И явилось новое солнце - Джин Вулф

Ни разу в своих прежних жизнях мне не приходилось повиноваться с такой неохотой, и все же я шагнул вперед, как она велела. Она подняла меня в чаше своих ладоней, будто новорожденного щенка. Дыхание ее оказалось ветром Йесода, который я уже не чаял вдохнуть снова.

– Откуда же черпают столько силы? – это был всего лишь шепот, но мне показалось, что он сотряс весь остов корабля.

– От тебя, Цадкиэль, – сказал я. – В иное время я был твоим рабом.

– Расскажи мне.

Я попытался и обнаружил, сам не знаю как, что каждое мое слово несет значение десяти тысяч, ибо, когда я произнес «Урс», вместе с этим словом появились континенты, моря, все острова, темно-синее небо, озаренное славой Старого Солнца, правящего посреди своей звездной свиты. После сотни подобных слов она знала о нашей истории больше, чем я мог себе помыслить; а я, сам того не ведая, дошел до места, когда мы с Отцом Иниром обнялись и я поднялся по трапу на судно иеродулов, которое должно было доставить меня на корабль иерограммата, корабль Цадкиэль. Еще сотня слов, и все, что случилось со мной на борту и на Йесоде, встало, сверкая, в воздухе между нами.

– Ты подвергся испытаниям, – сказала она. – Если хочешь, я могу дать тебе то, что заставит тебя забыть их все. Но ты все равно доставишь Новое Солнце своему миру, одним лишь чутьем.

Я покачал головой:

– Не хочу забывать, о Цадкиэль. Я слишком часто хвалился, что ничего не забываю, и забвение – которое случалось со мной раз или два – кажется мне чем-то сродни смерти.

– Скажи лучше, что смерть – это память. Но даже смерть может быть доброй, как открылось тебе на озере. Хочешь, я поставлю тебя на пол?

– Я твой раб, как уже признался. Твоя воля – моя воля.

– А если бы я пожелала уронить тебя?

– Тогда твой раб все же будет бороться за жизнь, чтобы мог жить Урс.

Она улыбнулась и развела руки:

– Ты уже забыл, как легко здесь падать!

И действительно, на миг я ощутил испуг; на Урсе, упав с кровати, я подвергся бы большему риску. Здесь же я легко, как перышко, опустился на пол каюты Цадкиэль.

И все же прошло несколько мгновений, пока я опомнился настолько, чтобы заметить, что все остальные исчезли и я стою один. Цадкиэль, видимо проследив за моим взглядом, прошептала:

– Я отослала их. Человек, который спас тебя, будет вознагражден, равно как и женщина, сражавшаяся на твоей стороне, когда остальные готовы были убить тебя. Но вряд ли ты увидишь их снова.

Она потянулась ко мне правой рукой, пока кончики ее пальцев не коснулись пола прямо передо мной.

– Целесообразно, – сказала она, – если мой экипаж и впредь будет считать меня большой и не догадываться, как часто я появляюсь среди них. Но ты знаешь обо мне слишком много, чтобы обманывать тебя подобным образом, и заслуживаешь слишком многого, чтобы вообще быть обманутым. Сейчас будет удобнее, если мы сравняемся в росте.

Я едва расслышал последние слова. То, что произошло в следующий миг, захватило все мое внимание. Верхняя костяшка ее указательного пальца превратилась в лицо, и это было лицо Цадкиэль. Ноготь расщепился раз, потом еще раз, затем разделились первый и второй суставы, так что нижняя костяшка стала ее коленями. Палец шагнул прочь из руки, подняв свои собственные руки и развернув усыпанные глазами крылья, а великанша за ним исчезла, словно погашенное пламя.

– Я отведу тебя в твою каюту, – сказала Цадкиэль. Теперь она была ростом чуть ниже меня.

Я порывался упасть перед ней на колени, но она подняла меня.

– Идем. Ты устал – куда больше, чем думаешь, и неудивительно. Там тебя ждет славная постель. Еду принесут, как только проголодаешься.

Я лишь вымолвил:

– Но если тебя увидят…

– Нас не увидят. Здесь есть проходы, которыми пользуюсь только я.

При этих словах в стене распахнулся один из проемов. Цадкиэль увлекла меня в открывшееся отверстие и повела по темному коридору. Тогда я вспомнил, как Афета говорила мне, что ее народ видит в такой темноте; но Цадкиэль, в отличие от Афеты, не пульсировала светом, и я был не настолько глуп, чтобы рассчитывать, что мы разделим с ней упомянутую постель. После довольно долгого перехода разлился свет – Старое Солнце поднялось из-за невысоких холмов, – и казалось, мы вышли за пределы коридора. Прохладный ветерок шевелил траву. С наступлением света я увидел на земле перед нами черный ящик.

– Вот твоя каюта, – сказала Цадкиэль. – Будь внимателен. Мы должны шагнуть в нее.

Мы сделали это, ступив на что-то мягкое. Затем шагнули еще раз и наконец оказались на полу. Свет озарил комнату, которая была много, больше, чем моя старая каюта, и довольно странной формы. Утренний луг, откуда мы явились, был всего лишь картиной на стене за нашими спинами, а шагали мы по спинке и сиденью большого дивана. Я подошел к картине и попытался просунуть в нее руку, но натолкнулся на сопротивление твердой стены.

– Такие вещи имеются у нас в Обители Абсолюта, – сказал я. – Теперь я вижу, с чего брал пример Отец Инир, хотя наши, конечно, не так совершенны.

– Заберись на этот диван как следует и сможешь пройти сквозь картину, – объяснила Цадкиэль. – Давление ноги на сиденье рассеивает иллюзию. Теперь мне пора идти, а тебе надо отдыхать.

– Подожди! – воскликнул я. – Я не смогу уснуть, пока ты не скажешь мне…

– Что?

– У меня нет слов… Ты была пальцем Цадкиэль. А теперь ты – сама Цадкиэль…

– Ты же знаешь нашу способность менять облик; судя по твоему недавнему рассказу, когда ты был моложе, ты встречал меня в будущем. Клетки наших тел подвижны, словно у тех морских существ на вашем Урсе, которые могут просочиться сквозь решетку, а потом собраться воедино. Что же тогда мешает мне образовать миниатюру и сужать сочленение, пока она не отделится? Я – своеобразный атом; после воссоединения моя основная часть узнает все, что узнала я.

– Твоя основная часть держала меня в руках, а потом растаяла как сон.

– Вы – род пешек, – сказала Цадкиэль. – Двигаетесь только вперед, пока мы не возвращаем вас на прежнее место, чтобы начать игру заново. Но не все фигуры на доске пешки.

25. ЛАБИРИНТЫ СТРАСТЕЙ

Усталость странным образом воздействует на ум. Оставшись в одиночестве в своей каюте, я мог думать только о том, что моя дверь теперь не охраняется. Все время, что я был Автархом, у моей двери постоянно стояла стража, обычно – преторианцы. Я прошел через несколько комнат, ища их, лишь для того, чтобы удостовериться, что их нет; но когда я открыл последнюю дверь, полулюди-полуживотные в причудливых шлемах вытянулись во фрунт.

Я закрыл дверь, раздумывая, для того ли они стоят, чтобы не пускать никого внутрь, или для того, чтобы не выпускать наружу меня, и еще некоторое время потратил, гадая, как погасить свет. Однако я слишком устал, чтобы упорствовать в своих поисках. Сбросив одежду на пол, я растянулся на широкой постели. Мысли мои погрузились в то сумеречное состояние, которое мы зовем дремой, и свет потускнел и погас.