Афинские убийства, или Пещера идей - Хосе Карлос Сомоса

– Меж ними не было ревности! Это была твоя выдумка, которую мы с удовольствием использовали, чтобы переключить твое внимание на Менехма, который, так же, как Анфис и Эвний, жаждал скорее принести себя в жертву, чтобы обмануть тебя. Несложно было составить с ними план… Во время прекрасного обряда Эвний заколол себя ножом в мастерской Менехма. Потом мы нарядили его в неправильно изрезанный женский пеплум, чтобы ты подумал именно то, что и подумал: что кто-то его убил. Когда пришел черед Анфиса, он сделал все как нужно. Я всячески старался, чтобы ты и дальше думал, что это были убийства, понимаешь? А что для этой цели может быть лучше, чем разыграть мнимые самоубийства? Потом ты бы уже сам придумал преступление и нашел преступника. – И, широко разведя руки, Крантор повысил голос и прибавил: – Вот где кроется уязвимость твоего всемогущего Разума, Гераклес Понтор: он так легко выдумывает задачи, который потом, как ему кажется, сам и решает!..

– А Эвмарх? Он тоже выпил кион?

– Конечно. Бедному рабу-педагогу очень хотелось дать выход своим давним порывам… Он изувечил себя собственными руками. Кстати, ты ведь уже подозревал, что мы пользовались наркотиком… Почему?

– Я почувствовал его запах у Анфиса и Эвмарха, а потом у Понсики… Да, Крантор, скажи мне одну вещь: моя рабыня была одной из вас еще до того, как все это началось?

Несмотря на царивший в пещере полумрак, выражение лица Гераклеса было настолько явным, что Крантор внезапно поднял брови и, глядя ему прямо в глаза, ответил:

– Только не говори, что это тебя удивляет!.. О, Гераклес, ради Зевса и Афродиты! Ты что, думаешь, ее пришлось долго уговаривать?

В его голосе слышалась примесь сочувствия. Он подошел к обессилевшему узнику и сказал:

– О, друг мой, хоть разок попробуй увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими рисует их твой разум!.. Эта бедная, изуродованная в детстве и обязанная по твоему приказу выносить унижения вечной маски девушка… разве нужно было уговаривать ее дать выход своей ярости? Гераклес, Гераклес!.. С каких пор ты окружаешь себя масками, чтобы не видеть наготу человеческих существ?…

Он помолчал и пожал плечами.

– На самом деле Понсика узнала о нас незадолго до того, как ты ее приобрел. – И, недовольно сморщив лоб, он заключил: – Она должна была убить тебя, когда я приказал, так бы мы избежали многих неприятностей…

– Полагаю, с Ясинтрой тоже была твоя идея.

– Так оно и есть. Она пришла мне в голову, когда мы узнали, что ты разговаривал с ней. Ясинтра не исповедует нашу религию, но мы следили за ней и запугивали угрозами с тех пор, как узнали, что Трамах, желавший обратить ее в нашу веру, открыл ей часть наших секретов… Введя ее к тебе в дом, я получил двойную выгоду: с одной стороны, она помогла отвлечь и запутать тебя, а с другой… Скажем так, она выполнила дидактическую роль: показала тебе на практике, что телесное наслаждение, к которому ты считаешь себя столь равнодушным, намного превышает жажду жизни…

– Клянусь Афиной, великолепный урок, – съязвил Гераклес. – Но скажи мне, Крантор, хотя бы для того только, чтобы дать мне повод посмеяться: неужели именно этому ты посвятил все время, проведенное вне Афин? Выдумыванию Уловок для защиты этого сборища сумасшедших?

– Как я уже говорил, несколько лет я странствовал, – спокойно ответил Крантор. – Но вернулся в Грецию намного раньше, чем ты думаешь, и отправился во Фракию и в Македонию. Именно тогда я связался с братством… Называют его по-разному, но чаще всего – «Ликайон». Я так удивился, найдя в греческих землях настолько дикие идеи, что сразу стал их горячим сторонником… Кербер… Кербер, хватит, перестань лаять… И уверяю тебя, Гераклес, мы вовсе не сборище сумасшедших. Мы никому не причиняем вреда, если только под угрозой не оказывается наша собственная безопасность; совершаем обряды в лесах и пьем кион. Мы полностью отдаемся той незапамятной силе, которую теперь величают Дионисом, но она не является богом, и ее не представишь ни посредством образов, ни с помощью слов… Что это?… Мы сами этого не знаем!.. Знаем лишь, что она кроется в самой глубине человека и вызывает ярость, желание, боль и наслаждение. Этой силе поклоняемся мы, Гераклес, и ей приносим себя в жертву. Удивлен?… Войны тоже требуют множества жертв, но этому никто не удивляется. Разница в том, что мы сами выбираем, когда, как и ради чего приносить себя в жертву!

Он гневно помешал варево в котелке и снова заговорил:

– У нашего братства фракийские корни, хотя теперь оно распространилось по всей Македонии… Ты знал, что в последние годы жизни к нему принадлежал сам Еврипид, знаменитый поэт?

Подняв брови, он посмотрел на Гераклеса, несомненно, ожидая, что это заявление как-то удивит его, но Разгадыватель бесстрастно глядел на него.

– Да, сам Еврипид!.. Он узнал о нашей религии и присоединился к нам. Он выпил кион, и его растерзали братья по вере… Ты знаешь, согласно легенде, его разорвали собаки… но это лишь символический способ описания жертвы в «Ликайоне»… И Гераклит, эфесский философ, утверждавший, что жестокость и раздоры для людей не только необходимы, но даже желательны, и о котором тоже говорят, что его сожрала собачья свора, – он тоже был одним из нас!

– Менехм говорил нам об обоих, – кивнул Гераклес.

– Откровенно говоря, они были великими братьями «Ликайона».

И Крантор прибавил, будто ему пришла в голову неожиданная идея или всплыла в разговоре побочная тема:

– Случай Еврипида любопытен… Всю жизнь его воззрения и искусство были далеки от природы человеческих инстинктов – взять хотя бы его пресные, рационалистичные произведения, а на старости лет во время добровольного изгнания при дворе македонского царя Архелая, разочарованный лицемерием своей афинской родины, он познакомился с «Ликайоном»… В то время наше братство еще не достигло Аттики, но в северных областях процветало. При дворе Архелая Еврипид увидел основные обряды «Ликайона» и преобразился. Тогда он написал не похожую ни на какие другие комедию, которой хотел отдать дань прадавнему театральному искусству, связанному с Дионисом: «Вакханки» – превозношение ярости, плясок и наслаждений оргии… Поэты все еще недоумевают, как мог старый мастер создать нечто такое на склоне лет… И не догадываются, что это самое откровенное его произведение![132]

– Это зелье сводит вас с ума, – устало произнес Гераклес. – Никто в здравом уме не захочет, чтобы его изувечили…

– А, ты в самом деле думаешь, что это только кион? – Крантор посмотрел на дымящуюся золотистую жидкость, колыхавшуюся в котелке, с края которого свисали крошечные капли. – Я думаю, что это нечто внутри нас, я говорю о всех людях. Да, кион позволяет нам это почувствовать, но… – Он мягко стукнул себя в грудь. – Оно здесь, Гераклес. И в тебе тоже. Это нельзя высказать словами. Об этом нельзя рассуждать. Это нечто, если хочешь знать, абсурдное, иррациональное, умопомрачительное… но реальное. Вот какой секрет откроем мы людям!

Он шагнул к Гераклесу, и огромную тень лица расколола широкая улыбка.

– Как бы там ни было, ты же знаешь, я не люблю спорить… Мы скоро убедимся, кион это или не кион… так ведь?

Гераклес натянул свисавшие с золотых гвоздей веревки. Он чувствовал, что все его тело затекло И ослабело, но не замечал действия наркотика. Он поднял глаза к каменному лику Крантора и произнес:

– Ты ошибаешься, Крантор. Это не тот секрет, который захочет узнать Человечество. Я не верю в пророчества или в оракулов, но если бы мне довелось что-нибудь предречь, я сказал бы, что Афины станут колыбелью нового человека… Человека, который будет бороться с помощью глаз и разума, а не с помощью рук, и будет учиться, переводя тексты своих предков…

Крантор слушал его с широко раскрытыми глазами, будто вот-вот собирался расхохотаться.

– Единственный вид жестокости, который я предрекаю, – жестокость вымышленная, – продолжал Гераклес. – Мужчины и женщины смогут читать и писать и образуют общества мудрых переводчиков, которые издадут и расшифруют труды наших современников. И, переведя написанное другими, они узнают, каким был мир до прихода царствия разума… Ни тебе, ни мне этого не увидать, Крантор, но человек идет к Разуму, а не к Инстинкту…[133]

– Нет, – с улыбкой возразил Крантор. – Это ты ошибаешься…

Его странный взгляд, казалось, упирался не в Гераклеса, а в кого-то втиснутого в скалистую стену пещеры за ним или, быть может, под его ногами, на какой-то незримой глубине, хотя из-за сгущавшихся сумерек Гераклес не мог в этом окончательно убедиться.

На самом деле Крантор смотрел на тебя.[134]

Он заявил:

– Эти предсказанные тобой переводчики ничего не раскроют, потому что их не будет, Гераклес. Философским учениям никогда не восторжествовать над инстинктами. – Повысив голос, он продолжал: – Нам кажется, что Геракл побеждает чудовищ, но меж строчек, в текстах, в прекрасных речах, в логических аргументах, в мыслях людей свою ужасную главу вздымает Гидра, рык раздается яростного льва, и кровожадные свирепые кобылы гремят копыта бронзой по камням. Наша природа не есть[135]