Том 1. Тяжёлые сны - Федор Сологуб

Логин напряженно старался не засмеяться. Он сказал:

– Это очень любопытно. Какое же это предприятие?

– Это – хрестоматия для народных школ с целью поставить перед сознанием детей во весь рост те идеальные личности, которых так много на нашей родине, чтобы дети имели образцы для почитания и подражания.

– А вы верите в идеальные личности?

– Безусловно! Я привожу литературные примеры идеального священника, доктора, лакея, сестры милосердия, идеальной учительницы, идеального помещика, идеального станового, – словом, идеальных личностей всех сословий.

– Ну а просто человек, живой человек, – есть он в вашей книге?

– Это все люди, и притом лучшие!

– И всей этой слащавой идеальностью вы хотите пичкать деревенских малышей? К чему? Зачем обманывать их? – горячо говорил Логин.

– К чему? Что же, по-вашему, следует с самого раннего возраста показать детям все худое в жизни и разбить в них веру в хорошее? Нет, школа обязана давать детям положительные идеалы добра и правды.

– Идеал – Бог, идеальный человек – Христос, а вы им дрянных кумирчиков налепите, приучите всяких лицемерных честолюбцев на пьедестал ставить, по-холопски стукаться лбами, и перед кем?

– Вы отвергаете, что есть идеально хорошие люди?

– Не встречал я – таких.

– Сожалею вас. А я встречала.

– Всякий паршивец воображает, что он на каждом шагу так подвигами любви и сыплет. А поглядишь – и наилучшие люди самолюбцы, только полезнее для других.

– Как? Вы отвергаете самоотверженную любовь? Эту святую силу, которая иногда облагораживает даже злодея?

– Самоотверженная любовь, Ирина Петровна, такая же нелепость, как великодушный голод. Уж коли я люблю, так для себя люблю.

– Я должна вам сказать, что вы или не видели хороших людей, или не сумели оценить их. Но я глубоко верю в то, что есть высоко-идеальные, светлые личности, и я убеждена, что мы обязаны показать детям идеалы в их жизненном воплощении. Думать иначе, извините меня, могут только черствые натуры или люди, желающие щеголять напускным нигилизмом.

Ивакина была в большом негодовании; все морщинки ее маленького лица дрожали и волновались. Логин смотрел на нее с улыбкою, но и с досадою.

«Вот, ведь чахоточная, а какой в ней отважный дух!» – думал он.

В это время они пришли на лужайку, где остальное общество уже сидело за завтраком, в тени старых илимов и берез.

– Что, дружище, – закричал Андозерский, – никак тебе Ирина Петровна головомойку за нигилизм задает? Логин засмеялся. Сказал:

– Да, вот мы об идеалах не сошлись мнениями.

– Не признавать идеалов – безнравственно и нерационально, – горячо сказала Ивакина.

– Я вполне согласен с многоуважаемой Ириной Петровной, – внушительно сказал Мотовилов. – Главный недостаток нашего времени – затемнение нравственных идеалов, которым, к сожалению, отличается наша молодежь.

– Совершенно верно изволили сказать, к сожалению, – подтвердил Гомзин, почтительно оскаливая зубы.

Глава двадцать третья

Мотовилов ораторствовал об идеалах длинно, внушительно и кругло. Иные почтительно слушали, другие вполголоса разговаривали. Андозерский занимал Нету и украдкою кидал на Анну пронзительные взгляды.

– Вы были с нею на мельнице? – тихо спросила Клавдия.

– Да, – сказал Логин, – там хорошо.

– Хорошо! В этом прекрасном диком месте говорить с нею! И она молола вам суконным языком об идеалах! Какая жалость!

Логин засмеялся.

– Вы не любите ее?

– Нет, я только дивлюсь на нее. Быть такой мертвой, говорить о прописях, букварях и вклеивать в эти разговоры тирады об идеалах, – как глупо! Идеалы установленного образца!

– Она любит говорить, – сказала Анна, – о том, чего не понимает, – о своем деле. Так, заученные слова, лакированные, прочные. И притом теплые. И бесспорные.

Она говорила спокойно, – и Логину ее слова, и ясная улыбка, и медленные движения рук казались жестокими.

Браннолюбский хлопал под шумок рюмку за рюмкою и быстро пьянел. Вдруг закричал:

– Не согласен! К черту идеалы!

Но тотчас же «ослабел и лег». Биншток и Гомзин прибрали его, и он больше не являлся. Евлалия Павловна притворялась, что весела, но была в жестокой досаде и безжалостно издевалась над Гомзиным. Биншток не подходил к ней и посматривал злорадно.

Баглаев сидел рядом с женою; имел пристыженный вид. Девицы Дылины вернулись с видом «как ни в чем не бывало» и только потряхивали мокрыми косами. Андозерский подмигнул Вале, Валя лукаво опустила глазки, Баглаев старательно не глядел на сестер. Нета разрумянилась, и лицо у нее было счастливое.

Пришли гимназисты; с хохотом рассказывали что-то Андозерскому. Андозерский захохотал. Крикнул:

– Вот так дети!

Все повернулись к нему.

– Вот наши молодые люди интересное зрелище видели.

– Представьте, – заговорил Петя Мотовилов, показывая гнилые зубы и брызжась слюною, – мальчишки изображают волостной суд: там один из них будто пьяница, его приговорили к розгам. И все это у них с натуры, и тут же приговор исполняют. А девчонки тоже стоят и любуются.

Барышни краснели, кавалеры хохотали. Баглаева сказала пренебрежительно:

– Какие грубые русские мужики!

– Ну и что ж дальше? – спросил Биншток.

– Да мы ушли: очень уж подробно они представляют, даже противно.

Жозефина Антоновна сердито ворчала на мужа, сверкала на всех черными глазами и бросала гневные взгляды на Валю. Совсем неожиданно она заявила:

– Которая дрянь чужих мужей прельщает, той бесстыдной девице иная жена может и глаза выцарапать.

– Руки коротки, – огрызнулась Валя.

– Что ж вы на свой счет принимаете, – накинулась на нее Баглаева, – видно, по вашей русской пословице, знает кошка, чье мясо съела?

Валя хотела было отвечать, но Анна строго уняла ее. Валя ярко покраснела и смущенно начала рассказывать барышням, что говорят в городе о холере. Анна засмеялась, взяла ее за локоть и тихо сказала ей:

– Надо вас, Валя, вицей хорошенько.

– За что ж, Анна Максимовна? Почему ж я знала, что он пойдет? – оправдывалась Валя.

Варвара злорадно смотрела на сестру. Мотовилов сказал внушительно и негромко:

– А вот мне на вас жалуются, госпожа Дылина. Валя сидела как на иголках и растерянно молчала.

– Да-с, крестьяне жалуются, – продолжал Мотовилов, помолчав немного.

– Да за что же? – робко спросила Валя.

– Вообще, недовольны. Вообще, им не нравится, что учительница. Ну, и вы ссоритесь с сослуживцами и детей балуете, да-с! И все вообще у вас идет навонтараты.

– Да я, Алексей Степаныч…

– Ну-с, я вас предупредил, а там не мое дело. А впрочем, и я согласен. По-моему, баба или девка в классе – одно баловство.

– Ну, что о делах теперь! – вмешался было Баглаев. Но жена сейчас же его уняла.

– Какое ты имеешь право вступаться? Разве тебя просили? Разве ты чей-нибудь здесь любовник? Ты от всякой смазливой вертуньи сам не свой. Знай свою жену, и будет с тебя.

– Знаю, знаю, матушка, виноват!

– То-то, – наставительно сказал Гуторович, – не фордыбачь, виносос, – у тебя еще вино на губах не обсохло.

Молодые люди смеялись.

– Что, напудрили голову? – язвительным шепотом спрашивала Варя у своей сестры. – Так тебе и надо!

Логин и Пожарский стояли в стороне. Логин спросил:

– Скоро на вашей свадьбе запируем?

– Какая там свадьба! – уныло сказал Пожарский.

– Что так?

– Сама девица – ничего, почтительна к нам, что и говорить, да вот где точка с запятой: богатый, но неблагородный родитель и слышать о нас не хочет, – козырь есть на примете.

– Плохо! Но все ж вы попытайтесь.

– Чего пытаться-то? Формальное предложение сегодня по дороге делал, – нос натянули. А вы, почтеннейший синьор, уж за престарелой ingenue приударили, за Ивакиной. Но это сушь! Вы бы лучше наперсницу барышень тронули, – веселенькая девочка!

– Занята уж она, мой друг.

– Фальстаф?

– Нет. Это – ложная тревога Жозефины, – жених.

– Елена прекрасная, значит, даром волнуется?

– Совершенно напрасно.

Биншток обратился к Мотовилову с заискивающею улыбкою:

– Алексей Степаныч, вот Константин Степаныч желает прочесть вам стихи.

– Стихи? Я не охотник до стихов: стихами преимущественно глупости пишут.

– Но это, – сказал автор, Оглоблин, – совсем не такие стихи. Я взял смелость написать их в вашу честь.

– Пожалуй, послушаем, – благосклонно согласился Мотовилов.

Логин с удивлением смотрел на неожиданного автора стихов в честь Мотовилова; его раньше не было на маевке, и как он сюда попал, Логин не заметил. Оглоблин стал в позу, заложил руку за борт пальто и, делая другою рукою нелепые жесты, прочел на память: