Фавн на берегу Томи - Буркин Станислав Юльевич

Пока Бакчаров разгонял свой доклад, у какогото старого немца в первых рядах постоянно вырывались неуместные восклицания, словно лектор читал поэзию: «Удивительно! Возвышенно! — почти вслух твердил он или поворачивался к соседям и замечал: — А вот это есть глубоко». Он страшно раздражал Бакчарова, и учитель едва сдерживался, чтобы не сделать замечания.

— А теперь рассмотрим научное объяснение некоторых народных и цыганских способов очарования…

Тут красная капля упала на лист Бакчарова, и на заметках образовалась густая клякса. Дмитрий Борисович посмотрел вверх, озадаченно замер, потом осторожно потрогал усы. Носом шла кровь.

Внезапно Бакчаров заметил, что слева, у самой стены, отдельно, чуть в стороне от всех сидит и надменно наблюдает…

«Человек!» — вздрогнул лектор, осекся, ноги у него затряслись.

— С научной точки зрения одним из методов гипноза является втягивание человека в азартную игру… — попытался продолжить учитель, но пошатнулся, очки у него спали и повисли на шнурке. Перед Дмитрием Борисовичем поползли прозрачные, как тюль, змейки, все закружилось и потемнело. Бакчаров оступился, не сумел схватиться за кафедру и оглушительно грохнулся на пол. Зал ахнул, началась суета, многие повскакивали с мест и забегали над учителем.

Очнувшись, Бакчаров обнаружил, что лежит на канапе в небольшом будуаре дочерей губернатора. А рядом суетятся у туалетного столика переодетые, будто к маскараду, светские барышни.

— Чудно! Все готово, папенька! — объявила переодетая в Домино Анна Сергеевна и освободила толстенького Арлекина. Он соскочил с низкого туалетного табурета и подбежал к канапе Бакчарова.

— Дмитрий Борисович, вам уже лучше? — спросил толстенький Арлекин голосом губернатора. — А то у нас тут небольшой балаганчик намечается…

— Что я здесь делаю? — привставая, прохрипел учитель и сморщился, держась за пересохшее горло.

— Вам сделалось дурно во время доклада в университете. Я приказал доставить вас к нам, — напомнил губернатор, подавая Бакчарову стакан с водой. — К тому же вам нужна была какаято бумага от доктора Корвина. Сам доктор только что от вас отошел…

Дружественный голос добрякагенерала несколько успокоил учителя, он сделал глоток ледяной воды, и ему тут же стало легче.

В комнату вошел толстый мужчина в костюме джигита — в черкеске, подпоясанной широким поясом, с подоткнутым кинжалом и черной повязкой на левом глазу.

— Как самочувствие, господин учитель? — с ходу спросил джигит.

— Эм, — растерянно замычал Бакчаров. Он не успел чтолибо ответить, как джигит стал грозить ему пальцем:

— Дмитрий Борисович, вы недолечились! Вам знакомо понятие о возвратном тифе?

— Честное слово, — начал оправдываться учитель, как вдруг ряженые доктор и губернатор, словно забыв о нем, начали о чемто громко спорить давящимися басами. Спор их прервала переодетая в Домино девушка:

— Господа, пора начинать, иначе великий магистр отменит ночь, и солнце взойдет прямо теперь.

— Нет, только не это, — испугался губернаторАрлекин, — без ночи нам не обойтись!

— Ну же, сир?! — призывала девушкаДомино.

— Вперед! — сказал Арлекин.

Губернатор увел доктора под руку, а четыре девушки схватили за руки изумленного Бакчарова и тоже потащили на улицу.

Из арки соседнего дома в Благовещенском переулке выехала карета и стала под фонарем у кованых ворот особняка. Все погрузились в тень кабины и выехали на кипящую ночной жизнью Базарную площадь, прогромыхали по деревянному Думскому мосту и зигзагом покатились вниз по Обрубу на Акимовскую улицу.

В дороге Бакчарову завязали глаза и велели ни о чем не расспрашивать, будто его ждал сюрприз. В дороге Бакчаров вспомнил, что уже сидел именно в этой карете, именно в этом углу дивана, и ему стало не по себе. И вновь маски, вновь дальний путь неизвестно куда…

Одна из борзых губернатора, удобно помещаясь в узком проходе, жалась к учителю, громко пыхтела и капала слюнями ему на коленку. Карета шаталась из стороны в сторону, бряцала окнами и стучала переборками. Вдруг она поползла вверх, едва справляясь с подъемом, и вскоре бухнулась в последний ухаб. Двери отворили, и Бакчарову помогли спуститься на болотистую почву двора, заполненного веселыми голосами, стуком каретных дверей и хлюпаньем пробирающихся по грязи ног.

— Где мы? — спрашивал учитель, когда его вели вверх по ступеням деревянного крыльца.

— Можете снять повязку, — объявила ему Анна Сергеевна.

Бакчаров сорвал платок и окинул взглядом незнакомый сумрачный пейзаж. То было разбухшее от сырости захолустье на опушке дремучего леса в конце сильно размытой дороги. Пустырь заполоняли коляски. Веселые наряженные люди брели по грязевой жиже к облезлому полусгнившему деревянному особняку, на крыльце которого и обнаружил себя Бакчаров. За этой суетой была видна широкая черная лента поворачивающей реки. Ее обрывистый берег был покрыт, словно драконьей чешуей, темными рогами аккуратно заходящих одна за другую елей, а у самой воды на обоих берегах мерцали далекие рыбацкие костры. Задержаться учителю на крыльце не дали и ввели в людный, мрачный холл, едва освещаемый четырьмя канделябрами.

Губернатор, доктор и девушки свернули в переполненный публикой зал, а Бакчарова увела под руку Анна Сергеевна вверх по парадной лестнице, предварительно вооружившись светильником. Поднимаясь по неудобно узким ступеням, учитель слышал, как внизу беспокойно дважды звякнул колокольчик и в собрании водворилась тишина. До слуха учителя донеслось:

— Уважаемые братья, прошу всех встать!

— Приветствую и я вас, достопочтенные мои гости, все уважаемое собрание, и тебя приветствую, смиреннейший слуга, поставленный церемониймейстером…

Дальнейших слов учитель уже не слышал. Анна Сергеевна остановилась, вновь повязала на глаза учителю повязку и завела его в прохладную комнатку в мезонине.

— Достопочтенный господин учитель, — обратилась к нему переодетая барышня, — вы имеете право снять повязку со своих глаз только тогда, когда всякий шум и даже малейший отзвук моих шагов прекратятся.

Дверь скрипнула, послушный учитель немного подождал, потом перекрестился и испуганно снял повязку. Комната была невелика, без окон, с очень низким, прогнувшимся от сырости потолком. Дверей, через которые он был введен, тоже не было видно, поскольку все стены были обтянуты черными тканями. К тому же комнатка была едва освещена. В углу учитель увидел берцовые человеческие кости и череп, из глазных впадин которого выбивалось пламя горевшего в нем спирта, тут же были книга в чеканном железном переплете и песочные часы — те самые, что учитель видел на комоде у Человека! Вдруг взгляд его упал на стоящий в углу человеческий скелет с табличкой в костяных руках: «Бакчаров, ты сам таков будешь». Это последнее замечание заставило его вскрикнуть.

Тут же на его вопль в комнату пробралась Анна Сергеевна. В руке ее была обнаженная шпага.

— Вы посажены были в мрачную храмину, освещенную слабым светом, блистающим сквозь печальные останки тленного человеческого существа. С помощью сего малого сияния вы не более увидели, как токмо находящуюся вокруг вас мрачность и в мрачности сей — цену своего бренного жития.

Она дотянулась до люстры и поочередно потушила три огонька. Стало еще мрачнее, и только глазницы черепа мерцали голубыми огоньками в углу.

— Итак, отныне тьма! — торжественно, прошептала она. — Теперь же в знак послушания сей тьме испытуемый должен позволить завязать себе глаза, в знак отвержения гордыни — снять одежды, эти отличия земной жизни, в знак щедрости — отдать все деньги и драгоценности.

После этой речи девушка собственноручно раздела потерявшего всякую волю бледного худосочного учителя, сняла с него нательный крест, третий раз завязала ему глаза. Затем взяла под руку и, приложив к его груди сверкающее острие шпаги, совершенно нагого вывела из темной комнаты в коридор.

— Труден путь добродетели, — отвлеченным голосом объявила она и повела учителя коридором, заваленным стульями, рамами, стремянками, коврами и другим хламом. Так он и шел босой, костлявый, безвольный, неуверенно ступавший с завязанными глазами. Несмотря на длань юной руководительницы, учитель то и дело спотыкался, и каждый раз острие шпаги Анны Сергеевны слегка касалось его груди.