовсе неразлучны, а Лешка убавила командирский тон.
«…Кажется, оладья подгорела!»
В кухню заглянул невысокий чернявый парень, похожий на цыганенка. Светлую фуражку он держал в руках. Волосы у него, как синеватая стружка.
— Вы не скажете, где живет Юрасова? — спросил парень.
Саша сразу догадалась — Виктор. Она выключила электроплитку, подхватила тарелку с оладьями и со словами: «Пойдемте к нам в комнату. Я сейчас разыщу Лешку», — повела Виктора коридором. Походка у Саши быстрая, немного враскачку.
Лешку она обнаружила в пустынном красном уголке за учебником. «Салон для чтения» комендантша заперла, объявив, что будет чинить ванну. Устыдилась, наверно.
Когда Саша появилась в красном уголке, Лешка как раз думала о Викторе. Разве плохо она относилась к нему? Всеми силами хотела помочь. Знала — это долг ее. Но ведь не всякий долг — непременно любовь. И все же это было светлое чувство.
— На цыганенка похож? — встрепенулась она, услышав рассказ Саши.
— Да, глазищи такие черные… Сидит у нас в комнате — дымит. Я перед ним оладьи поставила…
Вбежать сейчас в комнату и, не стесняясь Саши, обнять, поцеловать Виктора. И все возвратится.
Она тяжело вздохнула. Нет, ничего не возвратится.
— Пойдем, Сашуня…
Но Саша по дороге исчезла, и, когда Лешка вошла в свою комнату, там у стола в пальто сидел один Виктор.
— Здравствуй! — как могла проще сказала Лешка и протянула руку. — Ты давно приехал? Раздевайся. А у нас послезавтра первый весенний экзамен. Я аж почернела, так готовлюсь.
Он хмуро посмотрел: и правда похудела, осунулась, глаза усталые, недосыпает, что ли?
— Ничего, я ненадолго… Сегодня приехал…
Он глотнул слюну, жестко сказал:
— Видел тебя днем с этим… ассистентом.
Лешка сначала не поняла, потом расхохоталась, села на табурет:
— Да это Кодинец! Шалопай из нашей группы. Мы его на комитет вызывали. Пригрозили выгнать из университета, как бездельника. Представляешь, до чего додумался: берет у прокатной станции легковую машину и рыщет по городу в поисках пассажиров. Ну, дали ж мы ему за такой «заработок!» Саша говорит: «А в кочегарке тебе что — аристократическое происхождение не позволяет работать?»
Виктор слушал с сияющим лицом. Фу-у, гора с плеч. А ему-то померещилось!
Лешка продолжала так, будто они только вчера расстались и она все это не успела ему досказать:
— Так ты представляешь, Кодинец сам перешел в наступление: «Вы, говорит, не воспитываете меня, а издеваетесь… Кто мне сегодня в портфель сунул кусок черного хлеба?»
Тут я не выдержала: «Я, говорю, чтобы ты знал цену хлебу…» А Багрянцев улыбнулся: «Нужное знание».
«И все же это мне чужое, — с горечью думает Виктор, — а она живет этим. Но надо задать самый трудный вопрос».
— А ты… Багрянцева… любишь? — совсем неожиданно для Лешки выдавил он из себя.
Она вспыхнула, тихо произнесла:
— Да что ты?!
Пальцы ее трепетно пробежали по скатерти на столе.
Но он-то, он-то видит и знает. До хруста сжал ее руку:
— Отличницей хочешь стать, вот для чего тебе ассистенты-аспиранты понадобились.
И, уже не в состоянии сдержать гнев, выкрикнул:
— Шкура!
Она выдернула руку, встала. Вот как он заговорил! Если до этого и была к нему жалость, сейчас все отлетело прочь.
— Я тебя не боюсь… Ни звериных повадок твоих, ни оскорблений…
Он спохватился. Что сказал? Что наделал? Ведь хотел по-хорошему…
Рука его бессильно упала на колено. На руке знакомая татуировка: бубновый туз, водочная бутылка, женщина. И нравоучительная надпись, которая всегда смешила Лешку: «Это нас губит».
— Ты прости… Я не знаю, что со мной… Это во мне Шеремет говорил…
Она сердцем поняла, как ему сейчас тяжело, как трудно было сделать это признание, и тоже смягчилась:
— Я, Витя, хочу уважать тебя, не вспоминать плохо…
— Вспоминать? — он поднял глаза, в них была боль.
— Знаешь. Витя, очень мы разные люди.
Посмотрела прямо в глаза.
— Ну, совсем…
— Разве это плохо? — как-то вяло, уже ни на что не надеясь, спросил он и отвел глаза — не мог больше смотреть в беспощадную глубину.
— Я не так сказала — несовместимо разные… Я очень хочу тебе добра, готова для тебя на многое… Но того, что на всю жизнь… единственного… нет. Я путано говорю?
— Нет, я все понимаю. — Он поднялся. Уйти. Уйти, но так, чтобы не быть жалким, выпрашивающим, сохранить гордость. Счастье не вымаливают. — Ты не думай. Я тебя не виню. Я ведь зашел сказать… что женюсь на Анжеле…
Виктор еще с секунду поглядел на нее, словно вбирал навсегда и этот решительный овал лица и растерянные глаза.
— Прощай, — сказал он и пошел к двери.
Лешка долго сидит одна у стола. Как все это больно. Хочется реветь, а слез нет, и потому еще тяжелее. Пришла Зоя, принесла банку инжирного джема, потом заявилась как ни в чем не бывало в сопровождении своего Студентуса-юрфакуса Саша, заглянула в комнату да так и осталась Нелька, а вслед за ней Павел и со старшего курса Андрей, что когда-то прославился забавной эстафетой. Этот, кажется, имел какие-то виды на Зою.
Сначала говорили о предстоящих экзаменах, потом, покончив с оладьями, — о литературе.
— Сейчас почти все книги серые, на одну колодку сделаны, — безапелляционно заявляет Прозоровская, подчесывая гребешком волосы вверх, — с первой страницы знаешь, чем закончится.
— Ты какие читала? — настораживаясь, спрашивает Павел, и желваки начинают играть под его туго натянутой на щеках кожей.
— Миллион, — вздергивает голову Нелли, и Павлу становится ясно — читала она не ахти сколько.
— Не могу с тобой согласиться, — начинает было он, но Прозоровская перебивает:
— И вообще не хочу, чтобы писатели кормили меня с ложечки наставлениями, как несмышленыша. Не все же «Как закалялась сталь» читать. Надо что-нибудь и для души….
Лешка слушает этот разговор безучастно, еще переполненная горечью разрыва. Даже последние слова Нелли, в другое время вызвавшие бы бурю негодования, сейчас проходят мимо ее сознания.
— Надо читать только то, что отражает нашу жизнь, — ища глазами поддержку у Зои, говорит Андрей. — Пушкин и Софокл отомрут… Чему мне учиться у старика Державина?
Но Зоя категорически не соглашается.
— Сейчас в Москве Охлопков ставит «Медею», написанную Еврипидом две тысячи четыреста лет назад, — говорит она. — Козырева играет Медею. Самойлов — Ясона, Ханов — Креонта. Что же их привлекло к этой пьесе? Думаю — сила характеров! Страстность чувств!
В комнату вошел декан. Он часто бывал в общежитии, но к его визитам все же никак не могли привыкнуть. В последний раз приносил две пластинки пианиста Глена Гульда, привезенные из Канады. Ребята вскочили, предлагая стулья. Зоя метнула встревоженный взгляд хозяйки на кровати, стол: не слишком ли большой раскардаш?
