Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

— Капрал сводного эскадрона Второй пехотной дивизии Молодой гвардии Брюно, господин полковник, — знакомым именем отрекомендовался он.

— Что-то не вижу здесь капрала! — оглядев Павла с головы до ног, насупил брови француз.

— В этом повинны мой плащ и озверевшие казаки, господин полковник! — отстёгивая застёжку, обнажил мундир на груди он.

— Полагаете, этот маскарад спасёт вас? — указывая на плащ, недоверчиво усмехнулся полковник.

— При близкой встрече, разумеется, нет, однако вдали — быть может… — на ходу стал сочинять оправдательную легенду Овчаров, моля Бога, чтоб его не узнали офицеры, видевшие их с Пахомом в людской.

— Ладно, — устало махнул рукою полковник, — не будем спорить. Скажите-ка лучше, капрал, какого чёрта занесло вас сюда? Насколько я посвящён, гвардия квартирует в Кремле. — При этих словах офицеры его воинства ехидно заулыбались.

— Молодая гвардия, а именно вторая пехотная дивизия генерала Роге, которой придан наш эскадрон, действительно располагается возле Кремля, но не за его стенами. Это удел Старой гвардии императора.

— Верно сказано, капрал! Но вы не ответили — зачем вы здесь?

— На днях Москву покидает транспорт с ранеными генералами и штаб-офицерами. Мы призваны эскортировать его до Смоленска, а может, и до Вильны. Однако лошадей отчаянно не хватает, а те, что остались, шатаются подо всадниками. Обозные лошади не в лучшем состоянии. Вот меня и командировали отыскать хотя бы несколько здоровых животных под подводы, господин полковник. — Овчаров решил воспользоваться надёжными сведениями, полученными из первых рук, о коих наверняка ничего не известно докучливому французу.

— Хм, понятно… — протянул тот и задумался. — Вы на правильном пути, капрал. В этой усадьбе вы найдёте исправных лошадей… Выходит, армия готовится к… выступлению, — с оглядкой проронил он.

— Об том мне ничего не известно, господин полковник, однако… — для большей убедительности он заговорщически поглядел на собеседника, — отдан приказ прекратить направлять в Москву раненых, армейские резервы и транспорты с продовольствием.

— М-да… — смешался полковник, а его спутники беспокойно заёрзали в сёдлах. Перспектива отступления накануне прихода суровой русской зимы повергла всех в непередаваемое уныние. — Что ж! Qui vivra verra![65] — с наигранным оптимизмом бросил француз, щуря глаза на вынырнувшее из-за тучки солнце. — Не хочу вас задерживать, капрал. Вас ждут сытые лошади в конюшне достопочтенного старосты Игната. Хорошенько потрясите эту хитрую русскую каналью, и уверен: не пройдёт и часа, как вы получите их, — со злой усмешкой произнёс он, натягивая поводья. — Счастливой дороги, капрал! Добраться до Смоленска и не встретиться с казаками!

— И вам удачи, господин полковник! — приложился рукой к правому виску Павел, сдвинувшись к раскисшей обочине и освобождая дорогу неприятельскому отряду.

Все эти дни Анна ждала Павла, трепет влюблённого сердца подсказывал ей, что он должен вот-вот объявиться. Когда же она увидала его, подтянутого и ладного, лихо спрыгнувшего с коня и бежавшего по лестнице ей навстречу, слёзы радости брызнули из её глаз, и она не успела вымолвить и слова, как оказалась в его объятиях.

— Что ты делаешь, так нельзя, нас увидят! — пыталась не позволить его губам овладеть её тайно жаждавшими поцелуя устами Анна. — Не искушайте мою неопытность!

Прерывисто дыша, она отстранилась от него и отошла к окну.

— Мои постояльцы выехали со двора не долее четверти часа. Как вам удалось не столкнуться с ними? — чуть успокоившись, спросила она.

— Я их встретил и имел удовольствие говорить с полковником. К счастью, всё обошлось. Кажется, меня не узнали.

— Что вы им сказали?

— Придумал, что прибыл за лошадьми. Доложите им, что продали мне несколько голов, когда вернутся.

— А вдруг я отказала?! Почём им знать, есть ли у меня потребная скотина или нет.

— Французский полковник убеждён, что у Игнатия она точно есть. Он мне порекомендовал как следует допросить его на означенный предмет.

— Вот как?! Прелюбопытно! — воскликнула Анна и нахмурилась. В эту минуту она поняла, что её галантные постояльцы понимают куда больше, нежели говорят.

— Мои слова смутили вас? — Павел подошёл к невесте и взял её за руку.

— Отнюдь, однако ж… В последние дни французы сильно переменились. Опустошили батюшкин погреб и, по-моему, перестали заниматься делами службы. Удивительно, что сегодня они уехали, а так днями напролёт дулись в карты и были навеселе, зачастую с раннего утра.

— А что им остаётся, милая Аннушка?! — усмехнулся Овчаров, вдыхая дивный аромат её духов. — Не сегодня завтра последует приказ Наполеона о ретираде, и всем им придётся драпать до самого Парижу.

— Вы полагаете, что…

— У меня верные сведения, Аннушка, посему я здесь. А где ж Игнатий?

— Должно во дворе, — пожала она плечами.

— Мне надобно переговорить с ним, а опосля я поднимусь к вам! — согрел дыханием её ладонь Павел и стремительно сбежал вниз по лестнице.

В тот же день проторённым путём и изведанным способом письмо Овчарова попало к Меченому, и он доставил его в Леташёвку.

Павел возвращался в Кремль исполненный радужных надежд, счастливый и окрылённый. Он рассказал Анне об Акулине, и та благосклонно приняла его новость.

— Напишите, не откладывая, господам Давыдовым, может, они и вправду уступят нам девочку. — Анна от всей души поддержала намерение жениха выкупить Акулину, воспитать и образовать её, а затем дать ей вольную с приличным содержанием и выдать замуж за порядочного человека.

«Она ведь так и сказала: «уступят нам», — с улыбкой на лице не уставал мысленно повторять слова суженой Овчаров, подъезжая к резиденции пана Михала на Поварской. «Одно дурно. До сих пор нет ответа от опекуна. Может, его письмо затерялось? Или достопочтенный дядюшка обременён важными делами и покамест не соблаговолил взяться за перо?» — искренне недоумевал и возмущался он.

Сокольницкий радушно принял Овчарова и, расспросив его, что тот знает о транспорте, написал маршалу Бертье. Как и в прошлый раз, польский генерал французской службы никак не выказал своего отношения к бывшей на Павле гвардейской форме драгунского капрала. С запиской пана Михала и полученным от де Флао пропуском он беспрепятственно миновал пикеты гвардии и молодцевато въехал на одолженной у доброго сержанта лошади в Кремль. Пребывая в прекрасном расположении духа, а если быть точным, вознёсшись от счастья до небес, он отвёл животное в конюшню, после чего отправился во дворец. Записка генерала послужила ему пропуском. Не найдя своего благодетеля в приёмной и введённый другим адъютантом в кабинет маршала, он предстал перед Бертье, напрочь забыв, что на нём капральский мундир драгуна Молодой гвардии.

— Что за маскарад?! Как смеете вы, русский, носить эту форму, обагрённую кровью многочисленных битв, о которых вы даже не слыхивали?! И ещё имеете наглость заявляться в ней ко мне, Александру Бертье, начальнику штаба Великой армии, маршалу и князю империи! — сильно заикаясь и брызжа слюной, негодовал он, пожирая гневным взглядом Овчарова.

— Но я лишь…

— Молчать! Вы что себе возомнили?! Да, император благоволит вам и ценит вашу работу, но это не означает, что вам всё дозволено! Кто?.. Откуда вы… — Бертье хотел сказать «украли», но воздержался, — достали?.. Кто осмелился выдать вам подобный мундир? — всё более распалялся маршал.

Тайное раздражение, копившееся в нём последние недели, неуправляемым потоком прорвалось наружу, и Овчаров оказался подходящей фигурой, на которую он мог безбоязненно излить свой праведный гнев. Бессильная покорность воле Наполеона, насмешки и болезненные уколы более молодых и напористых маршалов, тревожные вести из дома и растущее понимание, в какую трясину они угодили, капля за каплей питали этот нечаянно выплеснувшийся сгусток эмоций, сгусток утраченных иллюзий и глубокого отчаяния, разом пробившегося из самых потаённых недр его закрытой души.