Свид 24. Книга 1 - Реми Медьяр

дома. Он бежал в небольшой лесной массив за домом, надеясь там переждать нападение. В темноте он легко разбирал дорогу, так часто он тут ходил в прежние спокойные дни, теперь же узкие тропы в полумраке были последним, что Мерсад видел в этих местах.

Стеной огня озарилось небо, второй отряд с размахом шагал по улицам маленькой фермерской деревушки. Молодые, совсем ещё зеленые бойцы, не знавшие страха, баловались с новыми игрушками и палили наугад по хилым домишкам, брошенным машинами и полям. Мерсад, схоронившись в овраге, наблюдал за всем этим действом. Дрожь и страх пробирали тело до костей. Каких-то двадцать минут назад всё было по-другому, всё было живым и таким нетронутым, а теперь безвозвратно ушло. Он посидел в овраге ещё около часа, пытаясь прийти в себя и принять какое-то решение. Собравшись с мыслями, он наконец встал, ноги его подкосились, словно ватные, но он пересилил себя и побежал. Дальше, дальше от этого места, он бежал всю ночь, не давая себе даже минуты на передышку.

Неделю он скитался по брошенным поселкам пока не набрёл на спешно бегущий отряд Рауков. Машины с гулом проносились мимо, он кричал и махал им руками, но никто не останавливался. Лишь одна машина, до невозможности заваленная раненными, некоторым из которых не суждено было добраться до госпиталя живыми, подобрала его. Он трясся в холодном грузовике по разбитым дорогам, рядом лежали трупы и еще живые, стонущие тела. Спустя двое суток они добрались до лагеря. Ещё неделя и он оказался в центре для беженцев. Без документов, вещей и еды скитался среди набросанных на пол постелей, не находя себе место. Никто не обращал внимание на потерянного паренька, метавшегося из угла в угол, все здесь были такими же как он.

Мерсад всё ещё жил тем днем. Он постоянно прокручивал каждую минуту злополучной ночи, просчитывая возможные варианты спасения. Всё было бы иначе будь он напористее и решительнее, все были бы живы, если бы он схватил брата и мать и бежал ещё неделей раньше. Отец бы артачился, но всё равно ушёл бы за ними, не смог он бы жить без них троих. Но так плотно были закрыты глаза Мерсада тогда, что опасность казалась ему чем-то далеким и невозможным.

«Ведь наша армия самая сильная, самая лучшая и принесет мир всему миру» – звучали в его голове телевизионные слоганы. Его мучила бесконечная боль и вина, при каждом его варианте он всё больше осознавал, как много на самом деле лежало на его плечах ответственности за семью и как мало он понимал тогда. Лежа до утра без сна среди таких же беженцев, он тихо плакал от горечи потери. Если сон и настигал его, то был тяжелым и наполненным ужасами. Каждую ночь ему виделось, что вот он снова на том дворе, стоит, а за штанину его дергает маленький напуганный брат, который ещё даже не знал, что происходит в мире, ведь весь его мир был в пределах этих нескольких гектаров полей и скромного дома. Весь его мир состоял из старшего брата и родителей, которые так радовались столь позднему ребёнку.

Мерсад не мог есть, каждый кусок вставал у него в горле. Когда волонтёры подходили к нему с вопросом кто он, откуда, где его родственники и чем они могут помочь, он молчал. Да где-то там есть тетка по отцу, есть куча разных далёких родственников, с которыми он не общался много лет, но сейчас он не мог думать об этом. Сердце его жгла бесконечная боль утраты, такой глупой и такой скоропостижной, что сам он ещё не всё осознал, чтобы кому-то что-то отвечать.

Потом снова переезд, дальше в тыл, где жизнь всё также била ключом, словно и не было ничего. Ему хотелось кричать людями о своем горе, хотелось хватать их за руки на улице, когда они смеялись или пили кофе на ходу, чтобы те очнулись и вышли из своего розового мирка, в которым когда-то прибывал и он. Но люди лишь шарахались в стороны от паренька в протертой рабочей робе.

Боль всегда трансформируется во что-то большее, она пускает свои корни глубже в душу, оседает цепляясь за чувство вины, которое подтачивает все моральные основы. Ты готов поверить во что угодно лишь бы унять эту боль. Так в Мерсаде начала расти ненависть. Из маленького семечка обиды на врага, выросло огромное дерево злобы и ярости, которые метались в извилинах головного мозга и безутешно искали выхода, искали реализации в вещевом мире. Прошёл ещё месяц, прежде чем Мерсад принял окончательное решение и вступил в отряд добровольцев, дав начало своему собственному пути отмщения. Спокойный и сдержанный, он скрывал пылкость своего раненого сердца, чтобы добраться туда, где сможет пролить чужую кровь за кровь своих родных. Он с жадностью хватал всю возможную информацию, которая могла ему пригодиться, как прилежный ученик, он ночами листал материалы об устройстве техники, с которой ему предстояло работать. Два месяца теории, три месяца тренажеров и вот наконец его загрубевшая ладонь прикоснулась к холодному металлу его первого Раука.

Работая в полях ему приходилось часто налаживать Рауки разных видов, они не были похожи на боевые, но суть их устройства не сильно отличалась. Так при первой же посадке в новую блестящую машину, он почувствовал себя на своем месте. Да именно здесь он ощущал единение с самим собой. Не было вокруг толп плачущих детей и женщин, измученных стариков. Были только горячие головы молодых бойцов, которые грязно ругались, дрались без повода, а по выходным напивались в хлам. Мерсад не пил, его набожная мать не перенесла бы вида своего пьяного сына, и он следовал этим заповедям даже когда её не стало. Но от драк его невозможно было удержать. Дрался он и в Рауке среди своих и так, без машины, голыми руками. Всякий раз его глаза наливались кровью, стоило кому-то его задеть не добрым словом, а порой и просто косо посмотреть, как он взрывался, кидался на с кулаками на неосторожного сослуживца, видя в нём тех самых Свидов, ровными рядами идущих среди пшеницы. Он не знал и не чувствовал, когда надо остановиться, бил с нескрываемой жестокостью, чем заслужил уважение среди подобных ему. Только те наслаждались болью и страданием угнетаемых, а он лишь бежал от собственной боли, не утихающей ни на минуту.

В первые месяцы его определили в часть для зачистки. Все новички проходили этот путь прежде, чем вступать в открытый бой. Ничего в