О Жизни Преизбыточествующей - Николай Арсеньев

«Внутренняя песнь» души

Мистики часто говорят о «молчании души». То, что ощущается, что переживается в минуту просветления и подъема, неизъяснимо, оно превосходит самую силу восприятия, оно не передаваемо ни в образах, ни в словах, ни в мыслях. «О, как бедно мое слово и как слабо оно сравнительно с образом, который в моей душе! и как самый этот образ, в сравнении с тем, что я видел, таков, что недостаточно назвать его ничтожным»! — так восклицает, напр., Данте, вспоминая то Неизъяснимое, что он созерцал и пережил  [316].

Ибо То безмерно, несравнимо, и душе, прикоснувшейся к сему, погрузившейся в эту безмерность, остается только в смятении и трепете изумляться вместе с Екатериной Генуэзской: «О, дивная вещь, о которой не поведаешь ни словами, ни знаками, ни образами, ни вздохами, ни криками, ни каким либо иным путам! Поэтому, скажу лишь, что мне представляется, будто я заключена в темнице и осаждена со всех сторон, и не могу вымолвить даже ни малейшей частички! О, бедный язык, что не находишь слов; о, бедный разум, ты побежден; о, воля, как ты успокоилась, уж ничего другого ты не хочешь, избо ты погружена в полноту удовлетворения; о, память, переполненная, без занятий и без внимания! Все чувства совершенно уже потеряли свою обычную деятельность, и остаются заключенными и подавленными (affocati) в этом пламени божественной любви, с таким преизбытком и внутренней радостью, что кажется, что они уже сделались блаженными и уже достигли желанной цели!» … [317]

Пред лицом этой Невыразимости замирают все человеческие чувства и мысли, смолкает всякое слово. Душа погружается в радостное безмолвие, в напряженное молчаливое созерцание, в сосредоточенное ощущение своего единства, своего объединения с Тем, Преизбыточествующим, Исконным и Конечным. Об этом энаег уже Плотин: не следует душе суетиться и хлопотать, но «пребывать в спокойствии» (ήσυχή μένεiv), покуда не воссияет тот внутренний Свет [318]. О том, что она пережила, она говорит лишь позднее, и «говорит молча» (ύστερον λέγει, καί σίωπώσα δε λέγει) [319]. И древний христианский мистик Диадох, Епископ Фотики (5–го в.), пишет: «Где избыток, там не следует говорить. Тогда душа, опьяненная божественною любовию, стремится в молчании наслаждаться славою Господа» [320]. О молчании души, «об умной» безмолвной молитве много учили древние отцы и подвижники, безмолвники Востока, особенно же так называемые исихасты. «О, бесмолвие и молчание!» — восторженно восклицает одна из таких подвижниц, Блажен. Феодора [321]. Индусский мистик и поэт 15–16 в. Кабир так говорит о высшей цели устремления души: «Познавая Сие, невежда становится мудрым, а мудрец становится молчаливым и безмолвным» … [322]. У Таулера читаем о внутреннем духовном рождении Слова в душе человека: «Посему, ты должен молчать, — тогда Слово сможет в тебе говорить и быть в тебе услышанным; но поистине, ежели ты хочешь говорить, то Он должен молчать. Нельзя лучше служить Слову, как молчанием и вниманием Ему» … [323]. И еще: душа должна «соделать в себе место отдохновения и тишины, и замкнуться в себе, и спрятаться, и сокрыться в духе от всякой чувственности… и соделать в себе молчание и внутренний покой. Если Бог должен говорить, то ты должен молчать; если Бог должен взойти внутрь, то все вещи должны выйти» [324]. «Среди ночи, когда молчали все вещи, в глубокой тишине было сказано мне сокровенное слово», говорит и Мейстер Экхарт. «Оно пришло, крадучись, как вор» … Оно рождается «в самой основе» души, где — «глубокое молчание, ибо туда не проникает ни одна тварь или образ, ни одно действие или познание не достигает там души… Только здесь, в глубоком молчании — покой и обитель для сего рождения, для того, чтобы Бог Отец изрек здесь свое Слово [325]. «Здесь умолкают чувства и все силы, и они бывают насыщены и успокоены», восклицает Рэйсбрук: «Ибо родник божественной благости и изобилия все затопил» …  [326]. Раймунд Люллий повествует о долгом томлении Друга, т. е. человеческой души, по Возлюбленном, о долгих и мучительных путях искания; наконец, встретились они друг с другом — Любящий и Возлюбленный… и Любящий в присутствии Возлюбленного своего лишился речи — «et Amicus in conspectu Amati passus est loquelae defectum» [327]. Так для французской созерцательницы 17–го века M–me Chantal молитва есть «безмолвное дыхание любви в непосредственном присутствии Бога», и этот образ в бесчисленных повторениях встречаем все снова и снова в квиэтистической мистике 16–го и 17–го в. в. [328]. Для M–me Guyon душа, напояемая благодатью, подобна грудному младенцу, что безмолвно припал к груди матери [329].

«О, молчаливая любовь, которая не хочет говорить, чтобы не быть узнанной!» (О amore muto — che non voi parlare — che non sie conosciuto), — поет в конце 13–го века Якопоне да Тоди [330]. Вместе «не хочет говорить» можно было бы сказать: «не может говорить», ибо душа совершенно подавлена, затоплена величием, избытком того, что ей открылось. «Он сделал немым меня, который был перед тем говорливым, — в столь великую бездну погрузилось мое сердце, что я не нахожу себе слушателя, с которым я мог бы о том говорить!»  [331].

Неудивительно: ибо человек чувствует себя как бы уничтоженным (Гиотоё annichilato) [332], он «погрузился в безмерную бездну» — во всепревосходящую бездну Божества, и само Божество ощущается как великое Молчание [333], безбрежный покой, в котором успокоилось мятущееся сердце. «Душе кажется, пишет Екатерина Генуэзская, «что она погружена в море глубочайшего мира («essere sommersa in un mare di altissima расе»), из которого она уже не выходит, что бы с ней ни случилось в этой жизни» [334]. «Блаженна душа, которой удалось чрез мятущийся океан», — так слышится голос Божий Екатерине Сиенской, — «достичь Меня, Тихого, Безбурного моря» («trapassare dal Mare tempestoso a Me, Mare pacifico»), и наполнить в нем сосуд своего сердца» [335]. Mare di altissima расе, Mare pacifico! «Это есть то темное Молчание, в котором все любящие потерялись» [336].

Но для христианских мистиков это не есть мертвенный покой на лоне холодного безразличия, и эта Реальность не есть беострастно молчаливая абстракция, Сверхбытие неоплатонической системы или великое безразличное и безличное Все индусских Упанишад. Она ощущается как Жизнь, как избыток Жизни, как безмерная Любовь, будящая и нашу любовь и устремление. Великий Покой есть вместе с тем и великая Жизнь. И в связи с этим —несмотря на то, что самый акт мистического прикосновения происходит в глубоком «безмолвии», и несмотря на бессилие слов и понятий, даже потом, позднее передать хоть часть того, что пережито душою, — по той странной антиномии, которая управляет жизнью духа, любовь, охватившая душу, становится иногда столь безмерной, столь преизбыточествующей, что душа уже не может оставаться только пассивной, только воспринимающей, не может оставаться «безмолвной». Она чувствует себя охваченной, приподнятой этим подъемом, затопленной набегающими волнами Жизни, и она не может не отвечать им, и начинает внутренно петь и ликовать; впрочем, вернее поет не она, а поет в ней та же любовь, всецело захватившая ее, поют в ней эти волны вечной Жизни, Жизни любви, которые залили ее до основания. Так рисуют нам мистики это состояние. Это то, что они называют «внутренней песней души», без слов, без образов, без звуков, «la musica callada» — безмолвная музыка, по выражению Juan’a de la Cruz [337], прибой внутренних волн [338], песнь Бога в душе [339], согласно Мехтильде Магдебургской. «Песней я называю», говорит Rich. Rolle, английский мистик 14 в., «когда избыточествующей душой воспринимается пламенеющая сладость вечной любви, и мысль претворяется в песню, и весь ум изменен в сладчайшие звуки» [340]. Rolle так описывает некоторые высшие переживания душ, истинно любящих Иисуса: «Они внутренно пламенеют, и все внутренние части их духа ликуют в радостном блистании, залитые светом. И они чувствуют себя охваченными радостью торжествующей любви, чувствуют, как сердце их растопляется в песенном веселии… Но благодать эта не всегда и не всем дается, а лишь наиболее святым из святых душ, в которых сияет совершенство любви и зарождаются, вдохновленные Христом, песни любви и восторга; таким образом, словно превращенные в свирель или флейту, на которых играет любовь, эти души радостно и неизъяснимо прекрасно звучат пред лицом Бога … [341]. «Сердце и сила желания», так пишет Рэйсбрук, «возносятся к свету», который Бог открывает душе, «и во встрече с ним радость и услада такова, что сердце не может их вынести, но разрешается в криках счастья, и это называется ликовать или ликованием, и это — радость, которую нельзя объяснить словами. И невозможно удержаться, если захочешь, с сердцем вознесенным и широко открытым пойти навстречу этому свету; необходимо, чтобы голос сопутствовал, пока продолжается это движение и свет» [342]. «О, оставьте меня сидеть в одиночестве — безмолвной для мира и для себя самой, чтобы я могла выучиться этой песне Любви!» восклицает Гертруда Мур (английская созерцательница 17–го века)  [343]. И индусский мистик Кабир знает об этой внутренней музыке: «Внутри этого земного сосуда звучит музыка Вечного, и расцветает весна» … [344] «Никто не умеет мне сказать про ту птичку, что поет внутри меня… Она сидит под сенью любви, она пребывает в Недосягаемом, Бесконечном и Вечном, и никто не знает, когда она приходит и когда уходит» [345].