Медный всадник - Александр Пушкин

Изменение этих стихов является последней цензурной переработкой, внесенной Пушкиным в свою поэму. Остальной ее текст, до конца, в этом отношении не вызывал сомнений у цензора. Здесь нужно отметить лишь одну поправку в стихе 462, где слово «Колпак» («Колпак изношенный сымал»), неясное по своему предметному значению и напоминавшее о Юродивом в «Борисе Годунове», заменено словом «Картуз»; «изношенный картуз» мог быть получен Евгением от каких-либо «милостивцев» взамен шляпы, сорванной с его головы в день наводнения, когда он сидел «на звере мраморном верхом».

Далее зачеркнут был заголовок «Заключение», и, таким образом, заключительные стихи («Остров малый На взморье виден…») теснее примкнули к предыдущим, говорившим о Евгении после столкновения его с «Истуканом» и бегстве от него. Здесь же, в стихе 469 — «Или мечтатель посетит <…> Пустынный остров…», — «мечтатель» заменен снижающим, более конкретным и определенным «чиновник»:

Или чиновник посетитГуляя в лодке в воскресеньеПустынный остров…

Чиновник этот проводит свободное время почти так же, как мечтал его проводить Евгений с Парашей:

По воскресеньям, летом, в полеС Парашей буду я гулять…

Наконец, в «Примечаниях» к поэме Пушкин добавил сноску, называющую «одно из лучших стихотворений» Мицкевича — «Oleszkiewicz», в котором описан день, предшествовавший петербургскому наводнению.

Кроме того, в ПК остались незамеченными и не исправлены Пушкиным две явные ошибки переписчика: в стихах 123 («Итак домой пришел Евгений» — вместо «пришед») и в 267 («В село ворвавшись, ловит, режет» — вместо «ломит»).

Из этого краткого обзора исправлений, внесенных в писарскую копию «Медного Всадника», можно видеть, во-первых, что переделки цензурного характера, которые внес (или, вернее, пытался внести) Пушкин во исполнение указаний царя-цензора, легко отделяются от стилистических и смысловых поправок, вносившихся им по ходу работы над рукописью; во-вторых, очевидно, что цензурные переделки далеко не выполнили всех требований «высочайшей» цензуры и, по-видимому, остались незаконченными. Не были выполнены два главных требования. Прежде всего не было устранено сравнение двух столиц — Москвы и Петербурга — с двумя царицами, новой и «вдовствующей», вычеркнутое целиком Николаем: стилистическое изменение («Главой склонилася Москва» вместо «Померкла старая Москва»), пожалуй, еще более усиливало смысл сопоставления. Кроме того, было сохранено самое недопустимое в цензурном смысле место: угроза Евгения, гневно и яростно брошенная «строителю чудотворному» — «Уже (т. е. «Ужо») тебе!». Именно эти стихи и им предшествующие вызвали гнев царственного цензора, почувствовавшего в них некий дух мятежа, пусть сейчас и бессильный, но грозящий в будущем. Оставить их в тексте — значило, как сознавал Пушкин, идти на новые неприятности и на новое запрещение поэмы; изъять их — было равносильно искажению, зачеркиванию всего идейно-философского смысла «Петербургской повести», а с этим Пушкин не мог согласиться. Ему несомненно были тягостны и те сглаживающие, ослабляющие содержание кульминационной сцены переделки, которые он сумел скрепя сердце внести. Но он чувствовал их недостаточность, а развить их в направлении, угодном для царя-цензора, он также не хотел, чтобы не обессмыслить и не обесценить свое любимое творение. В таком положении ему оставалось одно: отказаться от издания «Петербургской повести» и положить ее в шкатулку, где хранились его прочие рукописи — надолго или навсегда, должно было показать время.

На этом закончилась прижизненная история «Медного Всадника».

Со смертью Пушкина 29 января 1837 г. начинается новый период истории «Медного Всадника» — период его посмертной публикации.

Через три четверти часа после кончины поэта, когда его тело было вынесено из кабинета в соседнюю комнату, Жуковский, следуя полученному им накануне устному распоряжению Николая I, запечатал опустевший кабинет своею личной печатью: он считал долгом сохранить и разобрать бумаги погибшего друга и обнародовать оставленное им творческое наследие, лишь в малой степени известное даже в кругу ближайших его друзей. (О том, что среди этих бумаг находится законченная, но запрещенная царской цензурой «поэма о наводнении», т. е. «Медный Всадник», Жуковский, без сомнения, знал, как знали об этом А. И. Тургенев, М. П. Погодин, Вяземский и, вероятно, некоторые другие).

Жуковский полагал, что ему единолично будет поручено рассмотрение бумаг поэта, и Николай I сначала дал на это согласие. Но, как известно, прежде чем Жуковский начал свою работу, положение круто изменилось: император, всегда подозрительный, не доверявший ни Пушкину — в прошлом другу и единомышленнику декабристов, ни даже Жуковскому, несмотря на то что тот был воспитателем наследника, будущего Александра II, назначил «помощником» к Жуковскому жандармского генерала Дубельта. Возмущенный и оскорбленный Жуковский, вполне понимая смысл этого назначения, хотел протестовать, даже демонстративно отказаться от участия в работе, но затем ради пользы дела, а главное ради памяти покойного поэта согласился, выговорив себе лишь одну уступку со стороны царя и Бенкендорфа: рассматривать бумаги не в кабинете шефа жандармов (как того хотел Бенкендорф), а на дому у него, Жуковского. 7 февраля два сундука со всеми бумагами Пушкина были переправлены из его квартиры в квартиру Жуковского.485 Здесь с 8 по 27 февраля Жуковский и Дубельт занимались пересмотром п учетом рукописей Пушкина, его писем и других материалов. Эти занятия фиксировались в «Журнале», являющемся важным документом для определения того, что было в кабинете Пушкина в момент его смерти.486 При этом множество отдельных листов, как например карандашные черновые наброски к «Езерскому», вырванные Пушкиным из тетради ПД 845 (бывш. ЛБ 2374), были собраны, очевидно, помощниками Дубельта из III отделения, сложены «пакетами», прошиты и припечатаны. Каждый лист рабочих тетрадей (кроме чистых) и каждый лист, вошедший в «пакеты», были пронумерованы красными чернилами, получив так называемую «жандармскую» нумерацию, являющуюся основной для академического издания.

Еще во время просмотра пушкинских рукописей, при всей его беглости, так как Дубельта интересовали не столько произведения Пушкина (в особенности стихотворные), сколько письма к нему разных лиц — друзей-декабристов, Вяземского, самого Жуковского и др., Жуковский мог видеть все богатство оставленного Пушкиным наследия, множество произведений, при жизни поэта не напечатанных. Тотчас по окончании просмотра (или «посмертного обыска», по меткому и очень справедливому определению М. А. Цявловского), когда рукописи были переданы в его распоряжение, Жуковский стал заниматься подготовкой их к изданию. 12 марта 1837 г. он писал старейшему русскому поэту — 77-летнему И. И. Дмитриеву: «Разбор бумаг Пушкина мною окончен. Найдены две полные, прекрасные пиесы в стихах: „Медный всадник“ и „Каменный гость“. Они будут напечатаны в „Современнике“ (который друзьями Пушкина будет издан на 1837 год в пользу его семейства)…». И далее: «Наши врали-журналисты, ректоры общего мнения в литературе, успели утвердить в толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал; а Пушкин только что созрел как художник, и все шел в гору как человек, и поэзия мужала с ним вместе…».487 Тогда же, 13 марта, молодой поэт из дружественной к Пушкину семьи, Александр Карамзин, сообщал подобные же мысли своему брату Андрею в Париж: «После смерти Пушкина Жуковский принял, по воле государя, все его бумаги. Говорили, что Пушкин умер уже давно для поэзии. Однако же нашлись у него многие поэмы и мелкие стихотворения. Я читал некоторые, прекрасные донельзя. Вообще в его поэзии сделалась большая перемена, прежде главные достоинства его были удивительная легкость, воображение, роскошь выражений et une grâce infinie jointe à beaucoup de sentiment et de chaleur;488 в последних же произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обилие великих, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения. В целой поэме не встречается ни одного лишнего, малоговорящего стиха!..».489

Эти два совпадающие по мысли суждения, принадлежащие одно — стареющему поэту, другу и «побежденному учителю» Пушкина, другое — молодому, но глубоко и тонко чувствующему его поэзию поклоннику, дают проникновенную оценку позднего творчества Пушкина, открывшегося после его смерти.490

Очень поспешно, с конца февраля до начала апреля, Жуковский подготовил для публикации в пятом томе «Современника» (№ 1 за 1837 г.) некоторые важнейшие, наиболее отделанные произведения. Пятый том журнала был, по-видимому, частично подготовлен к печати самим Пушкиным и даже проведен им через цензуру, почему ее разрешение, подписанное «11 ноября 1836», было распространено на весь том, что значительно облегчило и ускорило издание, но создавало у читателей ложное представление о том, что «Медный Всадник» и другие произведения, помещенные в журнале в редакции Жуковского, отредактированы самим Пушкиным.