В присутствии Бога (100 писем о молитве) - Анри Каффарель

94. Быть или действовать?

Во время вашего последнего визита я говорил вам, что христианская молитва не просто человеческое действие, но что она проистекает из глубин нашего «христианского существа», того существа, которое «сделалось причастником Божеского естества» (2 Петр 1,4). И, как вы, несомненно, это помните, я прибавил: «Молитесь не только всем вашим разумением или всеми вашими человеческими чувствами, но всею глубиной вашего существа». И вот, я вдруг нахожу любопытное упоминание этой «молитвы всего существа» в одном недавно мною полученном письме. Я привожу фрагмент оттуда. Как вы сами убедитесь, атмосферу здесь нельзя назвать христианской, ибо в приводимых высказываниях сквозит некая пантеистическая ментальность; но, с известными оговорками, эти советы могут быть выслушаны не без пользы и христианином.

«Во время одной деловой поездки по всему миру у меня был случай провести несколько дней в Индии. Весь исполненный впечатлений от того, что я прежде читал об этой чарующей стране, я стал расспрашивать моих французских друзей, которые, живя там уже на протяжении многих лет, предложили мне гостеприимство, существуют ли доныне те «святые люди», исполненные мудрости и молитвы, чье влияние в течение веков было столь велико. По правде говоря, это был не тот мир, в котором вращались мои друзья. Тем не менее, желая доставить мне удовольствие, они навели справки. И в один прекрасный день они отвезли меня в маленькую уединенную деревушку и оставили у одного «святого человека», о котором им сказали, что он пользуется огромным уважением во всей этой местности. Тому, кто принял меня в своей хижине, было примерно семьдесят лет. Бледный, худой, в одной только набедренной повязке, он оставлял впечатление большой нравственной силы и великой чистоты души. Я сказал ему, на моем скверном английском, что я католик, но что я не хочу покидать Индию, не получив советов какого-либо мудреца, богатого религиозными преданиями страны. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что он англичанин! Долгие годы он занимался медициной в этой отдаленной стране. И

вот уже пятнадцать лет, как он проводит свою жизнь в молитве и наставляет на путь молитвы тех, кто к нему приходит. Его духовные установки показались мне довольно причудливыми, но глубоко религиозными. Он долго смотрел на меня; я даже усомнился, хорошо ли он меня понял? Мне было почти неловко под этим ясным, настойчивым, проницательным, но одновременно и весьма благожелательным взглядом. Наконец, он задал мне вопрос: «Молитесь ли вы каждый день?» — «Да, — отвечал я, — но недолго». — «И как же вы молитесь?» Я описал ему свой способ творить молитву: акт поклонения, размышления над текстом из Писания, затем хвала и прошения для себя и для других. Слушая меня, он улыбнулся улыбкой, исполненной расположения, но не лишенной в то же время, как мне показалось, определенной снисходительности. «Люди Запада, — заговорил он, — думают всегда, что молиться — это значит что-то делать. Здесь же все мудрецы нас учат, что это значит — быть. Если имеется бытие, для чего прибавлять к нему действие? Если же нет бытия, действие ничего не стоит». И, видя, что я не ухватил с первого раза его мысль, он уточнил:

«Молиться это значит быть. Я не говорю о поведении или расположении духа. Быть — это сущность человека. Вот что нужно принести Богу. Быть, быть здесь, быть для Бога, быть с Богом, быть ради Бога, в присутствии Бога, очищенным от всякого обладания и от всякого действия. Быть — единственное истинное действие, интенсивное, бьющее ключом, неудержимое, эффективное и могущественное. Быть — это не легко. Наше бытие покрыто наносами не-бытия. Нужно сперва его от них освободить. Нужно его возродить. А затем, обнаженное, представить под излучение Божества. Тогда, возможно, в один прекрасный день, после многих лет, ваше бытие будет втянуто Великим Бытием, как капелька росы, которая испаряется под солнцем и возносится, чтобы воссоединиться с облаком. Тогда «быть» для вас станет быть в Том, Кто Есть, быть в Боге, быть Богом». «Давайте помолимся немного вместе», — сказал он мне также. И вот, мой хозяин, сидя на голой земле в позе будды, сосредоточился, или, скорее, был как бы охвачен сосредоточением. Я внезапно ощутил его так далеко от себя! Я не мог молиться; я не мог оторвать взгляда от его лица, которое с каждым мгновением становилось все прекраснее и как бы излучало внутренний свет.

Прошло много времени, спустилась ночь, я решил удалиться и направился к выходу, избегая произвести малейший шум. Но он открыл глаза и, полный любви, задержал меня: «Отныне, когда вы будете молиться Богу, мы будем вместе с вами рядом, вдвоем, как сегодня, лучше, чем сегодня».

95. Саид

Мой дорогой Жак, ты прав, считая, что для того, чтобы стать человеком молитвы, необходимо дисциплинировать свои инстинкты, упорядочить свои наклонности, установить внутреннее единство. Но значит ли это, что следовало бы подождать, когда мы сделаемся полными хозяевами самих себя, чтобы начать творить молитву? Я не так в этом уверен, как ты. Но прежде, чем изложить тебе мою точку зрения, я желал бы, чтобы ты прочел письмо, которое прислал мне один мой друг добрых двадцать лет тому назад и которое я вновь обнаружил у себя недавно. Вот оно: «И вот я снова, после долгих лет отсутствия, в этом городе на севере Африки, который я так люблю. Радость от вновь обретенных родных, от возрожденной дружбы, от улыбающихся лиц. Я взираю широко раскрытыми глазами на

пальмы, раскачиваемые ветром, на камни, позлащенные солнцем, и я пожимаю тысячи рук. Посреди суматохи встречи, сюрприз: Саид, старина Саид подходит ко мне и обращается с классическим приветствием: «А'лан оуа са'лан». То, что он вновь оказался в нашей семье, где прослужил в течение 25-ти лет, само по себе не было удивительно. Меня поразило другое: я помнил его постоянно ссорящимся, обидчивым, грубым, бабником и неисправимым выпивохой. Ныне же это существо кроткое и терпеливое, смиренное, не позволяющее себе возвысить голос, чьи движения скупы и сдержанны. Он источает некое непередаваемое спокойствие. Чтобы прояснить тайну, несколько дней спустя я стал расспрашивать Саида, как это позволяла наша дружба. «Бог того пожелал, — отвечал Саид, — Бог пожелал того». И все. Он не стал объясняться. Саид знал мою веру, искренне уважал ее, но не позволил мне проникнуть в свою внутреннюю жизнь. Я не мог удовлетвориться столь уклончивым объяснением, и потому однажды утром отправился к нему. Он жил в центре арабского квартала, в одном из тех домов со стенами, выбеленными известкой, которые обыкновенно представляют собой подлинные дворы чудес. Он жил там со своей супругой, по имени Зофра, и с маленьким подкидышем, которого он усыновил. Это был удивительный оазис мира и порядка, посреди сумятицы во всех соседних домах. Было восемь часов. Я проник в комнату Саида, но, вопреки всем законам восточного гостеприимства, сей последний не побеспокоился о том, чтобы меня встретить: он молился. И я заметил, что помимо пяти ритуальных молитв, Саид молился еще или, скорее, еще долго размышлял. Стало быть, таков был его секрет, объяснение происшедшей с ним метаморфозы?.. Пока я ждал, мне рассказали, что каждый день он начинает молиться на заре, а затем отправляется на свою работу, которая длится за полдень. Вернувшись к себе, он вновь принимается за молитву, и в это время весь дом хранит тишину. Затем, и только затем, к нему начинают приходить посетители, ибо Саид хорошо известен в своем квартале, и соседи ходят к нему за советом: он гасит тысячи ежедневных ссор, за разрешением которых обращаются к нему. Он не позволяет, чтобы его публично именовали титулом «шейх», на который он имеет право, но он пользуется единодушным уважением и окружен подлинным почетом. Он охотно вступает в разговор, и слова его исполнены мудрости и кротости, особенно удивительной для того, кто знал прежнего Саида. Вечером он снова подолгу молится перед сном. Таким образом, он проводит с Богом не менее пяти часов в течение дня. Закончив свою молитву, Саид вышел ко мне, устроил меня в миниатюрном салоне, предложил мне традиционную чашечку кофе; словом, принял меня по всем законам восточного гостеприимства. А затем, когда я его покинул и медленным шагом возвращался к себе, настал мой черед поразмыслить…» Ты понял, почему я захотел дать прочитать тебе это письмо? Из него ясно видно, что молитва Саида явилась источником преображения его характера и его нравственной жизни, а не наоборот. Мой друг определил это верно. Я согласен, что владеть собой необходимо тому, кто желает продвигаться по пути молитвы, но еще более необходима молитва, чтобы достичь владения над собой. Вот почему я очень опасаюсь, как бы ты не стал ожидать того времени, когда достигнешь самообладания, чтобы начать молитвенную жизнь. В этом случае ты не достигнешь ни того, ни другого. К тому же, выражение «владеть собой», которое ты так часто употребляешь, кажется мне спорным. У христиан есть занятие получше, чем мечтать о власти над собой. Прежде всего, власти над собою Бога должен ты добиваться.