День между пятницей и воскресеньем - Лейк Ирина

— Да мало ли, что я там сгоряча! Чего в сердцах не скажешь! Мы семья, мы всегда друг друга поймем. Мне без Лидки никуда! Это как так, взять и увезти? От матери! Да что это такое делается? Детей воруют средь бела дня. Она же, знаете, какая умная! Она, между прочим, школу с золотой медалью закончила!

— Что-что? — переспросил доктор.

— Да-да! Школу закончила с золотой медалью! В прошлом году. Нет, в позапрошлом уже, кажется. Или уже два года прошло… Но с золотой медалью!

— И вы позволили вашей дочери, золотой медалистке, работать уборщицей?

— А… — мать на минуту замешкалась, — это она сама так захотела! Сама профессию себе выбрала! Я ей никогда не перечила, никогда ничего не запрещала. Она все всегда сама решает.

— Екатерина Михайловна, у меня очень мало времени, и наш разговор мне нравится все меньше и меньше. Раз вы никогда и ничего ей не запрещали, то и сейчас, надеюсь, не станете нам препятствовать. — Стул скрипнул, видимо, Юрий поднялся, готовый уйти как можно скорее. — А если попытаетесь, то я немедленно сообщу в отдел народного образования о том, что вы применяете к ребенку физическую силу, представляете для него опасность, и Мишеньку отправят от вас подальше в уютный детский дом, если вам так сильно не нравятся ясли. И напоминаю: если я еще хоть раз услышу от вас хоть одно дурное слово в адрес моей законной жены, я обещаю вам — вы никогда в жизни не увидите нас и не услышите. Живите как хотите.

— Три тысячи, — вдруг сказала мать странным сиплым голосом.

— Что? — не понял Юрий. — Я вас не расслышал.

— Все ты расслышал, зятек. Вижу, ты тоже жучара не промах, Лидка не просто так мужа выбрала, мы с тобой друг друга стоим. Ты мне условия решил ставить — я тебе тоже поставлю. Три тысячи рублей мне на книжку ложь и слова от меня больше не услышите.

— За шваль подзаборную и дрянь паскудную вы хотите три тысячи рублей? Не многовато ли?

— Чего?

— Вы только что назвали собственную дочь именно этими словами. Если бы вы были мужчиной, я бы вас ударил. Но вы не мужчина, и слава богу, так что мы с Лидой просто пойдем, нам пора.

— Три тысячи рублей!

— Вы не получите от меня ни копейки, Екатерина Михайловна. Потому что на этих тысячах вы не остановитесь, я знаю таких, как вы. Я увожу Лиду. Исключительно ради ее спокойствия я буду ежемесячно переводить вам определенную сумму на питание и на одежду и игрушки для Миши. Исключительно ради того, чтобы моя жена не волновалась, что ее мать и брат голодают. Только по этой причине. Но если мне сообщат, что вы позволяете себе говорить в городе гадости о моей жене или обо мне, денежные переводы мгновенно прекратятся. Лидия, ты готова? Мы уходим.

Лидочка мгновенно юркнула в комнату Мишеньки, поцеловала кудрявую макушку, от которой так сладко пахло, и помчалась за чемоданом.

Они молча вышли в коридор, молча обулись. Мать стояла рядом и смотрела на них, не говоря ни слова.

— Мам, — позвала Лидочка и потянулась к ней, чтобы обнять, в глазах у нее защипало. — Ну, пока. Я напишу сразу, как только мы устроимся.

Мать не обняла ее в ответ, только прожгла едким взглядом.

— Всего доброго, Екатерина Михайловна, — сказал Юрий Викторович. — Лидия, пойдем.

Он подхватил чемодан, взял Лиду за руку, и они пошли по щебенчатой дорожке к калитке. Лида не знала почему, но ей ужасно хотелось разрыдаться и броситься маме на шею. Ведь это была ее мама, ведь она должна была сказать хоть слово, просто сказать, что она будет скучать, что она все равно ее любит. Она же — ее семья. Они были уже у калитки, как вдруг Екатерина Михайловна наконец-то окликнула ее:

— Лида!

Лидочка быстро выпустила руку доктора, готовая помчаться к матери, и даже уже сделала шаг, как вдруг та сказала громко и холодно:

— Отец, жаль, тебя не видит. А то бы проклял.

Лида развернулась, схватила мужа за руку и быстро пошла вперед.

Николай. Леонид. Сейчас

Через несколько дней Леонид Сергеевич и Николай Иванович стали настоящими звездами отеля. Они успели влюбить в себя всех, от отдыхающих до сотрудников, от горничных до поваров. Они не пропускали ни одного мероприятия, ни спортивные соревнования, ни вечерние шоу местной анимации не обходились без их участия, хотя ночные дискотеки давались им тяжело, так что, пропустив в баре пару рюмочек, они отправлялись на пляж, где садились у самой кромки прибоя, смотрели на светящуюся воду и предавались воспоминаниям или просто молчали, время от времени вздыхая от удовольствия. После третьей порции виски Николай непременно начинал их обоих хвалить. Леонида вообще все равно за что, у того, на его взгляд, было полно заслуг и достижений. А себя за то, что когда-то рискнул и буквально за несколько минут нарисовал одному очень влиятельному, богатому и раздраженному человеку его будущий дом. Рискнул он тогда сильно, потому что переговоры уже подходили к концу, человек увольнял всех архитекторов, проектировщиков и подрядчиков с треском направо и налево, и все давно знали, что угодить ему невозможно. Но тот проект, который Николай набросал в своем блокноте, вдруг увлек разборчивого предпринимателя. Нет, даже не увлек, тот просто обалдел от дерзости. Он ответил на вызов молодого и никому не известного архитектора — строй, сказал он ему с хитрым прищуром. И Николай с друзьями-коллегами построил. И заработал себе имя, с которым можно было открывать уже серьезные двери и войти в серьезные корпорации. Когда он думал о том времени, у него по спине до сих пор пробегали мурашки. Много было в жизни таких эпизодов, которые теперь уже стоило вытаскивать с дальней полки памяти исключительно для капли адреналина и для того, чтобы похвалить себя. Ах ты, Николай Иваныч, сукин сын, вот тогда ты был молодец!

Когда Николаю не хотелось говорить, а хотелось слушать, он требовал, чтобы Леонид рассказывал ему о своих путешествиях. И тот рассказывал. Рим, Берлин, Эмираты, даже Мадагаскар и Бали.

— Лень, а чего ты летал всегда один?

— Мне нравилось. Да и не один я летал. То есть не совсем один. Одному летать — совсем не то, тут ты прав. Главное ведь в путешествиях — это когда можешь с кем-то делиться. Но так получалось. Ты был вечно занят, Тамара не отпускала, дети росли, бизнес нельзя было оставить… Больше мне никого брать с собой не хотелось, и я говорил себе, что летаю собирать впечатления, ощущения, путешествую «про запас», чтобы потом рассказать…

— Кому? А, понял, не маши на меня, не буду спрашивать.

— Ну, да. Или представлял, что она со мной. Ради нее летал. Без нее, но ради нее. Глупо?

— Хитро, — сказал Николай, помолчал, отпил из стакана и сказал: — Слушай, а ты заметил, вот какая странная штука…

— Какая странная штука?

— Раньше, когда мы вот так садились выпить…

— Мы раньше так не садились, мы раньше садились гораздо проще: на даче, на стоянке, а бывало, и в гараже. Если уж совсем раньше.

— Слушай, не нуди, разницы-то по большому счету нету никакой. Или было тебе тогда в гараже или на старой даче со мной хуже сидеть, чем тут?

— Прав. Давай за тебя.

— А давай. Так вот, раньше мы всегда говорили планами.

— Что еще за «планами»?

— Ну, строили планы. О будущем в основном говорили, всегда чего-то ждали, не важно чего, но были уверены, скоро будет непременно что-то хорошее, неизвестное, но хорошее. Грандиозное даже. Ну, а как иначе? Мечтали, говорили, что будем делать, чего бы нам еще хотелось. А сейчас если сядем, то только вспоминаем… А ты вот мне лучше скажи, а чего бы тебе хотелось? Давай как раньше, а? Давай помечтаем. Вот вернешься ты домой и что?

— Это ты меня не про мечты спрашиваешь, а про планирование и перспективы. Вернусь, на работу пойду, буду опять защищать какого-нибудь хорошего, а может, и плохого человека. Преподавать буду, лекции читать, статьи писать. Пойду с Зиной кофе пить, слушать про ее счастливую семейную жизнь и радоваться. Очень меня эти разговоры спасают от чувства вины. На выходных на дачу поеду или улечу куда-нибудь. Это не мечта. Это такая стабильная нынешняя моя жизнь.