Рассечение Стоуна (Cutting for Stone) - Абрахам Вергезе

На наших глазах шофер запустил двигатель, пакет раздулся, и через несколько секунд двигатель заглох. Кучулу, которая еле дотащилась до машины, впилась зубами в наполненный дымом пакет. Щенки, тычась мордочками в пластик, неуклюже возились в поисках выхода. Горе Кучулу было неописуемо, ее охватило отчаяние. Пациенты и случайные прохожие нашли зрелище интересным. Собралась небольшая толпа.

Я оцепенел, не в силах поверить своим глазам. Это какой-то особый ритуал, так полагается поступать со всеми щенками, просто я не в курсе? Я испытующе посмотрел на стоящих рядом взрослых – нет, это не так, судя по всему. На душе у меня сделалось так же тяжко, как у Кучулу.

Шива не нуждался в подсказках. Он бросился к машине и попытался, обжигая руки, оторвать пакет от выхлопной трубы, потом рухнул на колени, разодрал мешок. Гебре оттащил Шиву, тот пинался и размахивал руками. Только увидев, что щенки не шевелятся, брат прекратил сопротивление.

Меня потрясло лицо Генет. Казалось, ей были известны подводные течения, что правят миром, в котором мы живем, она будто знала все заранее. Ничто не могло ее удивить.

Я не понимал, как Кучулу сможет простить нас и остаться в Миссии. Она ведь ничего не знала об ограничениях на численность собачьей стаи и распоряжениях матушки на этот счет. А мы не знали, что Гебре уже не раз выполнял подобные указания и топил новорожденных щенков.

Шива ободрал колени и до волдырей обжег руки. Хема, Гхош и матушка заторопились в приемный покой.

Гхош смазал Шиве ожоги сильвадином и перевязал коленки. Взрослые ни словом не обмолвились насчет щенков.

– Почему вы позволили Гебре так поступить? – возмущенно спросил я.

Гхош даже головы не поднял. Он не мог нам лгать, он просто промолчал.

– Не осуждай Гебре, – произнесла матушка. – Он выполнял мои указания. Мне очень жаль. Мы не можем допустить, чтобы целая стая собак носилась вокруг Миссии.

На извинения это было непохоже.

– Кучулу забудет, – успокаивала Хема. – Животные такого не запоминают, милые мои.

– А ты бы забыла, если б кто-нибудь убил меня или Мэриона?

Взрослые уставились на меня. Но это произнес не я. Более того, я стоял футах в восьми от того места, где Шиве накладывали повязку.

А ты бы забыла, если б кто-нибудь убил меня или Мэриона?

Эти звуки издали гортань, губы и язык моего впавшего в молчание брата. Звуки оформились в слова, которые не забыть никому из нас.

Взрослые перевели взгляд на Шиву, потом опять на меня. Я затряс головой и указал на брата.

Наконец Хема прошептала:

– Шива… Что ты сказал?

– Если нас убьют сегодня, завтра ты нас забудешь? Хема со слезами радости на глазах потянулась к Шиве,

желая обнять его, но тот отшатнулся, – не только от нее, но и от всех нас, как от убийц. Наклонившись, он спустил носок, снял с ноги браслет и швырнул на стол. Этот браслет всегда находился при нем, его снимали только для того, чтобы починить, расширить или обновить. Все равно как если бы он отрезал себе палец и выложил на стол.

– Шива, – помолчав, проговорила матушка, – если бы мы оставляли Кучулу ее потомство, в Миссии было бы уже с шестьдесят собак.

– Что случилось с остальными щенками?

Матушка пробормотала, что Гебре поступил с ними человечно и что насчет выхлопной трубы разрешения дано не было. И вообще Гебре должен был все проделать, пока мы в школе.

Сейчас я был с Шивой заодно.

Он коснулся моего плеча и зашептал на ухо.

– Что он сказал? – спросила Хема.

– Он сказал, если вы такие жестокие, то какой смысл разговаривать. Он сказал, что вряд ли сестра Мэри или Томас Стоун пошли бы на такое. Может, если бы они были здесь, до такого бы никогда не дошло.

Хема вздохнула, как будто так и ждала, что вот сейчас мы заговорим об отце с матерью.

– Милый, – проскрежетала она, – ты понятия не имеешь, как бы они себя повели.

Шива повернулся и вышел. Гхош и матушка застыли в позах людей, которым только что явилось привидение. Пришла их очередь лишиться языка. Как могли эти взрослые, которых так тревожила немота Шивы, которые заботились о бедных, больных и сиротах, которых, как и нас, до глубины души потрясла жестокая сцена у императорского дворца, проявлять столь каменное равнодушие?

Позже я спросил матушку, оставила смерть детей шрамы на сердце Кучулу? Матушка ответила, что не знает, но совершенно уверена в том, что Миссия – не собачий питомник и больше трех псов мы позволить себе не можем. Нет, она не думает, что есть отдельный рай для собак, и, откровенно говоря, не ведает, какое число собак в Миссии угодно Господу, но в этом вопросе Господь облек ее доверием, и рассуждать со мной на эту тему она не намерена.

Кучулу после смертоубийства разуверилась в роде человеческом. Она стала сторониться людей, свернется клубком и замрет. Мы оставляли ей еду, но если она и ела, то никто этого не видел.

Долгие недели хвост ее приходил в движение в присутствии единственного человека – Шивы.

Когда Шива выучился танцевать «Бхаратанатьям», я впервые понял, что это человек, отдельный от меня. Теперь, когда он заговорил и мог самовыражаться, Шива-Мэрион уже не всегда двигался и говорил как одно существо. Доселе мы как бы дополняли друг друга, различия между нами стирались. Но после гибели щенков наши пути стали понемножку расходиться. Брат жалел животных. Налаживать отношения с людьми он предоставил мне.

Глава четвертая. Жмурки

Мистер Лумис, директор школы, специально подстроил, чтобы наши долгие каникулы приходились на сезон дождей, так что он вместе с миссис Лумис в июле и августе наслаждался жизнью в Англии, просаживая наши деньги за обучение, а мы торчали в Аддис-Абебе. Старожилы именовали месяцы муссонов «зимой», что совершенно сбивало с толку новичков, для которых июль не мог быть ничем, кроме лета.

Дождь лил даже в моих снах. Я просыпался радостный, что не надо идти в школу, но плеск воды моментально гасил эйфорию. Это была моя одиннадцатая зима, и я, отходя ко сну, молился, чтобы небеса разверзлись над мистером Лумисом, где бы он ни находился, в Брайтоне или в Борнмуте, и чтобы персональная грозовая туча всюду преследовала его по пятам.

Шива был нечувствителен к холоду, туману, сырости, а я делался мрачен и угрюм. Под нашим окном разлилось целое бурое озеро, усеянное островками красной грязи. Не верилось, что из этого безобразия воспрянет цветущая лужайка.

По средам Хема отвозила нас в библиотеки Британского Совета и Информационного агентства США, где мы возвращали прочитанные книги и загружали машину новыми, затем мы ехали на утренний сеанс в театр «Империя» или «Синема Адова». Мы были вольны читать что хотим, но Хема требовала, чтобы мы заносили в дневник новые слова и количество прочитанных страниц. Мы также выписывали мудрые мысли и делились ими за ужином.

Мне уже осточертело такое времяпрепровождение, но тут в мою жизнь на всех парусах ворвался капитан Горацио Хорнблауэр*. Матушка, которая как никто умела читать у меня в душе, попросила меня взять для нее «Линейный корабль». Я открыл книгу из любопытства и уплыл в мир куда более сырой и гадкий, чем тот, в котором жил, и тем не менее принесший мне радость. Сесил Форестер перенес меня на скрипучую палубу корабля, заставил взглянуть на мир глазами Хорнблауэра, человека, который – подобно Хеме и Гхошу – проявлял чудеса героизма в своей профессии. И вместе с тем он был вроде меня – «несчастливый и одинокий». Разумеется, я не познал подлинных несчастий и одиночества, но муссон навевал именно такое настроение. Несправедливость лондонского Адмиралтейства, злосчастная морская болезнь, оспа детей… Все это было очень мне близко, хотя мои беды и не шли ни в какое сравнение.

* Горацио Хорнблауэр – вымышленный персонаж, офицер Королевского британского флота в период наполеоновских войн, созданный писателем Сесилом Скоттом Форестером (1899-1966). Этот персонаж стал символом жанра военно-морских приключений. Существует много параллелей между Хорнблауэром и реально существовавшими офицерами той эпохи, в особенности Томасом Кохрейном и Горацио Нельсоном.

После многочасового чтения мне не терпелось выйти на свежий воздух, и Тенет тоже – я знал. Шива увлеченно рисовал. Организованные Хемой уроки каллиграфии разбудили его перо, и он покрывал рисунками бумажные пакеты, салфетки и поля книг. Ему нравилось изображать «БМВ» Земуя, и он предавался этому занятию часто и со страстью. Если из-под его пера выходила Вероника, то непременно верхом на мотоцикле.

В пятницу, когда Гхош и Хема ушли на работу, загремел гром и пошел град. По крыше забарабанило так, что заложило уши. Я выглянул из кухонной двери и увидел, что под навесом прячутся три осла и их хозяин. В нос ударил запах мокрой шерсти. Если дрова, которые доставили ослы, такие же мокрые, как они сами, это не сулит ничего хорошего нашей печке. Животные стояли смирно, вид у них был сонный, только загривки невольно подергивались.