Русская Италия - Сергей Юрьевич Нечаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позже Лифарь вспоминал:
«Дягилев забросал меня целым потоком ласковых слов: тут были и «цветочек», и «ягодка», и «мой милый, хороший мальчик»…
И все это Сергей Павлович говорил так нежно, так хорошо, такмило, просто, что у меня радостно и признательно забилось сердце от первой ласки в моей жизни (кроме ласки матери), и чьей ласки?
Дягилева, великого Дягилева, моего бога, моего божества!..»
И конечно, Серж Лифарь стал дягилевским фаворитом. Если маэстро кого-то или что-то хотел, он не отступался никогда, мог вцепиться волчьей хваткой.
Жить и работать с Дягилевым было чрезвычайно трудно. Он часто бывал груб и отличался патологической ревностью (Лифарь даже называл его «Отеллушка»), не позволяя своим любимцам общаться ни с женщинами, ни с мужчинами, включая собственных друзей. Он требовал безоговорочного подчинения всегда и во всем, причем это касалось не только творческих проблем. Стоило, например, Лифарю не надеть подаренную ему Дягилевым шляпу, как тот на него публично накричал:
– Что? Она тебе не идет? Ты хочешь сказать, что у меня нет вкуса, что я не знаю своего ремесла? Вон с глаз моих, негодный щенок!
Однако следует отдать ему должное: он давал своим фаворитам (читай – любовникам) роли, за которые в любой балетной труппе идет жесточайшая борьба. Того же Лифаря Дягилев отправил совершенствоваться танцам в Италию, причем не к кому-нибудь, а к лучшему педагогу Энрико Чекетти. Но и на расстоянии он не забывал о юноше, забрасывал его нежными письмами, а потом и сам приехал к нему. В результате в Италии, в Милане, они пережили то, что у молодоженов называется медовым месяцем. В Италии им было так хорошо, так уютно вдвоем, что у Лифаря от счастья замирало сердце.
Владимир Федоровский в своей книге «Сергей Дягилев, или Закулисная история русского балета» пишет:
«Дягилев и его молодой друг в Милане были счастливы. Лифарь был душой и телом предан маэстро, который полностью занимал его мысли, настолько танцовщик был заворожен исключительной личностью наставника».
Потом они провели несколько дней в Венеции.
Об этой поездке Владимир Федоровский пишет:
«Они сошли с поезда в тот волшебный миг, когда свет менялся, превращая явственные цвета дневной живописи в подчеркнуто определенные, чуть ли не резкие очертания, свойственные гравюре.
Дягилев, впервые обратившись к Лифарю на «ты», произнес слова, которые вскоре войдут в анналы великих историй любви XX века: «Хочешь взять фиакр или гондолу?»
Разумеется, молодой человек без колебаний выбрал гондолу. И Дягилев, мастер любовных недомолвок, рассмеялся… Высоко в небе кружила пара молодых орлов. Обе хищные птицы какое-то время летели рядом, согласно взмахивая крыльями, затем вместе развернулись и опустились на верхушку дерева.
Любуясь этим двойным символом мощи, свободы и зоркости, Сергей Лифарь спрашивал себя, должен ли он видеть в нем счастливое предзнаменование. Молодость и страсть, жившая в нем, вели его к славе.
Это было 20 августа 1924 года. «Глубокая синева отражалась в черной поверхности Большого канала, едва приметно плескавшегося», – рассказывает Лифарь в своих воспоминаниях. В воздухе веяло той мирной, чистой и созерцательной мягкостью, которая часто свойственна великим свиданиям. Все казалось юноше пленительным, и прежде всего – сам Дягилев, который превратился «в гордого и счастливого венецианского дожа».
Они провели в Венеции пять дней, и все это время с лица «адвоката» «Русского балета» не сходила счастливая улыбка. Он любил греться под ласковым итальянским солнышком, устроившись за столиком кафе «Флориан» на площади Святого Марка, и чувствовал себя там как дома. Из суеверия он никогда не позволял своему любимцу проходить между двумя колоннами на Пьяццетте».
После Венеции они приехали в Падую. Лифарь вспоминает:
«Здесь, в Падуе, завершилось мое перерождение красотой и искусством, здесь, в городе святого Антония, был заключен мой вечный союз с Дягилевым».
С этого момента Лифарь начал жить исключительно танцем и Сергеем Павловичем.
Что это была за жизнь? Можно только догадываться, но, похоже, в ней перемешались и ревность Дягилева, и его отеческая забота о Лифаре, и капризы стареющего маэстро, и его стремление довести своего юного друга до совершенства. На страницах книги «Дягилев и с Дягилевым» Лифарь пишет:
«Часто в минуты приливов нежности – таких минут было особенно много в 1925 и 1926 годах, когда казалось, что наша дружба бесконечна, когда из нас обоих никто не думал ни о смерти, ни о горе, ни о конце дружбы, когда казалось, что мир был создан для нас и только для нас, – мой Котушка [так ласково называл Лифарь Дягилева), мой громадный и нежный Котушка, останавливая не только движение, но и движение дыхания и мысли восклицал: «Сережа, ты рожден для меня, для нашей встречи!»
Однако как бы ни хотелось Лифарю оставаться единственным дягилевским возлюбленным, за это право столь же настойчиво, как и он, боролся и другой приближенный Дягилева – Борис Кохно.
Владимир Федоровский пишет:
«Дягилевуехал в Монте-Карло, а Лифарь – в Париж, где вся труппа должна была собраться в начале сентября.
Но, когда 31 августа руководитель «Русского балета», в свою очередь, вернулся в столицу в сопровождении друзей – Антона Долина и Бориса Кохно, – Лифарь сразу почувствовал, что между ним и его возлюбленным вырастает «живая стена». С разговорами с глазу на глаз было покончено. И вот, после проведенных в Италии сладостных мгновений, он оказался погруженным в еще более мучительное одиночество, чем то, которое испытывал в Турине.
Пробудился демон ревности…
Между Лифарем и Борисом Кохно началось жестокое соперничество. В самом деле, последний был не только личным секретарем руководителя «Русского балета», но и влиятельным его помощником, почти что серым кардиналом. Этот умный и красивый, хитрый и энергичный человек сумел обвести Дягилева вокруг пальца и совершенно не хотел, чтобы конкурент уничтожил его влияние. И потому старался отстранить Лифаря или по крайней мере удерживать его на расстоянии».
К тому же незадолго до смерти у Дягилева появился новый и последний друг, семнадцатилетний Игорь Маркевич. И Лифарю уже не стало места рядом с Дягилевым. И все же именно Серж Лифарь будет в 1929 году рядом с умирающим в Венеции Дягилевым. Борис Кохно, которого Дягилев сделал
