Дочка людоеда, или приключения Недобежкина - Михаил Гуськов

— Как же ты, бабушка, живешь в таком грохоте? — удивилась Варя.

— Притерпелась ко всему, доченька, хоть и нервы никудышные стали, а запросы теперь скромные. Одним словом, Варя, смиряюсь, — прошамкала старая карга. — Ты пока оглядись, а я чайку поставлю. У меня еще сегодня столько дел. Надо себя в порядок привести. — Она скрылась за ширмой.

Варя оглядела комнату, в которой были смешаны предметы роскошной обстановки и нищенского быта, вещи древние и почти совсем новые. В центре комнаты, между двумя окнами, стоял огромный диван по моде тридцатых годов, с полочкой, на которой на вязаных салфетках стояли костяные слоники и шкатулки, осыпанные мелкими ракушками. Варя взяла одну из них и прочитала над пейзажем с пальмами и лунной дорожкой через море: "Крым, 1951 год".

— Незабываемый август был, Варенька! — Агафья, появившись с золотым самоварчиком в виде петуха, мечтательно закатила глаза, блеснув клыками. — Мисхор. Ливадия. Петр Агафонович был еще в расцвете сил.

Расчувствовавшись, старушка смахнула слезу. Варя поняла, что затронула дорогие сердцу воспоминания.

— Петр Агафонович? — Она вопросительно взглянула на старуху.

— Да, это мой муж. Очень хороший человек, принципиальный, непьющий, политически грамотный. Старший советник юстиции. Да вон он на фотографии! И я рядом. — Агафья снова скрылась за ширмами.

Варя подошла к другой стене этой круглой комнаты и начала разглядывать большие н маленькие фотографии, часто натыканные на деревенский манер в больших деревянных рамах под одним стеклом.

— Бабушка, а кто это за пулеметом на тачанке сидит в папахе?

Из-за ширмы раздался молодой голос.

— Да ты что, Варька, не узнала? Это же я. Меня хлебом не корми, только дай из пулемета пострелять. Я знаешь, какая меткая, я в гражданскую четыре ордена за пулемет получила: один от генерала Врангеля, другой, "За храбрость", от Булак-Балаховича, а два, "Красного знамени", от Буденного. Вон там приколоты, в другом простенке.

Варя, недоумевая, как можно получить за одну войну сразу ордена двух, враждующих сторон, подошла к указанному простенку, и у нее запестрело в глазах. Орденов у Агафьи было больше, чем у Брежнева, и они тоже все были разные: были старинные кресты со звездами, были и совсем новые, но сильнее всего потрясло девушку то, что рядом со звездой Героя Советского Союза красовался Большой Рыцарский Крест и дубовые листья.

Варька ахнула:

— Агафья Ермолаевна, вы что же, фашисткой были?

— Нет, внученька, я в политику не вмешиваюсь, а в люфтваффе была. Я же говорю, очень люблю из пулемета пострелять, особенно на лету. Пулемет — это ювелирная работа. То одним поможешь, то другим. Я жестокая и жалостливая, Варя. Как увидела, что немцев бить стали, на "мессершмитт" пересела, а до этого, почитай, всю войну то на "Ишачке", то на "Лавочкине" пролетала. Бомбить — нет, бомбежкой я не занималась, не люблю топорной работы. У меня и удостоверение ветеранское имеется. Я вообще инвалид войны второй группы, у меня четыре ранения — три тяжелых и одно легкое. Только кто сейчас с нами, ветеранами, считается? Вон, я на очереди стою на новую квартиру, все без толку.

Со смешанным чувством возмущения беспринципной позицией хозяйки ступы и восхищением перед ее воинскими подвигами юная красавица продолжала рассматривать фотографии. Особенно ее заинтересовали две. На одной старушка подкладывала, вязанку хвороста под костер инквизиции. На второй юная рыжая девица в диадеме, стоя на башне в обнимку с молодым патрицием в лавровом венке, любовалась пожаром Рима, оба победно потрясали в воздухе факелами, будто они и устроили этот пожар.

— Бабушка, а это из какого фильма кадры?! Что-то знакомое и про старушку, и про пожар? Мне кажется, я видела эти фильмы! — изумилась Варя, разглядывая цветные фотографии.

— Это не фильмы, это меня мой личный фотограф заснял, когда я Яну Гусу на костер свою вязаночку пожертвовала — люблю подурачиться, а уж историки и поэты все за чистую монету выдали, в один голос вот уже три века веют: святая простота, свою последнюю вязанку, как лепту вдовы, не понимая, что делает, принесла на костер, на котором сожгли великого гуманиста. Все врут. Тьфу, гадость эти историки, продажные твари. А на второй — это я с Нероном. Это мой первый муж. Очень был веселый человек — с душой, с размахом. Я ему говорю: "Докажи, что меня любишь. Сожги Рим!" А он рабам: "Эй, факелы сюда!" Ни одной секунды не раздумывал. Вот это человек! Душа!

— Бабушка, это же преступно! — воскликнула девушка, до глубины души возмущенная безграничной порочностью Агафьи.

— Много ты понимаешь, дура! — зло крикнул властный, богатый молодыми интонациями голос. — Ты клялась не судить да не судимой быть, а судишь!

— Прости, бабушка! — вспомнила уговор Варя. — Я забыла.

— Ну, то-то же! — сочный голос светской львицы высокомерно смягчился. — Ладно уж, давай чай пить, да пора дела делать.

Из-за ширмы показалась высокая огененноволосая дама лет тридцати с ослепительно гладкой кожей золотистого оттенка. Рыжая улыбнулась своей гостье жемчужной улыбкой.

— Так я тебе больше нравлюсь?! — спросила Агафья, читая восхищение в Вариных глазах.

— Ага!

— Не ага, а да! Поживешь с мое, кое-что поймешь и многому научишься. Рима ей жалко стало. Язвы каленым железом прижигают. Огонь очищает, Варька. Давай чай пить, Я тебя научу, что делать, чтобы Недобежкина спасти. Только запомни, я не всесильная. Научить научу, а дальше все от твоей ловкости и смелости будет зависеть, Ошибешься — я же вас на тот свет и отправлю. Договорились? Кстати, можешь звать меня Агой.

Варя согласно кивнула головой, и две рыжие, одна совсем юная, а вторая бесконечно древняя, сели пить чай.

Зачем Недобежкин решил перед бальными танцами заехать к Вареньке, ему и самому было неясно. Наверное, ему хотелось покрасоваться перед ней в своем новом белом костюме, но скорее всего — показать преображение постника Петушкова, философские рассуждения которого производили на Варю, как ему казалось, большое впечатление.

Марья Васильевна, еще ничего не знавшая о задании, которое получил муж от Агафьи, в шоке от безрассудного поступка дочери, открыла дверь. На пороге стояли Аркадий с огромным букетом роз и Петушков с бутылкой шампанского, остальные пассажиры лимузинов по приказу аспиранта остались поджидать их во дворе.

— Здравствуйте, Марья Васильевна! Я вчера вел себя несколько неуравновешенно и сегодня пришел извиниться. Мне бы хотелось в знак нашей дружбы пожелать вам всем здоровья, — с порога начал он пересказывать хозяйке дома одну из глав Карнеги, повествующую об элегантном коммивояжере, поставившем себе цель всучить недоверчивой домохозяйке ненужную ей швейную машинку.

— Добрый день, ангел Марья Васильевна! — подпустил ангела из-за спины Недобежкина еще более основательно натасканный по Карнеги бывший аскет Петушков, к тому же имевший к этой науке природную склонность как врожденный проповедник духовности, имманентности и трансцендентности.

— Аркадий?! Сереженька?! Какой приятный сюрприз! — Марья Васильевна нечеловеческим усилием потомственной злой волшебницы взяла себя в руки, и ее лицо выразило наслаждение этим приятным сюрпризом.

"Чтоб вам к черту провалиться! Только вас сейчас и не хватало!" — подумала она, вслух проговорив:

— Заходите! Ах, как это мило с вашей стороны!

— Мы только на одну минутку.

— Почему же на одну минутку?! Варя, Варенька, Валентина! К тебе гости, — крикнула мать, зовя дочку обоими ее именами. — Странно, куда же делась дочка? Наверное, вышла к подруге — Марья Васильевна изобразила удивление, скрывая от друзей, что дочь ее только что улетела в ступе бабы-яги. — Почему же на минутку? Оставайтесь отобедать, — повторила она.

— Никак не можем. Нас ждут внизу.

— У меня огромная кастрюля супа из индейки.

— Нет, уважаемая Марья Васильевна, только выпьем по бокалу шампанского за дружбу и уйдем. Мы придем с Петушковым на неделе, в среду вечером, Хотите?

В прихожей появился Андрей Андреевич Повалихин, совсем убитый исчезновением дочери и необходимостью съесть молодого ученого.

— Аркадий! Я очень рад, что ты появился. Вчера я тебе наговорил много лишнего. За это время произошло столько событий. Я много передумал. Прости. Поступай, как знаешь, в отношении Варвары. А сейчас у меня есть к тебе очень важный разговор. Пойдем в мой кабинет.

Андрей Андреевич, глубоко погруженный в свои мысли, бесчувственно, как автомат, пожал руку Петушкову, едва ли сознавая его присутствие, и увлек с собой аспиранта.

— Аркадий, — усадил он в кресло молодого человека, — послушай меня внимательно. Не езди сегодня в Архангельское. Больше я тебе ничего не могу сказать. Даже за то, что я тебя предупредил, у меня могут быть большие неприятности, но будь что будет. Заклинаю тебя всеми святыми, всеми силами рая и ада — не езди сегодня в Архангельское.