Запах денег - Артур Кангин

Сократ потерся грязным боком о тополь и побрел к мусорным бакам. Время ленча.

Сократ лежал в зеленеющих кустах сирени и грезил о чуде.

Стать, например, голубем, на худой конец, воробьем, парить под облаками.

Пусть даже земляным червяком. Этот беззаботный дурак, червяк, наверняка ни о чем не думает. Ему не до смысла жизни. Ковыряется в клумбах, сопит в две дырочки.

А еще лучше обратиться в рыбу. В жирного карася. Нежиться в прогретой солнцем водице.

— Сократ! Сократик! Кушать!

Это проституточка Маша, добрая душа, заботится о нем.

Мария, зевая, почесывая рыжие лохмы, вышла на балкон второго этажа, бросила Сократу баранью кость.

Ароматную! Вкусную! Подернутую нежнейшим жирком!

Благодарно мотая хвостом, Сократ захрустел угощеньем.

— Ешь, родная душа! — Маша широко улыбнулась. — Хоть кто-то мне рад в этой жизни.

Мария шагнула в кухню, за второй костью.

И свершилось чудо. Сократ, еще весь в тополином пуху, с косточкой в зубах, превратился в молодого, плечистого мужчину.

А вот и Маша. С огненной костью.

— Сократ! Сократик! Куда ты пропал?

Пёс, он же человек, хотел от души залаять, но вместо этого произнес бархатным, с легкой хрипотцой, голосом:

— Спасибо за всё, Машенька!

— Мы с вами встречались? Пса не видели? Черный, весь бок в грязи? Со-ократ!

— Жаль, что я разучился брехать по-собачьи.

— Вы пьяны?

— Любовью к тебе, Машенька.

— Деньги с собой?

Сократ пощупал внутренний карман куртки. Пальцы ткнулись в благородную кожу портмоне. Пахло деньгами. От песьей жизни у него сохранился ошеломительный нюх.

— Найдутся.

— Что же вы стоите? Проходите!

Маша ушла с балкона, игриво вильнув задком.

Сократ облизнулся.

С этого замечательного дня Сократ стал любовником и сутенером Марии.

Начал он с того, что с песьей жесткостью наказал ее обидчиков.

Усатого, мордатого дядьку, всучившего Маше вместо денег подлую бумажку ваучера, повесил на штырь светофора на перекрестке Садового кольца и проспекта Мира. Прежнего сутенера, лысого и пузатого Александра Александровича, угостил хлестким ударом ноги под зад. С другими супротивниками особо тоже не сиропничал.

Марию обижать перестали.

— Сократик, неужели ты был собакой? — Маша глядела на кавалера во все глаза.

— Был.

— Возьми меня замуж. Я свое ремесло брошу.

— Не могу. Слишком умен я для брачной жизни.

— Противный! — Мария шутливо толкала его в бок. — Я бы тебе деток нарожала. Я — здоровая…

— Вопрос не закрыт. Буду думать.

На годовщину преображения Сократа из кабеля в человека, Мария подарила ему огромную тетрадь с пружинным переплетом и роскошной обложкой.

Сократ вносил в нее свои размышления изящным, с ловкими выкрутасами, почерком:

“Мир болен, — писал человекопёс, — но он спасется любовью”.

“Проституция — порождение денег. Отмени ассигнации и все женщины станут чисты. Как в собачьем мире”.

“Люди ходят на задних лапах. И, казалось бы, они ближе к небесам. Однако, именно мы, собаки, милее Создателю”.

Как-то возвращаясь с ритуального обхода Машиных обидчиков, Сократ трусил по Сретенке. Октябрьский воздух был свеж и чист. Под ногами шуршала кленовая листва.

Вдруг истошный треск впился в уши.

По бульвару неслись байкеры. Блестящие, мощные мотоциклы. Кожаные куртки с заклепками. Головы обмотаны шелковыми черными платками.

Они мчались прямо на Сократа.

Уйти в сторону?

Не трамвай! Объедут…

И они объехали. Только последний байкер, то ли из-за беспечности, то ли из озорства, ударил его задним колесом.

Сократ спикировал на газон, со всей дури ударился головой о ствол клёна.

Очухался не сразу. Встал, потирая макушку.

Завтра он разберется с мотоциклетной нечистью. Развешает их на светофорных столбах. Дабы не повадно было.

Дома Мария обследовала его башку. Обработала рану перекисью водорода. Волноваться не стоит. Всё выдержит песий череп.

Байкеров он наказал.

Не в это жгло рассудок. Беда, стерва, стаей пасется. Со дня падения Сократ стал заметно глупеть и покрываться шерстью.

Пару раз вместо членораздельного ответа на Машины слова, он гулко залаял.

Потом поправился.

Но Маша теперь таращилась на него с испугом.

А как-то Сократ раскрыл свою заветную тетрадь и кроме буквы “ю” ничего не вспомнил.

— Милый, иди салатик поешь, — звала его из кухни Мария.

Какой салатик! Ему бы шмат мяса. Или ядреную мозговую кость.

— Не хочу, — намеревался сказать Сократ, а вместо этого завыл по-собачьи протяжно, с подвывом.

Спустя пару дней он превратился в пса.

Правда, не в прежнего, скелетообразного, со свалявшимся боком и печальными карими глазами, а в упитанного господина, щеголяющего лоснящейся черной шерстью.

— Ах, Сократ, Сократ, — причитала Маша, — женился бы на мне, может, и не стал бы псиной.

Сократ вильнул хвостом и лизнул Машину руку.

Нет уж, увольте!

Хотя, как знать, вдруг он опять подгадает счастливо перебежать дорогу?

Капсула 17. ДЕВУШКА-АНТЕННА

У Анфисы Чековой, секретарши конструкторского бюро торпед “Тайфун”, возникли вдруг сокрушительные проблемы.

С первого летнего понедельника она стала превращаться в человека-антенну и уверенно ловить телевизионную волну. И не любую волну, а только развлекательных, с соревновательным уклоном передач.

На одном из обеденных перерывов глава фирмы вице-адмирал Канарейкин, Сергей Семенович, застал Анфису за прелюбопытным занятием. Сотрудница ладошкой вылавливала в аквариуме золотых рыбок и, смачно щелкая зубами, прямо перед боссовским кабинетом, живьем поедала.

— Анфиса Павловна, — побагровел патрон, — с вами всё в порядке?

— В порядке, — потупилась девушка, на ее носу отчетливо проступили веснушки.

— А безобразничаете?!

— Вдруг вспомнила передачу “Последний герой”.

— Про необитаемый остров?

— Да! Там участники всё поедали заживо.

— Вы не на необитаемом острове! — шеф оттер клетчатым платком вспотевший лоб. — Еще раз такое увижу, и вы уволены. Да, рыбок возместите за собственный счет. Немедля!

Анфиса прикупила на птичьем рынке рыбок еще краше прежних и теперь, когда властно превращалась в живую антенну, максимально старалась себя сдерживать. Особенно на работе.

В опасные для себя мгновения девушка научилась колоть себя булавкой, яростно теребила мочку уха, до крови прикусывала язык.

Но однажды и это ее не спасло… В Большом театре!

Там она оказалась со своим воздыхателем, морским инженером, капитан-лейтенантом Петром Красильниковым.

В тот день давали модернизированную постановку “Лебединого озера”. Лебеди были в джинсовых юбочках. Черти и прочая нечисть — в черной коже.

И вот в самый ответственный момент постановки, когда человеко-птицы меланхолично умирали, Анфиса поймала волну “Золотого граммофона”. И какую? Финальную! Когда каждая песня решала со щитом или на щите.

Анфиса поднялась в ложе, горделиво развела плечи и с русским озорным завыванием повела:

— Ты скажи, ты скажи, ты скажи чё те надо! Может, дам… А может, ни-ни!

Сценически конвульсирующие лебеди мгновенно ожили и деликатно одергивали мини-юбочки.

Оркестр взвизгнув кларнетом и бухнув басовым барабаном, захлебнулся.

Петр Красильников тянул Анфису за руку, прерывистым шепотом умолял замолчать и сесть.

Но куда там! Телевизионная волна была устойчива и сильна. А внезапная прима оказалась в ударе.

Петр Красильников, видимо, не удержался и рассказал о досадном казусе на работе.

Сослуживцы шарахались от Анфисы как от прокаженной.

На юбилеи, дни рождения и прочие торжества теперь ее категорически не приглашали.

Мало ли она еще какую поганку загнет?!

Анфиса осунулась, постарела, приобрела нервическую привычку кусать ногти.

Вице-адмирал Канарейкин как-то поймал ее на выходе из конторы, нежно взял за руку:

— Голубушка, вам пора отдохнуть. Есть горящая путевка. В южный нервно-психиатрический санаторий. Целебные грязи, пиявки, то да сё. Я вам настоятельно советую, поезжайте.

И она поехала.

Сочи ее порадовал знойным июлем, верхушкой лета. В воздухе сладостно плыл аромат красных роз и ядреного секса.

В Ботаническом саду Анфиса подошла к старику шарманщику с пляшущей обезьянкой.

Макака в колпаке с бубенчиком, отплясав свой менуэт, вытащила Анфисе записку с гаданием.

“Готовьтесь к амурному чуду” — начертано было в ней стремительным почерком.