Сумерки Кланов-2: Возрождение Завета - Майкл Стэкпол

Но если она чувствовала, что смерть угрожает и ей, и Виктору, она могла не колебаться ни секунды.

Прецентор поглядел на дверь, ведущую во дворец.

— Второй убийца преследовал Виктора внутри дворца?

— Хай. — Теодор замялся. — То, что вы сейчас увидите, не слишком красиво. Виктор бился с этим вторым до самого коридора.

Кай молча пошел за Теодором и остановился у входа в коридор. Впереди, вокруг, где суетились эксперты-криминалисты, повсюду была кровь. И как остров в ее океане, посередине лежало тело. От него уходили кровавые следы, и отпечатки окровавленной руки виднелись на одной стене. Даже на потолке засохли мелкие капельки крови, будто кто-то плавал в этом океане и сильно плескался.

— И здесь мы тоже не знаем точно, что произошло, но Виктор был сбит с ног и получил сквозное ранение в грудь в дальнем конце коридора. Осталось отверстие в полу, где вошел клинок, который его пригвоздил. Предположительно в момент ранения Виктор каким-то образом вывел противника из строя. После этого он освободился, убил нападавшего и попытался вернуться в сад. — Теодор показал на ближайшее к нему размазанное пятно. — Он сумел добраться досюда, когда Оми его нашла.

Пока Координатор рассказывал, Кай увидел схватку мысленным взором. Он видел, как его друг, пригвожденный к полу спиной, вытаскивает меч сантиметр за сантиметром, потом убивает своего неудавшегося убийцу. Он слышал отрывистое дыхание Виктора, оскользающегося в собственной крови и упрямо встающего снова. Из кровавой маски лица глядели на него пылающие глаза Виктора, потом его друг рухнул снова, уже окончательно.

Кай опустился на колени — в горле застрял душивший ком. Виктор всегда верил в него, помогал, продвигал. Виктор был другом, который от своих друзей требовал многого, но никогда не жалел наград за их усилия.

Если бы не Виктор, не его поощрение и одобрение, я бы ни за что не был тем, кем я стал. Никогда ни у кого не было друга лучше, но, когда я был ему нужен, меня рядом не оказалось.

Чьи-то руки легли Каю на плечи. Он поднял глаза и увидел стоящего над собой Прецентора.

— Ты ничего не мог сделать, и здесь ты никак не мог оказаться.

— Вы правы, Прецентор, но все равно я чувствую свою вину.

— Вина здесь моя, — прозвучал тяжелый, насыщенный чувством голос Теодора. — Моей дочери не могло прийти в голову, что кто-нибудь захочет причинить вред Виктору или ей. Она была права, поскольку любима моим народом; это мои враги хотели использовать ее и Виктора против меня. Когда она попросила разрешения провести здесь вечер с Виктором, как проводила вечера во время битвы на Люсьене, я позволил ей.

Фохт нахмурился:

— И сегодня здесь не было охраны?

Теодор вскинул голову,

— Я не оставил ее без защиты. Она желала уединения, и с этим желанием я посчитался, но вся местность вокруг патрулировалась. Очевидно, патрули оказались… скомпрометированы.

Он позволил Виктору и Оми провести вечер наедине?

Кай поднялся на ноги.

— Вы доверили безопасность своей дочери Виктору. Теодор кивнул.

— Мне жаль, что таким образом я убедился в правильности своего выбора. Но я и не сомневался в ней.

Кай с Фохтом обменялись понимающими взглядами, потом снова повернулись к Теодору и подходившему инспектору полиции. Инспектор что-то зашептал на ухо Координатору, и Теодор побелел. Он кивнул полицейскому, и тот поспешил к выходу, выкрикивая приказы своим подчиненным.

Теодор махнул рукой, приглашая за собой:

— Пойдемте. Мы едем в госпиталь. Горло

Каю передавил холодный ужас.

— Это Виктор?

— Хай. — Голос Координатора упал до шепота. — Там… там осложнения.

Виктор оказался где-то, и невозможность понять, где именно, испугала его. Он был будто в прозрачной сфере, окруженной белым туманом, который светился, не давая тепла. Вверху, вовне, вдали виднелся яркий диск, свет, похожий на солнце, когда смотришь на него через облака.

Он отметил, что было очень тихо, и ничто не шевелилось в тумане.

Виктор посмотрел себе на грудь и увидел под правым соском неровную рану шириной сантиметра три. Какая-то очень маленькая, чтобы вызвать такую огромную боль. Вспомнилось, что куда больнее было при выходе меча, чем когда он вошел. И сильнее собственной наготы Виктора удивило смолкнувшее шипение воздуха из проколотого легкого.

Что-то здесь явно неправильно.

— Это вряд ли точно сказано.

Не думая, Виктор повернулся на голос и оказался лицом к лицу с человеком в белой мантии. Лицо он узнал только потому, что видел его на монетах да в старых голозаписях.

— Вы похожи на моего отца.

— Я и есть твой отец, — улыбнулся Ханс Дэвион. — В загробной жизни теряешь малость седины, жирок с талии уходит — и становишься таким, как был в своем зените.

— В загробной жизни? Ханс чуть нахмурился:

— Сын, ты умер. Я пришел забрать тебя с собой.

— Йе! — ворвался в сферу другой голос, грубее и настойчивее, и материализовался еще один человек, одетый в доспехи самурая — красные с головы до ног. Он был чуть пониже отца Виктора, но держался столь же величественно. Вновь прибывший кивнул на Виктора: — Ему предназначено пойти со мной.

— О чем ты говоришь? — Ханс обернулся к самураю гневным лицом. — Это мой сын, которым я горжусь безмерно. Он мой, Такаши. Неудивительно, что ты хочешь его, потому что ты всегда хотел того, что принадлежит мне.

— Ха! Я лишь хотел спасти принадлежащее тебе от твоего неумелого правления, — хитро улыбнулся дед Оми. — Твой сын погиб, защищая жизнь моей внучки. Он бился за ее честь как самурай и смерть встретил тоже как самурай. И ему предназначено быть самураем до конца вечности.

Синие глаза Ханса прищурились.

— Я не хотел вспоминать, как он погиб, но этого никогда не случилось бы, не будь твой народ настолько задавлен, что убийство — единственный оставленный ему способ выразить свое мнение.

У Виктора отвисла челюсть. Он отказывался верить, что мертв. Он знал, как называется то, что с ним сейчас происходит: «предсмертные видения»; но знал также, что ученые считают такие вещи полетом воображения. Свет в пустоте — это отказ органов чувств, отчего остается лишь точечное окошко в мир.

Все это у меня в голове.

Такаши посмотрел на него в упор.

— Нет, Виктор, это все на самом деле. Будь это не так, не будь ты мертв, мы бы не знали, о чем ты думаешь.

Виктор нахмурился.

— Раз это все — мое воображение, то вы вполне можете знать, о чем я думаю, — это я вообразил вашу способность читать мои мысли.

Ханс улыбнулся:

ѕ Я всегда говорил, что он умен.

— И это еще одна причина, почему он решит пойти со мной. — Такаши протянул руку к Виктору. — Ты показал себя настоящим воином. Ты знал великие победы и великие поражения, но всегда стремился к новым высотам, через новые барьеры. И это то, что делает тебя самураем.

— Чушь, Такаши, — это делает его Дэвионом — Ханс тоже протянул руку к Виктору. — Идем со мной, сын. Доверься мне, я знаю, что для тебя лучше. Следуй за мной — и увидишь сам.

— Нет.

— Нет? — поразился Ханс.

— Он идет со мной! — просиял Такаши.

— Нет! — тряхнул головой Виктор. — Ни с кем из вас я не пойду.

Ханс сложил руки на груди:

— Одному тебе здесь не пройти.

Такаши согласно кивнул:

— Это не разрешено, никак не разрешено.

— Тогда я вернусь туда, где сам могу прокладывать себе путь.

Оба его собеседника рассмеялись, Ханс ласково улыбнулся.

— Сын, у тебя очень небольшой выбор путей. Ты всю жизнь шел путем Дэвиона, теперь немножко позаигрывал с путем Куриты. Другого выбора у тебя нет.

— Этого не может быть.

— Это так и есть, — улыбнулся Такаши.

Виктор, пораженный их согласием, прижал руку к горлу. Хотя он был наг, рука ощутила прохладную гладкость нефритовой подвески, которую подарил ему Кай.

Сун Ху-цзу. Кай подарил его мне как напоминание: всегда быть самим собой.

Виктор улыбнулся, увидев недовольную гримасу отца.

И я всегда должен быть самим собой.

Он откинул голову назад и засмеялся.

— Всю мою жизнь я держался установленных тобой правил, отец. Много раз говорил я людям, что превзошел бы тебя, если бы они только мне дали, но не люди держали меня. Ты меня держал, отец.

Глаза Ханса сверкнули гневом.

— Я никогда не держал тебя!

— Не ты, но твой образ. — Виктор молящим жестом вытянул руки к отцу. — Ты был мне хорошим отцом, лучше я и желать не мог, но ты страшил меня и подавлял, сильно подавлял. Я в сравнении с тобой — ничто, но лишь потому, что время мое другое, и задачи у меня другие. И каждый раз, когда я собирался сделать что-нибудь, что превзойдет твои деяния, затмит их, я колебался, потому что превзойти тебя — значит принизить твой образ. Когда я вырастал, когда отодвигался от тебя все дальше по времени, по опыту пережитого, все меньше и меньше становилось тебя в моей жизни, а я никогда не хотел тебя терять.