Девственницы Вивальди - Барбара Квик

Чем больше я узнаю о жизни венецианской знати, тем сильнее изумляюсь. Она напоминает мне яблоко — с виду такое спелое и аппетитное, а стоит разрезать — сплошь гниль и червяки. Даже у самих Фоскарини есть куда более постыдные тайны, чем наш с Томассо брак.

Неделю назад меня в монастыре подняли с постели среди ночи и велели облачиться в принесенную мне одежду, всю из черного шелка. К наряду прилагалось увесистое жемчужное ожерелье, которое мне позволяют надевать только по семейным поводам. Потом меня потащили к воротам и впихнули в одну из гондол дома Фоскарини, залитую сиянием множества свечей. Посредине лодки стоял гроб, так засыпанный красными розами, словно небеса разверзлись и пролился дождь из цветов. Я начала расспрашивать, что за жмурика мы хороним, но никто мне не сказал, даже Томассо.

Все они плакали, хотя и пытались скрыть слезы. Больше всех рыдала мамочка Фоскарини. Папочка и все сыночки и дочечки, мне уже знакомые, тоже тут были, ну я и решила, что это ребенок, которого они прятали от всех. Гроб, впрочем, был обычного размера, не детский.

Так мы и плыли — они все рыдали, но никто и словом не обмолвился, по ком плач, до самого cimitèro San Michele,74 где обычно хоронят всех покойников. После я, полусонная, плелась за ними к родовому участку, с трудом продираясь через густую траву. По дороге меня неожиданно осенило, что когда-нибудь и меня тут зароют.

Хотя имя покойника сохранялось в тайне, хоронили его со всей помпой, положенной такому семейству. Заупокойную служил кардинал, а помогал ему хозяйкин личный исповедник — судя по его мерзкой физиономии, затерявшийся брат-близнец нашей Ла Бефаны. Бубня молитвы, он дважды успел полапать меня за задницу.

Лишь в самом конце, когда все уже стали бросать в могилу последнюю горсть земли, Томассо проскулил: „Антония!“ Я так думаю, что она была его сестрой. Не знаю, что уж там случилось с этой Антонией, но могу побиться об заклад, что все в семейке чувствуют себя жутко перед ней виноватыми.

Я беспрестанно спрашиваю Томассо в записках, когда будет назначен день нашего венчания. Он же долдонит одно: дескать, его отец хочет сперва устроить, чтоб моя родная матушка вместе со всем выводком переехала из своей дыры в Виченцу.75 Не знаю, сколько там отступных она из него вытрясла, но наверняка малым не обошлось. Вместо того чтобы посылать эту голоштанную компанию попрошайничать под мостами, она собирается основать нечто вроде конторы, куда будут приходить матроны и их домоправительницы и нанимать ребятишек для работы по хозяйству и на огородах. Не сомневаюсь, что мамуля заранее считает это предприятие самой выгодной аферой в своей жизни. Я же дала себе зарок, что не стану по ней скучать, хотя, если припечет, у меня всегда будет достаточно денег, чтобы ее навестить.

Я тут пою, конечно, вместе с монашками, но репертуар у них еще зануднее, чем в Пьете. Я бы с удовольствием сбежала отсюда, если бы моя свекровушка не пообещала мне, что я снова выйду на оперную сцену, как только благополучно схожу под венец.

Мне до сих пор иногда присылают цветы. Впрочем, мои обожатели из публики успели меня подзабыть, ведь триумф „Агриппины“ уже в прошлом. Минуло целых двадцать семь представлений, и каждое принесло небывалый успех всем исполнителям.

Не теряй надежды, Аннина! Я попробую уговорить папочку Фоскарини использовать его влияние, чтобы тебя восстановили в coro, и одновременно буду расхваливать тебя этим олухам — дружкам Томассо. Поверь, если бы мое слово хоть что-то значило, ты ни на минуту дольше не осталась бы в comun.

Пока прими от меня цыпленка и два золотых. Я не брошу тебя, cara, даже если весь мир отвернется от тебя.

В последних числах сентября меня вызвали к настоятельнице. Войдя в кабинет, я отметила удивление в ее глазах.

— Присаживайся, дорогая, у тебя такой утомленный вид!

Время, казалось, сгладило острые углы ее гнева; настоятельница выказывала мне явное сочувствие — и все же я не спешила верить ей.

— Анна Мария, вчера собиралось наше правление. Оно приняло несколько решений.

Только тогда я поблагодарила ее и села. Я не знала, то ли я сама так изменилась, то ли все вокруг стало другим, но я будто новыми глазами увидела полотно Балестры «Annuziazione».76 У Святой Девы было такое лицо, будто ее предали.

Настоятельница дождалась, пока я снова остановлю на ней свой взгляд.

— Несмотря на многочисленные крупные затруднения, с которыми в последнее время сталкивается «Ospedale della Pietà», руководство выделило на собрании время, чтобы еще раз рассмотреть вопрос о твоем смещении. Хочу, чтобы ты знала — я сама написала прошение к правлению от твоего имени, и к нему присоединились несколько других maèstre.

Я сцепила зубы, ожидая плохих известий. Понятно, что мне придется остаться в comun навсегда, до конца своих дней.

Ее уже нет в живых, нашей тогдашней настоятельницы. Хоть она и была причиной стольких моих страданий, я спустя годы смогла понять, как хорошо она умела справляться со своими обязанностями. Она поступала порой строго, но всегда честно. Теперь для меня очевидно, что в своих решениях настоятельница опиралась лишь на явные факты и делала все от нее зависящее, чтобы руководство могло составить непредвзятое мнение обо всех неполадках в Пьете.

Она помолчала, глядя на меня, а затем объявила:

— Перед самым концом собрания члены правления проголосовали за то, чтобы восстановить тебя в качестве figlia di coro.

Я не сразу вникла в смысл ее слов — а потом в голос разрыдалась. Все куда-то ушло: и былая гордость, и гнев, и отчаяние. В тот момент я испытывала только признательность.

Подождав, пока я выплачусь, настоятельница продолжила:

— Далее тебе, думаю, будет также интересно узнать, что правление восстановило дона Вивальди в должности maèstro di violin. Сейчас ему поручено подыскать инструменты для отдельных исполнительниц. Пока maèstro Вивальди не нашел для тебя подходящей скрипки, ты можешь взять ту, что раньше принадлежала сестре Лауре. Она превосходна по звучанию, ты сама знаешь, и, я думаю, сестра Лаура искренне желала бы этого. Ну-ну, детка… перестань сейчас же! Вот, возьми платок. Я еще не все сказала.

Настоятельница встала и отперла ящичек своей credènza,77 достала оттуда запечатанное сургучом письмо и протянула его мне.

— Строго говоря, я должна была бы прочитать послание, чтобы удостовериться, что оно не содержит ничего для тебя пагубного. Но сестра Лаура настоятельно просила вручить его тебе как есть, не вскрывая. Я уверена, что от нее к тебе может исходить только добро. Она ведь очень любила тебя, Анна Мария. Сестра Лаура открыто выделяла тебя среди остальных своих учениц и всегда прочила тебе большое будущее. Знаю, что ты сделаешь все, чтобы ее надежды не оказались напрасными.

Вручая письмо, настоятельница легонько сжала мне руку, а я в тот момент вдруг поняла, что и она чувствует ко мне расположение, хотя раньше мне это было невдомек.

— Если сестра Лаура и поступала с тобой сурово — это исключительно потому, что ей хотелось для тебя удела, которого, как она понимала, ей не удалось достичь. Для себя же она была самой строгой судией. Давай вместе помянем сестру Лауру в наших молитвах в надежде, что она наконец обрела покой.

«Figlia mia!

Каждой частицей своего существа я стремилась сказать тебе эти слова — и дать тебе услышать в них правду.

Моя дорогая доченька, единственное мое дитя, рожденное от любви, которой мне лучше было не знать! Молись за меня, доченька! Проси Господа, чтобы пламя Чистилища выжгло тот грех, которым я навлекла беду на нас обеих!

Figlia mia, теперь ты наконец узнаешь, как свято берегла я твои письма. Перо и бумага в твоих руках тоже превращались в музыкальный инструмент, оживавший под твоими пальцами.

Мне следовало стыдиться, а я гордилась. Глядя на тебя, помогая тебе и незаметно наставляя во всем, в чем могла, я никогда не была способна заставить себя испытывать укоры совести, которые могли бы очистить меня от греха, в коем я произвела тебя на свет.

Я не слишком одарена в игре на скрипке, но ты — в тебе есть искра Божья. И если сам Создатель вложил ее, как могу я усомниться, что Он улыбнулся тебе еще при рождении?

Говоря так, я нагромождаю грех на грех.

Как же мне хотелось признать тебя! И как странно мне писать эти строки, зная, что буду уже мертва, когда ты их прочитаешь. Я же видела, как глядит на меня врач — как меня отделили от других пациенток, как они оставили всякие надежды. Я и сама достаточно насмотрелась на таких больных, чтобы тешить себя надеждой, будто со мной все закончится иначе. Жизнь во мне угасает. Уже сейчас я могу писать лишь понемногу: приходится часто останавливаться и делать передышку.