Изгнанник - Джозеф Конрад

Аисса отступила. Ее губы дрожали, когда она спросила очень тихо:

— Это твои люди?

Он слегка кивнул. Она в раздумье покачала головой — несколько лепестков умиравших в ее волосах цветов упали, большими красными и белыми каплями к ее ногам.

— Ты знал?

— Нет, — ответил Виллемс, — За мной прислали.

— Вели им уйти. Они все прокляты. Что общего между ними и тобой, несущим мою жизнь в своем сердце?

Виллемс молчал. Он стоял перед ней, глядя в землю, и повторял себе: «Я должен отнять у нее револьвер сразу, сейчас же. Без оружия я не буду спокоен с этими людьми».

— Кто она? — спросила Аисса, взглянув на тихо плачущую Жоанну.

— Моя жена, — ответил Виллемс, не поднимая глаз, — Моя жена, согласно нашему закону, данная мне богом.

— Ваш закон, ваш бог! — воскликнула Аисса с презрением.

— Дай мне револьвер, — решительно повторил он.

Она, не обращая внимания, продолжала:

— Ваш закон или твоя ложь? Чему я должна верить? Я пришла защитить тебя, увидев незнакомых людей. Ты лгал мне губами, глазами. Кривое сердце!.. Ах, — продолжала она, — она первая! А я могу быть только рабыней?

— Можешь быть, чем хочешь, — сказал он с жестокостью, — Я ухожу.

Ее взгляд остановился на одеяле, под которым что-то зашевелилось. Она сделала шаг и нему. Виллемс повернулся. Ему показалось, что у него свинцовые ноги. Он чувствовал такую слабость, что на миг им овладел страх умереть на месте, не успев бежать от греха и гибели.

Она откинула край одеяла и, взглянув на спящего ребенка, содрогнулась словно увидала что-то невыразимо ужасное. Она смотрела на маленького Виллемса неверящими и испуганными глазами. Пальцы ее разжались, и тень легла на ее лицо, будто что-то мрачное и роковое стало между ней и солнцем.

Виллемс не шевелился. Все его способности сосредоточились на мысли об освобождении. И в эту минуту уверенность в освобождении нашла на него с такой силой, что ему показалось, будто он слышит громкий голос, кричащий, что все кончено, что еще пять, десять минут, и он перешагнет в другой мир; что все: эта женщина, безумие, грех, сожаление, все исчезнет, рухнет в прошлое, рассеется, как дым, превратится в ничто, даже и воспоминание о его падении. Все — ерунда. Ему все равно. Он забыл Аиссу, жену, Лингарда, Гедига, всех, в мгновенном видении зовущего будущего.

Вдруг он услышал голос Аиссы:

— Дитя! Это дитя! Чем заслужила я это несчастье и горе? На свете жили твой мальчик и его мать, а ты говорил мне, что тебе не о чем вспоминать в твоей стране! Я думала, что ты будешь только моим. Я думала, что я…

Ее голос оборвался, и с ним в ее сердце умерла великая, драгоценная надежда на новую жизнь. Она надеялась, что в будущем хрупкие ручки ребенка свяжут их жизнь в одно неразрывное целое, свяжут цепью любви, благодарности, нежного уважения. Она хотела быть первой, единственной. Теперь, увидя сына этой женщины, она почувствовала, что ее оттолкнули в холод, мрак и безмолвие непроницаемого и огромного одиночества, откуда нельзя выбраться, где нет надежд.

Она подошла к Жоанне. Эта женщина вызывала в ее сердце гнев, и зависть, и ревность. Она чувствовала себя униженной и оскорбленной. Она вырвала из рук Жоанны куртку, которой та закрыла лицо.

— Дай мне увидеть лицо той, перед которой я только прислужница и рабыня. А! я вижу тебя!

Она молча смотрела на Жоанну с презрительным удивлением.

— Сирани, — медленно проговорила она.

Жоанна бросилась к Виллемсу с воплем.

— Защити меня, Питер, защити меня от этой женщины.

— Молчи. Тут никакой опасности нет, — хрипло сказал Виллемс.

Аисса смотрела на них с презрением.

— Аллах велик. Я лежу в пыли у ваших ног, ведь пред вами я ничто, — воскликнула она с притворным смирением.

Обернувшись к Виллемсу, она крикнула:

— Что сделал ты со мной, лживый сын проклятой матери! Молчи! Твои слова хуже змеиного яда! Сирани! Женщина из племени, презренного всеми!

— Останови ее, Питер, — крикнула Жоанна. — Вели молчать этой язычнице. Язычница! Язычница! Прибей ее, Питер!

Виллемс заметил револьвер, оставленный Аиссой на скамейке, рядом с ребенком. Не меняя позы, он сказал жене по-голландски:

— Беги! Захвати ребенка и револьвер. Беги к лодке. Я задержу ее. Пора!

Аисса подошла ближе. Она, все еще смеясь, смотрела на Жоанну и рассеянно теребила пряжку пояса.

— Ей, ей — матери того, кто будет прославлять твой ум и твою смелость. Все ей! У меня ничего нет. Ничего. На, возьми.

Она сорвала с себя пояс и бросила его к ногам Жоанны. Затем поспешно сорвала с себя браслеты, золотые шпильки, цветы. Освобожденные длинные волосы, рассыпаясь, упали на плечи, обрамляя ее дико возбужденное лицо.

— Прогони ее, Питер. Прогони эту дикую язычницу, — настаивала Жоанна. Она топала, цепляясь за Виллемса обеими руками.

— Смотри, — кричала Аисса, — смотри на мать твоего ребенка. Она боится. Почему она не убегает от меня? Посмотри на нее. Она безобразна.

Жоанна, видимо, поняла пренебрежительный тон этого голоса. Оттолкнув мужа, она подскочила к Аиссе и ударила ее по лицу. Схватив кричащего ребенка, она понеслась к реке, пронзительно крича в припадке безумного испуга.

Виллемс двинулся к револьверу, Аисса быстро кинулась вперед, толкнув его так, что он, шатаясь, отошел. Она схватила оружие, спрятала его за спиной и крикнула:

— Ты не получишь его. Иди за ней. Иди встречать опасность… Иди встречать смерть… Иди без оружия… Иди! С пустыми руками и сладкими речами, с какими ты пришел ко мне… Иди беспомощный и лги лесам и морю… И смерти, которая ждет тебя…

Слова застряли у нее в горле. Среди ужаса бегущих мгновений она видела полураздетого, дико смотрящего человека перед собой, слышала слабый, сумасшедший визг Жоанны где-то там, у реки. Утреннее солнце нежным светом заливало ее, Виллемса, землю и тихо плещущуюся реку.

Она стояла, обезумев, и слышала близкий шепот, голос мертвого отца, шептавший ей на ухо: «Убей! Убей!»

Заметив движение Виллемса, она крикнула:

— Не подходи или умрешь сразу! Уходи, пока я помню… еще помню!

Виллемс приготовился к борьбе. Он не решился уйти без оружия. Он шагнул к ней. Она подняла револьвер. Он заметил, что она не взвела курка, и решил, что если она и выстрелит, то все равно промахнется. Бьет слишком высоко; тугой спуск. Он шагнул ближе, увидел длинное дуло, неуверенно шевелящееся в протянутой руке. Он подумал: «Теперь пора…» Он слегка согнул колени, наклонился и приготовился кинуться вперед.

Перед глазами у него вспыхнул красный огонь, и его оглушил выстрел, показавшийся ему сильнее грома. Что-то остановило его, и он стоял, вдыхая острый запах голубого дыма стлавшегося перед ним, как огромное облако. «Промахнулась, честное слово… Так я и думал!» Он увидел ее где-то далеко от себя. Она стояла с поднятыми руками, а маленький револьвер лежал на земле у ее ног… «Промахнулась…» Он сейчас поднимет его. Никогда еще он не чувствовал так, как в эту секунду, всей радости, торжествующего восторга солнца и жизни. Его рот был полон чем-то теплым и соленым. Он хотел кашлянуть, выплю нуть. Кто кричит: «Во имя бога, он умирает» Умирает? Кто уми рает? Сейчас поднимет… Ночь! Что?.. Уже ночь…

* * *

Много лет спустя Олмэйр рассказывал случайному гостю из Европы историю революции в Самбире. Это был румын, наполовину ученый-естествоиспытатель, наполовину охотник за орхидеями, которые он собирал с коммерческой целью. По дороге в глубь страны он остановился у Олмэйра. Это был человек воспитанный, но пил голый джин и лишь изредка, в виде исключения, выдавливая в чистый спирт сок из лимона. Он говорил, что это полезно для здоровья, и с этим снадобьем, стоящим перед ним, часто рассказывал удивленному Олмэйру о чудесах европейских столиц. Олмэйр, в свою очередь, воодушевленно излагал свои мнения относительно социальной и политической жизни Самбира.

Была ночь. Они сидели у стола на веранде, окруженные тучей маленьких насекомых, привлеченных огнем дурно пахнущей лампы. Олмэйр с горящим лицом говорил:

— Конечно, я не видел этого. Я ведь говорил вам, что остался в протоке. Перед самым заходом солнца вода поднялась, и мы смогли выбраться. Мы добрались до пасеки Лакамбы, когда было уже темно. Все было тихо. Я думал, что они ушли, и был очень рад. Мы прошли во двор и увидели большую кучу чего-то посреди двора. С этой кучи вскочила она и бросилась к нам. Клянусь богом… вы ведь знаете рассказы о верных собаках, охраняющих трупы своих хозяев, которые не допускают никого, которых невозможно отогнать прочь… Даю вам честное слово, нам тоже едва удалось оттащить ее. Она была, как ведьма. Она не позволяла нам трогать его. Он был убит. У него было прострелено левое легкое, и пуля вышла, пробив лопатку. Справившись с ней — вы не можете себе представить, как была сильна эта женщина, — мы перенесли тело Виллемса в лодку и отчалили. Мы думали, что она в обмороке, но она вскочила и бросилась в воду. Я позволил ей влезть, — что я мог сделать? Река кишит аллигаторами, а она, конечно, поплыла бы за нами. Я никогда не забуду этого ночного путешествия. Она сидела на дне лодки, держа его голову на голенях, вытирая время от времени его лицо своими волосами У него много крови запеклось вокруг рта и на подбородке. И в течение всех шести часов путешествия она не переставала шептать трупу ласковые слова!.. Со мной был помощник Лингарда. Он говорил позднее, что не повторил бы этого путешествия за пригоршню алмазов. И я верю ему. Я и теперь еще дрожу. Вы думаете, он слышал? То есть не он, а кто — то… что-то?..