Мемуары бабы Яги (СИ) - Серафима

Таня с Васей бросились в объятия Яги. Серый пулей вылетел из дома, за ним, вытирая слёзы и тихонько всхлипывая, боком протиснулся Горыныч. Нафаня проводил визитёров, и скрылся в своей каморке за печью.

Яга обняла своих внучек ненаглядных и счастливо рассмеялась.

— Как спалось, ягодки мои ненаглядные? Сны дивные снились? Выспались?

Вася и Таня согласно закивали головами.

— Как в раю, бабуля! — восторженно прошептала Таня. — Как в раю, и проснулась на облаках! И настроение хорошее, и сердце не болит — все тяжелые мысли ушли. Я просто счастлива.

— И мы хорошо выспались! — отчиталась Вася. — Правда, Ванюша долго меня до спальни провожал. — улыбнулась она и покраснела. — А ты, как?

— Я? — удивилась Яга, и бросила быстрый взгляд на Кощея. — Хорошо я. Как порядок навела, так пришла и сразу рухнула. Нафанечке спасибо, побеспокоился хозяин наш, чтобы всем сладко спалось. И Ванюше комнатку приготовил, и для Кощея спаленку отвёл. Спала, как дитя, даже без сновидений. — улыбнулась Яга.

Кощей хрипло усмехнулся и сел за стол.

— Перекусить бы…

— Тебе бы только кого покусать! Проснулся — сразу за стол, и вообще, у тебя что, дел нет? — фыркнула Яга.

— Аглая! — нахмурился Кощей. — Ты это… — увидев строгое выражение лица Яги, он сменил тон, примирительно подняв обе руки вверх. — Позавтракать хоть можно?

— Ты что сюда есть пришёл? — ворчала Яга. — Ешь давай, да за работу! Солнце к закату клонится, скоро на праздник идти, а ты ещё с Водяным не договорился.

— Договорился я… — ворчал Кощей, наливая в огромную чашку душистый чай. — Вчера ещё…

Кот услужливо подал Кощею блюдо с истекающей соком жареной колбасой, глазуньей, солёными грибами и вяленой олениной.

— Кушай, Кощеюшка. Дамы наши собой заняты, ничего вокруг не замечают, одно у них на уме…

— Кузьма! — грозно прикрикнула Яга.

— А чего сразу Кузьма-то? Я говорю — о танцах только и думаете, совсем на нас внимания не обращаете, а ведь мы стараемся, да, Кощеюшка?

— Угу. — согласно кивнул Кощей и взял с блюда кусок пирога. — Вот и пойми этих женщин, то им ласка нужна, то танцы, то принцы заморские, а как на своих — так ноль внимания…

— Кош! — вспылила Яга. — Я тебя сейчас так помелом огрею, что тебе сразу все Валькирии явятся, и не во сне, а наяву.

— Ба! — воскликнула Василиса и укоризненно посмотрела на Ягу. — Негоже утро со ссоры начинать!

— Ничего себе, утречко! Ужинать пора! — недовольно хмыкнул Кузьма.

— И не утро тоже! — строго сказала Василиса коту. — Ты бы, Кузьма, отправился на полянку, да проведал как там у Горыныча с Серым дела, всё ли готово, и вообще…

— Понял, понял, понял! — примирительно замурчал кот. — Уже бегу, сплетничайте тут.

Кузьма метнулся к сундуку, изъял из него белоснежную скатерть с вышитыми алыми петухами, расстелил, бережно разгладив края, оглянулся с опаской — нет ли поблизости домового, и начал быстро складывать пироги и шанежки, пирожки и пышки, оладьи и ватрушки, крыночки со сметаной и сливками. Аккуратно соединив края скатерти, завязал узелок, и торжественно понёс на вытянутых лапах к двери.

Из-за печки вышел домовой, увидев кота с узелком, только всплеснул руками.

— Кудой потащил-то?

— Тудой! — сообщил кот и прибавил шаг. — На берегу доем!

— А ну, стой! — скомандовал Нафаня. — Ты ж почти всё утащил, нехристь пушистая!

— Аха, счас, стою! Бегу и падаю! — огрызнулся кот, и выскочил в приоткрытую дверь.

Нафаня растерянно посмотрел на закрывшуюся дверь и бессильно опустился на табурет.

— Да что происходит-то? — ошарашенно спросил он.

— Ты не один этим вопросом задаёшься. — недовольно каркал ворон. — Я всё утро небеса вопрошаю, а ответа нет. Опять хвостатый к своим русалкам удрал, да не с пустыми лапами, а с подарочками — завлекать их будет, сказки сказывать, песни петь. Ты бы, Нафаня, кладовую проверил, сливочный ликёр-то на месте ли? Чует моё сердце — нет его там!

Нафаня, заслышав слова ворона, сорвался с места и кинулся в подпол. Долго гремел посудиной и бранился.

— Пусто! — сообщил он. — Упёр, паршивец, опять стырил!

— Природа у него такая… — ответил Кощей, и вдруг захохотал, да так громко и заливисто, что старый ворчун филин, спавший на своей перекладине подпрыгнул от неожиданности и заухал.

Яга чертыхнулась, Вася и Таня прижались к ней и захохотали.

— Вот ведь, паршивец! — недовольно ворчал домовой. — Ну, задам я ему! Подсыплю кошачьей мяты в сливки, неделю дурной ходить будет!

— Аха! Да он и так дурной по жизни ходит, а тебе только спасибо скажет и добавки попросит. — ехидно заметил Серафим. — Интересно, кто сегодня его домой принесёт?

— Лишь бы русалки его на дно не утянули… — задумчиво протянул Нафаня.

— А и утащат, так к утру обратно вернут, ещё и выкуп принесут, чтобы мы его только обратно взяли. — парировал ворон и нахохлился.

Солнышко медленно катилось к горизонту, окрашивая кроны густого леса в причудливые тона золотистого-оранжевого, розово-алого, лилового… Небо наливалось синевой, краски сгущались, зажигались первые звёздочки, на лес опускалась таинственная ночь. То тут, то там, среди деревьев зажигались яркие огоньки, тропинки вдруг вспыхивали золотой россыпью — это стайки лесных феечек торопились к поляне. Лес тихо перешёптывался на все голоса, изредка вскрикивали потревоженные птицы, верещали недовольные белки, старый филин облетал с дозором свои владения, громко хлопая огромными крыльями — ффух-ффух…

Кузьма, забыв обо всех наказах Яги, чинно восседал на своей атласной подушке, на берегу, в окружении русалок, расстелив на шелковистой травке скатерть с алыми петухами. Потягивая сливочный ликёр, кот жмурился от удовольствия и рассказывал слушательницам дивные истории ратных подвигов своих предыдущих жизней…

— Врал попросту…

— Ну-ну! Я тебе напишу, пернатый! Ничего я не врал! Я приукрашивал, для пользы дела и полноты повествования, разницу чуешь? Вот, то-то же, а то «врал». Я никогда не вру! Почти… Но это неточно. В общем, пиши давай, да покрасочнее.

На озере царило всеобщее возбуждение. Мальки сновали туда-сюда, мешая русалкам зажигать болотные огоньки, любезно предоставленные кикиморами. Водная гладь вся покрылась яркими маковками золотых кувшинок, царственными лотосами, разноцветными венками с крошечным язычком пламени в центре. Кикиморы заботливо высаживали кувшинки и лилии по краю берега. Горыныч весь извёлся, носясь по берегу, поднимая взмахами крыльев небольшие волны, отгоняя венки на середину озера. Серый метался между болотцем и озером, принося охапки кувшинок, убегая за новыми, пока не понял, что носится туда и обратно с одной и той же охапкой, в которой спряталась крошечная болотница и тихонько хихикала.

— Смотри-ка ты, махонькая такая, а уже зачаровала! Ишь, проказница! — пожурил Серый малявку. — А ну, брысь к маме с папой, пока я не разозлился!

— А я не боюсь! — донёсся из вороха кувшинок тоненький писклявый голосок и озорной смех. — Покатай ещё, дядечка Серенький, а я тебе болотной водицы для шалостей налью.

— Вот те на, не то племянница у меня объявилась⁈ — Серый аж сел от неожиданности. — Меня ещё никто дядей не называл!

— А я буду! — хихикнула крошка-болотница, расплывшись в самой милой улыбке, обнажив два белоснежных зубика. — Я ещё за ушком могу почесать, и чары сонные навести, и в болотце утянуть, но мама говорит, что это совсем не смешные шалости.

— Это точно — не смешные. В болотце только вы жить и можете, да пиявки разные, остальным там плохо.

— Почему? — малышка приложила махонькие ладошки к зелёным щёчкам, её круглые глазки вмиг наполнились слезами. — В болотце хорошо! У нас там цветочки яркие, водичка тёплая, до дна рукой не достать, песочек золотой, каменья разноцветные — красиво же… — заскулила она тихонько.

— Красиво конечно! Только не надо плакать! Просто… — Серый растерялся, не зная как утешить плачущее дитя. — Просто мне на суше как-то привычнее.