Честное пионерское! 2 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Почувствовал, как взмокла у меня на спине рубашка: та пропиталась потом после бега и от волнения. Классная скрылась за поворотом. Лишь после этого я шагнул в учительскую. И тут же замер. Быстрым взглядом окинул комнату — оценил обстановку. Насчитал пятерых свидетелей (свидетелей моего появления в этой комнате) — как и значилось в «деле». Я не вертел головой в поисках нужного мне предмета. Потому что чётко помнил, где его нашли в прошлый раз (много времени и я ломал голову: прикидывал, почему его обнаружили именно там). Газетный свёрток я увидел на столе у стены — где его нашли учителя тогда. А рядом со столом и свёртком я увидел отца. Тот сидел на стуле, забросив ногу на ногу; листал классный журнал.

Вчерашняя вечеринка не оставила заметных следов на лице Виктора Солнцева — он выглядел свежим, отдохнувшим, серьёзным. Папа поднял глаза и тут же узнал меня — складки морщин над его переносицей разгладились. Виктор Егорович улыбнулся. Положил журнал на стол (рядом со свёртком, внутри которого, как и в прошлый раз, пряталось кухонное полотенце и завёрнутый в него испачканный кровью девятиклассницы нож), поманил меня рукой. Я зашагал к нему, на ходу стирая со лба холодные капли пота. Вдыхал витавшие учительской запахи: слившиеся в единый коктейль ароматы женских духов и вездесущий запашок хлорки. Папин одеколон унюхал, лишь оказавшись в паре шагов от Виктора Егоровича. Я улыбнулся, поздоровался.

Виктор Солнцев поинтересовался моим самочувствием, спросил о «моих делах», заинтересовался и причиной моего появления в учительской. Он разговаривал вежливо, «на равных» (не как взрослый с малышом). Но я почувствовал в папином поведении лёгкую неуверенность и смущение, будто учитель физики Солнцев вдруг очутился в непривычных для него обстоятельствах и сомневался, что выбрал правильную линию поведения. Прочие педагоги не обращали на нас внимания. Они скучились около чуть покосившихся стеллажей, переговаривались, удерживая на лицах преувеличенно трагичные мины — все, кроме седовласой учительницы математики, деловито рывшейся в недрах своего большого потёртого портфеля.

Я склонился к папиному уху и заверил отца, что явился в учительскую именно к нему. Сообщил Виктору Егоровичу, что тот позабыл вчера в квартире Нади Ивановой свой бордовый галстук (щёки Солнцева тут же приобрели цвет забытого аксессуара). А ещё ошарашил отца известием: «Мама согласна». На что «согласилась» Надежда Сергеевна, я не уточнил: это и не понадобилось, потому что Виктор Егорович меня понял — он засиял, будто ребёнок, получивший от Деда Мороза долгожданный подарок. А я… словно невзначай задел рукой классный журнал — сбросил его на пол, за спину осчастливленному моим сообщением Виктору Солнцеву. Тот среагировал на хлопок падения. А я с ловкостью фокусника сцапал со стола газетный свёрток, спрятал его под куртку.

— Ну-ка немедленно положи на место! — взревел в учительской голос учительницы математики.

Я увидел повёрнутое в мою сторону лицо математички.

Женщина оставила в покое портфель, хмурила брови, сверлила меня разгневанным взглядом.

— Верни на место то, что взял! — повторила она. — Немедленно!

«Твою ж… налево, об стену и с разворота!» — прозвучал у меня в голове рассерженный голос «дяди Юры».

Я рукой прижал к животу спрятанный под школьной курткой газетный свёрток и рванул к выходу из учительской — ещё до того, как Виктор Егорович поднял с пола классный журнал.

Глава 18

Меня и математичку разделяли около двух метров пространства… и старый массивный стол. Я сразу понял: у женщины нет шансов преградить мне путь (с учётом внушительного объема её талии и её не подходящей для побед на гимнастических соревнованиях весовой категории). Прочие учителя лишь повернули головы в мою сторону, среагировав на крики коллеги. Но я не оставил им времени, чтобы разобраться в случившемся и помешать мне сбежать. До двери я добрался быстрым шагом, под прицелом глаз учительницы математики (метавших воображаемые молнии), подгоняемый её окриками. Переступил порог и не экономя силы, хлопнул дверью. И лишь потом побежал: прижал к рубашке под курткой свёрток с ножом и помчался на улицу — выложенная в шахматном порядке чёрно-белая плитка пола замелькала у меня под ногами.

Дальнейший план придумывал на бегу. Я проскочил под окнами классов, пересёк площадку для торжественных мероприятий, пробежался по газону (проложил просеку в нескошенной траве), перепрыгнул через невысокую металлическую ограду и скрылся от возможных преследователей за школьной теплицей — всполошил притаившихся там с сигаретами в руках школьников. Сбавил темп — перешёл на шаг. Прошёлся к кустам шиповника, на ходу восстанавливая дыхание и прислушиваясь: нет ли за мной погони. Но среди видевших меня в учительской педагогов желающих бегать по школьному двору, похоже, не нашлось. Или же те не решились тягаться со мной в скорости. Я постучал ногами, стряхивая прилипшие к обуви травинки. Подавил желание пойти домой. Обогнул школу по дуге, свернул к младшему корпусу.

Младший корпус школы пробудил во мне не самые приятные воспоминания. Я смутно представлял, каково было здесь учиться Мише Иванову, и допускал, что он тоже недолюбливал это место. А вот в моих воспоминаниях этот корпус, наводнённый школьниками с октябрятскими значками на груди, походил на филиал ада. Здесь я провёл едва ли не самый ужасный отрезок своей жизни, который начался именно в этот день: двадцать четвёртого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года. И я не желал бы кому-либо пережить такой же — в том числе и первокласснику Паше Солнцеву. Сновавшие по коридору школьники провожали меня удивлёнными и любопытными взглядами: пионеры в этом корпусе обычно появлялись лишь после двадцать второго апреля — осенью дети в красных галстуках сюда редко захаживали.

Я сжал в руке газетный свёрток (по-прежнему не вынимал руку из-под куртки), напустил на себя горделивый и деловой вид — именно с таким видом обычно прохаживались новоиспечённые пионеры мимо завистливо посматривавших на их красные косынки октябрят. Уверенным шагом пересёк заполненный шумными детьми коридор. Я плохо представлял, в каком кабинете занимался класс Вовчика: раньше не интересовался этим вопросом. Замедлил ход рядом с ведущей на второй этаж лестницей. Вспомнил, где когда-то учился я (и где наверняка сейчас занимался Павлик Солнцев). Подумал было отыскать рыжего мальчишку через Пашу. Но решил не впутывать того в свои сегодняшние приключения. Я тормознул наудачу первого же встречного октябрёнка, поинтересовался: не видел ли тот Вову Сомова.

— Вовчика, что ли? — переспросил ребёнок. — Так вона он стоит. Тока что я с ним здоровался.

Я взглянул в направлении, куда ткнул пальцем октябрёнок (там начинался соединявший учебные корпуса коридор) — увидел рыжеволосого мальчика в школьной форме, со знакомым ранцем за спиной и с моей сумкой на плече. Вовчик стоял у окна, переминался с ноги на ногу, пожимал руки едва ли не всем проходившим мимо него школьникам. Рыжий левой рукой теребил пуговицу на груди, шмыгал носом; хмурил брови и поглядывал в сторону старшего корпуса. Я подумал, что он либо дожидался моего появления, либо прикидывал, не пора ли меня искать. «А вот искать меня не нужно», — мысленно произнёс я. Взглянул на часы — подсчитал, что до начала урока осталось около семи минут. Поспешил к Вовчику, схватил его за рукав и отконвоировал мальчика в менее проходимое место.

— Чё случилось-то? — спросил Вовчик. — Миха, ты так рванул — мы ничё и не поняли. Думали, за тобой побежать. Но… ты ж ничё не объяснил. А с малым Пашкой мы бы тебя и не догнали: у него ноги короткие. Зойка хотела забрать твою сумку. Но я не отдал. А чё⁈ Ведь ты мне её оставил! Я сказал этой зануде, что сумку тебе сам отдам. Она обиделась, представляешь? Ох уж эти девки!.. Миха, так чё стряслось-то?

Я забросил на плечо лямку, вынул из-под куртки газетный свёрток, отгородил его своим телом от посторонних взглядов.