Фантастика - Борис Акунин

В общем, на десятое у Дарновского были большие планы.

Утром отвез Инну в Шереметьево — и скорей в Кузьминки, будить Анну.

Приехал не с пустыми руками. С огромным букетом роз, с бутылкой настоящего «Клико» из валютного магазина и с подарком, особенного значения — элегантное белое платье, точно по Анниной фигуре. Отстегнул две годовые зарплаты среднестатистического советского человека.

С невинным видом сказал: «Его надо надевать на голое тело, такой фасон».

Сказал вслух, потому что Анна прижимала невесомое творение миланских кудесников к груди, а носом зарылась в букет и, зажмурившись, сосредоточенно вдыхала аромат. Очень кстати — заглядывать в мысли Роберта ей сейчас было незачем.

«А как же? — спросила она, отложив букет и разворачивая платье во всю длину. — Ведь это неприлично».

— Прилично. Ткань тонкая, но плотная. Я выйду, надень.

Когда пять минут спустя он вернулся в комнату, Анна стояла перед зеркалом. Платье было открытое, на тонких белых лямках. В Роберте шевельнулось чувство явно не братского происхождения. Он обрадовался. Но в зеркале отразился ее взгляд — вопросительный и явно тревожный. Дарновский поскорее отвернулся.

«Сегодня всё разрешится», успел услышать он.

Что ж, он был того же мнения.

Раз такое дело, праздничную программу Роберт решил переменить. Вместо ужина при свечах — торжественный завтрак. При свете дня всё, наверное, произойдет естественнее, ведь темнота не Аннина стихия.

Пока он, как фокусник, доставал из сумки разные вкусности и выставлял их на стол, Анна была непривычно тиха. То есть, она, разумеется, всегда была тиха, но сейчас сидела не поднимая глаз, и ее мыслей Роберт не слышал.

Но вот стол был накрыт.

Дарновский хотел открыть бутылку и вдруг почувствовал — это лишнее. Всё произойдет прямо сейчас, без дурацкого ритуала с непременным питьем французской газировки.

Волновался он ужасно, но по-правильному волновался, как надо. И у Анны на скулах выступил румянец, это был отличный симптом.

Отставив бутылку, Роберт шагнул к ней, взял за руки, потянул со стула и принялся целовать маленькую кисть. Пальцы слабо шевелились в ответ, но и только.

На помощь пришло платье, словно в благодарность за потраченные деньги.

Бретелька плавно, сама собой, соскользнула вбок, полностью обнажив острое плечо. Роберт так и впился в него глазами.

Дело было не в беззащитной обнаженности. Ему случалось видеть и более интимные части ее тела — Анна стыдливостью не отличалась. Как и Инна, она спала голой, и когда Роберт утром приходил ее будить, ему не раз приходилось натягивать на нее сползшее одеяло. При этом он не испытывал ничего кроме нежности и восхищения перед красотой ее гибкого, тонкого тела. А один раз, еще зимой, они так намерзлись в парке, что Анна затащила его принимать горячую ванну вдвоем. И тоже ничего — было просто весело. Плескались, как дети в лягушатнике.

Но сейчас он смотрел на ее обнаженное плечо, всего лишь плечо — и не мог ни вдохнуть, не выдохнуть.

С усилием поднял глаза и сказал всё то, что собирался — гораздо лучше, чем это проговорилось бы словами.

Взгляд Анны потемнел. Роберт услышал: «Да, конечно, да — если ты так…» В этой недосказанности, вернее недомысленности присутствовало именно что многоточие, в котором он уловил некое ожидание, причем не радостное, а тревожное.

Но это остановить его не могло.

Он сделал то, ради чего и было выбрано платье чудесного покроя: расстегнул две молнии на боках, спустил бретельку со второго плеча — и белый шелк сам собой соскользнул вниз.

Тут до Роберта дошло, зачем нужны были все эти долгие месяцы платоники. Чтобы страсть, как перекрытая река, набрала мощь, забурлила и прорвав дамбу, разлилась до самого горизонта.

Сейчас у них всё будет так, как ни у кого никогда еще не бывало — это он знал твердо.

Дрожащими руками он рвал рубашку через голову, сыпались пуговицы. Анна стояла перед ним, опустив руки. Глаза ее были закрыты.

Именно в этот момент раздался звонок в дверь.

— Черт с ним, — вслух пробормотал Роберт. — Ошибка. Все равно. Наплевать.

Но глаза Анны открылись, и он услышал: «Вот оно».

«Что оно? Не обращай внимания. Позвонят и перестанут».

«Не перестанут. Нужно открыть».

«Да зачем?»

«Он все равно войдет».

«Кто?»

Звонки и в самом деле не умолкали, к ним прибавился стук, да еще какой.

Квартира была малогабаритная, из комнаты до прихожей всего пять шагов.

Выругавшись, Дарновский пошел к двери — не открыть, а заглянуть в глазок, что за пожар такой.

Но дверь сама вывалилась ему навстречу, с ужасающим треском и грохотом.

За ней в маленькую прихожую ворвался мужчина.

Увидел Роберта, на миг замер, и Дарновский его узнал. Это был чемпион и басмановский годфазер Дронов. Бешеный взгляд обжег: «Убью!» Потом скользнул Роберту через плечо. «Ну и пусть!.. Господи, какая!»

В этом возгласе было столько страдания и восторга, что Роберт, несмотря на всю опасность ситуации, оглянулся.

И тоже застыл.

Анна стояла посреди комнаты, прикрывшись ладонями — закрывала не тело, лицо. Белая ткань лежала складками у ее ног.

У Роберта в голове замелькали стремительные, не связанные между собой мысли.

«Как Афродита из пены… Я сам тебя убью, гад. За нее — запросто…».

Но в следующее мгновение чудовищная сила подбросила его вверх, так что Роберт пролетел по воздуху и спиной обрушился на стол.

Грохот подломившихся ножек, звон стекла, отчаянный крик Анны — потом мощный, все заглушивший всплеск саундтрека, и Дарновский на несколько секунд лишился сознания.

Глава двенадцатая

Вишневая «девятка»

В тот вечер, когда она исчезла, в Сергее будто что-то сломалось, и сначала показалось, что поломка неисправима.

По всему, Дронов должен был закинуться по-крутому — ну, типа носиться по дому, орать, размахивать кулаками, а он как-то съежился, опустился на пол, ткнулся лицом в осиротевший плед и заплакал. Потому что сразу понял: это навсегда. Никогда больше он Марии не увидит. Никогда не разбудит ее поцелуем. Никогда не подглядит, как она сидит в кресле и листает журнал. Столько всяких «никогда» обрушилось на бедного экс-чемпиона, что он замычал от боли.

Вдруг стукнуло: а может, ее на самом деле не было? Может, Мария ему приснилась? Был такой длинный обалденный сон, но все сны рано или поздно заканчиваются.