История французского психоанализа в лицах - Дмитрий Витальевич Лобачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будущий психиатр родился 10 августа 1900 года в городке в несколько тысяч жителей, окруженном живописными пейзажами южной Франции, могущественными Пиренеями на горизонте и влажным средиземноморским ветром. Таков был провинциальный Бань-дель-Аспр (Banyuls-dels-Aspres), малая родина Анри Эя. Его отец был местным виноделом, а дедушка — врачом. С детства Анри купался в звуках французской, испанской и каталонской речи; в будущем он говорил на трех языках с одинаковой легкостью и впитал в себя традиции сразу трех культур. Кроме всего прочего, Анри — истовый католик с консервативными взглядами, что во многом определило его мировоззрение.
Окончив школу в 1917 году, Эй решил стать психиатром и поступил на медицинский факультет Университета Тулузы. Отучившись там, он поспешил продолжить обучение в Париже, где его настоящей альма-матер стал Сорбоннский университет, который он окончил с отличием в 1923 году в возрасте 23 лет. Во время учебы наставниками молодого психиатра были, например, Пьер Жане и Анри Клод. Об этих двух личностях, пользуясь случаем, следует рассказать немного более подробно, учитывая их роль во французской психиатрии и психоанализе.
Анри Клод был французским психиатром и, без преувеличения, одним из первопроходцев психоанализа во Франции наравне с Мари Бонапарт и Рене Эснаром. На посту заведующего отделением психических заболеваний и заболеваний головного мозга в больнице Святой Анны Клод сделал многое для развития психоанализа; в частности, именно он предполагал возможным создание «французской версии» психоанализа, лишенной немецкого «догматизма» и «механизации». Этот замечательный человек стал «отцом» для целой плеяды выдающихся французских психиатров и аналитиков, в частности, он был одним из наставников Жака Лакана.
Пьер Жане был психологом, создавшим самобытную теорию, которая охватила почти весь спектр психических феноменов. Так, например, Жане полагал, что невроз является следствием нарушения равновесия между высшими и низшими психическими функциями. Как и многие французские исследователи, Пьер Жане сторонился крайностей бихевиоризма, указывая, что сознание является «надстройкой» над поведением, а бессознательное сводится к простым актам психического автоматизма.
В те же университетские годы проявилось и другое увлечение Эя — философия. В единственном более-менее полном на русском языке биографическом очерке о нем сказано: «По давней европейской традиции, согласно которой психиатр (“врачеватель душ”) должен быть одновременно и философом (так было и в немецкой, и во французской школах психиатрии)…»[294]. Этот тезис вызывает у нас некоторые сомнения; никакой «европейской традиции» увлечения психиатрами философией, конечно же, не существовало. Достаточно вспомнить то отношение, с которым, например, столкнулся в начале своей психиатрической карьеры небезызвестный психиатр и философ Карл Ясперс: «Ниссль [научный руководитель Ясперса. — Д. Л.] предоставил мне полную свободу, слушал мои научные доклады и как-то сказал одному из ассистентов: “Жаль Ясперса! Такой интеллигентный человек, а занимается сплошной ерундой”. Когда я однажды из-за своего болезненного состояния опоздал к обходу, он приветствовал меня так: “Но, господин Ясперс, как бледно вы выглядите! Вы слишком много занимаетесь философией. Красные кровяные тельца этого не выносят”»[295]. Тем не менее, Эй действительно был увлечен философией, и, более того, получил по ней научную степень.
Однако неизменный интерес для Эя составляла в первую очередь проблема шизофрении. Именно ей посвящена большая доля его сочинений. Шизофрения в те времена все еще не утвердилась в качестве устоявшейся клинической единицы — проблема была более существенна, чем кажется на первый взгляд, ведь она касалась неорганизованности вообще всей психиатрической нозологии. Если сегодня понятия «шизофрения», «биполярное аффективное расстройство» или «диссоциативное расстройство» в целом не вызывают у специалистов существенных споров (разве что постоянно нуждаются в уточнении, свидетельство чему мы можем найти в многочисленных редакциях МКБ), то есть такая классификация стала более-менее общепринятой, то в довоенный период такой систематизации еще не было (первая условно «современная» версия МКБ — МКБ-5 была составлена лишь в 1938 году).
Велись постоянные научные споры, причем в них учитывались не только научные аспекты, но и национальная составляющая. В сущности, между собой боролись две главные научные школы: немецкая и французская (с примыкающей к ней отчасти русской, хотя последняя и сохраняла самобытные черты). Немецкая школа возглавлялась блестящим психиатром Эмилем Крепелином (Emil Kraepelin, 1856–1926). В истории психиатрии Крепелин, чьи труды сегодня утратили былую актуальность, тем не менее остается как создатель первой «современной» нозологии; именно он выделил «деменцию прекокс» (раннее слабоумие, dementia praecox) и противопоставил тому «маниакальную депрессию» (совр. биполярное расстройство). Крепелин указывал, что деменция прекокс является по сути необратимой дегенерацией интеллектуальных, чувственных, социально-культурных качеств человека. Преимуществом такого подхода была его простота, а главное — возможность прогнозирования; так, немецкому психиатру удалось выявить этапы неотвратимой деградации, а стало быть, развитие состояния пациента можно было предсказывать.
Интересно, что у Крепелина был идейный предшественник (впервые термин «деменция прекокс» и применивший), французский психиатр Бенедикт Морель (Bеnеdict Morel,) который также говорил о дегенерации, объясняя этим процессом «наследственные помешательства», когда в рамках одной семьи отмечается повышенная повторяемость психопатологий. Жан Гаррабе в «Истории шизофрении» упоминает такое краткое резюме, данное теории Мореля его современниками: «Дегенерация — это отклонение от нормального человеческого типа, которое передается по наследству и мало-помалу усугубляется вплоть до вымирания семьи»[296]. Выделивший в отдельную категорию деменцию прекокс Морель не сумел развить свои идеи, чтобы создать целостное представление о болезни, однако он в известной мере проложил путь для Крепелина.
Подход Мореля и Крепелина (а также их многочисленных сторонников) в целом можно описать как абсолютно дарвинистский, то есть отмеченный верой в эволюцию и прогресс человеческого существа, которому противостоит психическая деградация, этот самый прогресс нарушающая.
Несмотря на авторитет, Крепелина критиковали. Так, например, русский психиатр В. П. Сербский критиковал его за общую «формализацию» подхода к диагностике, а именно за то, что Крепелин объединяет воедино такие разные по клинической картине заболевания, как гебефрения, кататония, паранойя. Тем общим, что позволяет объединить эти заболевания в одно, является их терминальная стадия, то есть та самая пресловутая деменция. Это приводит, по мнению Сербского, к парадоксальному выводу: диагноз ранней деменции можно поставить только ретроспективно (по факту ее наступления), в то время как задача психиатрической нозологии — предупредить возможное развитие заболевания. В этом заключалось слабое место диагностики немецкого психиатра: если больной выздоравливал, то врачу не оставалось ничего иного, как отменить диагноз. Наконец, Крепелин связывал психотическое состояние с некой «аутоинтоксикацией субстанцией полового происхождения», объяснить которую в то время не представлялось возможным, так как эндокринология еще не достигла должного развития, а следовательно, «биология» сумасшествия была не более чем
