Охотники на русалок - Галина Куликова

– Но в эти планы вмешался случай, возникла непредвиденная ситуация, которая им помешала, – конкретизировала Марина. – То есть дядя нарушил собственные планы не по собственной воле? Ты это хочешь сказать?

Леша утвердительно кивнул головой

– Анжела считает, что дядя мог покончить с собой, – напомнила Марина.

– Это ее дело. Я хорошо знаю Виктора Федоровича, у него характер железный.

– Милицию надо звать, – снова подал голос Ханджар.

– Сейчас позовем, – пообещала Марина и снова взялась за телефон. – Или спасатели сами позовут. Или не позовут. Вдруг произойдет чудо и дядя найдется?

Чуда не произошло, дядя не нашелся. Зато нашлась его предсмертная записка. Лист, выдранный из именного блокнота Виктора Федоровича, лежал на песке, придавленный камнем. Марина, Анжела и Ханджар настолько растерялись, когда пришли на берег и увидели печальную картину, что сразу просто не заметили его. Записку чуть позже обнаружил Ханджар и передал разбухшую от влаги бумагу милиционерам, которые приехали вслед за спасателями.

Вадим с самого утра пытался дозвониться Марине. Телефон был то выключен, то занят, то к нему никто не подходил. Наконец он услышал знакомый голос.

– Мариш, привет! – закричал он радостно. – Наконец-то, а то я стал волноваться. Нам обязательно надо сегодня встретиться для приватной беседы. Есть новости. Подробности – при встрече. Ты когда сможешь освободиться?

– Не знаю. Вероятно, уже никогда.

– Что это значит?

– Меня могут посадить в тюрьму, в КПЗ или куда там сажают людей, которых подозревают в убийстве.

Вадим на секунду потерял дар речи.

– Это что, шутка такая? Только мне не смешно.

– И мне не смешно. Я сейчас в милиции, давала показания. Теперь сижу в коридоре, жду, когда со мной будет разговаривать сам Карпачев.

– Марин, объясни толком, что происходит? Погоди, ты... правда в милиции?

– Да, и мне очень страшно.

– Тебя арестовали?

– Пока нет. Взяли какую-то подписку о невыезде. Может, после беседы с Карпачевым арестуют.

– Я сейчас приеду, не дрейфь. Скажи только, почему тебя туда привезли? Они что, шьют тебе убийство Тарана?

– Мне шьют убийство собственного дяди.

– Его убили?! – закричал Вадим. – Когда?

– Не убили. Он, кажется, утопился. А следователь пытается доказать, что виновата я. Мне говорили про статью 110, доведение до самоубийства.

– Это же бред!

– Я им то же самое говорю, а они не верят. Ой, за мной пришли. Я позвоню, если смогу. Если нет – сделай что-нибудь, пожалуйста.

В голосе Марины звучало такое отчаяние, что у Вадима сжалось сердце.

– Держись! – только и успел крикнуть Баратынский, прежде чем Марина отключила телефон.

Следующие три часа Вадим провел в здании Солнечноводского УВД. Размахивая редакционным удостоверением, он пытался получить хоть какую-то информацию о происшедшем и о судьбе Марины. Баратынский заговаривал с какими-то офицерами, пытался проникнуть в кабинеты начальства, врал дежурному, собравшемуся выгнать его на улицу, что у него назначено интервью с Карпачевым. Все было напрасно. Но потом удача улыбнулась ему: он встретил майора Зинченко.

– А, журналист! – приветствовал его толстенький румяный майор. – Как поживаешь? Больше маньяков не попадалось? Если что – тащи, будем признательны.

Зинченко как заместитель начальника УВД курировал дело охотника на русалок, сексуального маньяка Ширинкина, которого Баратынский однажды обезвредил и передал в руки милиции. За удачно проведенную операцию Зинченко получил благодарность начальства и денежную премию, поэтому был расположен к Вадиму дружески.

Узнав, что именно интересует Вадима, майор поскучнел, однако кое-что все-таки рассказал.

– Странная история. Ну, утопился человек. Всякое бывает. Правда, покойник записку оставил, где указывает на племянницу – она деньги украла.

– Какие деньги? – оторопел Вадим, понимая, что Марина вляпалась в очень нехорошую историю.

– Избуцкий свое поместье продал. Его дом поместьем называли, ты в курсе? Лакомый кусочек, лучший на всем озере. Вчера она деньги за него получила. Представляешь, какая сумма была? Так вот, денег нигде не нашли. Сейчас полковник у себя в кабинете из девчонки этой, племянницы Избуцкого, душу вытрясает.

– Почему сам начальник УВД этим занимается?

– Если бы кто другой утопился, так дело закрыли бы по-быстрому – кому хочется возиться, проблем разве мало? Но Карпачев всем в жизни Избуцкому обязан. Если бы не мэр, сидел бы Петя и по сей день начальником районного отделения. Теперь будет мстить за погибшего благодетеля.

– Ее задержат, племянницу?

– Скорее всего, отпустят под подписку. На основании чего ее задерживать? Прямых улик против нее пока нет, только подозрения.

– А записка?

– С запиской еще разобраться надо. Экспертизу провести, он ли ее писал.

– То есть это может быть не самоубийство, а убийство? Рассматривается такая версия?

– Про версии не знаю, спроси у следователя. Если он захочет с тобой поболтать об этом деле. Вообще, будет долгая история. Тела не нашли, денег не нашли. Еще нужно заключение врачей, вдруг Избуцкий в маразме пребывал или страдал шизофренией. Кстати, последний год, когда он был мэром, про него разное говорили. Иногда бывал неадекватен. Такой, знаешь, может покончить с собой от чего угодно. Посмотрит «Спокойной ночи, малыши!», расстроится, что Хрюша ему ручкой не помахал, и утопится. Вообще, по 110-й трудно посадить человека, особенно если хороший адвокат попадется. Думаю, Карпачев попугает племянницу Избуцкого да и отпустит. Пока он ей ничего предъявить не может.

– Я правильно понял – в записке какие-то прямые обвинения?

– Извини, дорогой, вот этого не могу тебе сказать. Сам понимаешь – идет следствие. Записка подобного рода – документ скользкий и противоречивый. У судей тоже разное к таким запискам отношение. Ну, пока! Встретишь еще маньяка – тащи сюда. Мы не откажемся!

После этого разговора Вадим еще около часа просидел под серыми стенами УВД на лавочке, поджидая Марину. Наконец она появилась. Цвет лица у нее был землистым, однако глаза блестели, а на лице читалась решимость и готовность к борьбе.

Увидев Вадима, который шагнул навстречу, она радостно взвизгнула и, подбежав к нему, уткнулась лицом ему в грудь. Он обхватил ее обеими руками, и Марина невнятно прогудела ему в рубашку:

– Как я счастлива, что ты здесь.

– А уж как я счастлив, – пробормотал он, решив, что сейчас не самый лучший момент проявлять чувства. – Пойдем отсюда. Ты чего-нибудь хочешь? Может, проголодалась?

– Пить! Умираю, как хочу пить. Пойдем присядем куда-нибудь.

– Они тебе не давали воды? – напрягся Баратынский, уже готовый бежать обратно и крушить застенок, где людей пытают жаждой.

– Нет, почему же. Но это казенная вода! Мне ее принесли в граненом стакане: наверняка из-под крана.

– Если из-под крана, то ты выживешь, – пообещал Вадим. – Смотри, вон теремок какой-то виднеется, там посидим, и ты мне наконец расскажешь все толком.

Выслушав рассказ Марины, который она прерывала лишь для того, чтобы заказать очередной стакан сока, Баратынский нахмурился:

– Очень странное происшествие! Значит, глава УВД лично им занялся?

– Карпачев сказал, что дело будет под его личным контролем. Пытался жать на меня, стращал ответственностью. Там по статье положено до пяти лет, если я правильно поняла следователя. И это только доведение до самоубийства. А если еще и кража денег – совсем плохо. Кстати, следователь вполне вменяемый, только ужасно занудный. А этот дядин ставленник шумел, рычал, даже пару раз стукнул кулаком по столу. В общем, он считает меня виновной в смерти дяди.

– Виновного называет суд, пусть полковник не берет на себя лишнее! – взорвался Вадим.

– Думаю, он просто хотел меня запугать.

– Мне о том же говорил его зам, пока я тебя дожидался. Скажи, а ты сама видела записку? Что там написано? О деньгах и вообще?

– Видела, случайно. Ханджар мне ее показал, а потом сразу оперативнику отдал. Честно говоря, отказываюсь понимать, что произошло с дядей. Впечатление такое, будто он взял и сошел с ума. Текст примерно следующий: «Все было ошибкой, родные меня предали, я обречен на одиночество и старость в богадельне, перенести этого не могу, не надо было никого слушать, деньги от продажи дома, которые должны были обеспечить мне достойную старость, пропали, так жить больше не могу и не хочу. Прощайте!»

– А что-то вроде «в моей смерти прошу никого не винить»?

– Как видишь, все наоборот. Странно, что он еще мое имя большими буквами там не указал.

– Погоди, но ведь в записке нет ни слова про тебя, значит, обвинение не стоит выеденного яйца, – обрадовался Баратынский.

– Зато там сказано – родные предали. А кто родные? Я и мама. Других у него нет. А еще он написал, что пропали деньги. Деньги, если помнишь, я получала по доверенности. Кстати, имей в виду – этот вопрос не обсуждался, но теоретически можешь пойти свидетелем.