Шесть мессий - Марк Фрост

— Но господи, Артур, это же Холмс! — ахнул Иннес.

Нет, — возразил Дойл, указав на Джека. — Это он. И он нуждается в нашей помощи.

— Никто не видел моего отца вот уже девять дней, — сказал Лайонел Штерн. — У него есть молодой помощник, студент-талмудист, приходящий раз в неделю наводить порядок в библиотеке: отец, как сами видите, закончив работу, вечно забывает ставить книги на полки…

Он широким жестом обвел помещение с низким потолком, где каждый дюйм пространства, включая столы и стулья, был загроможден множеством книг. Дойл, сам страстный библиофил, никогда не видел столь разнообразного и достойного зависти собрания.

— Его каталожная система, мягко говоря, слегка архаична, и бывает, когда он что-нибудь ищет, книги громоздятся повсюду и ему трудно найти дверь из библиотеки. Приходится стучать изнутри в окошко, привлекать чье-то внимание и просить, чтобы его вызволили.

Штерн указал на выходящее на оживленную улицу окно и покачал головой.

— Ну так вот: когда отцовский помощник, придя на прошлой неделе, не застал отца на месте, это его не встревожило — отцу и прежде случалось пропускать назначенные дни без объяснений. Придя во второй раз, вчера, он не только не застал отца, но и увидел, что комната выглядит так же, как и на прошлой неделе, то есть в ней никого не было. А это уже совсем другое дело.

«Он очень любит отца, несмотря на разногласия, — подумал Дойл. — И пытается скрыть, насколько тревожит его это исчезновение».

— А случалось ли ему вот так исчезать раньше?

— На день или около того — да, но никогда дольше. Как-то раз отец отправился на прогулку, решив прояснить какое-то библейское несоответствие, — он любит гулять пешком, когда размышляет, говорит, что так кровь движется в мозгу, — и докопался до сути проблемы, но к тому времени стемнело, и выяснилось, что его окружают деревья ботанического сада в Бронксе.

— Есть друзья или родственники, которых он мог отправиться навестить?

— Вся его родня — это я. Моя мать умерла пять лет тому назад. Есть другие раввины, которых он знает, ученые, коллеги, большинство из них живут по соседству. Я разговаривал с ними, никто ничего не знает. Кроме одного случая, он вообще никогда раньше не выезжал из Нью-Йорка.

Иннес шагнул вперед и поднял необычный, переплетенный в кожу манускрипт с привлекшей его внимание вытисненной надписью.

— Не смей! — резко окликнул Спаркс.

Иннес отскочил назад, как будто обжег руку о плиту.

— Не трогай ничего. Ответ где-то в этой комнате.

Спаркс медленно двигался между книжными полками, глаза методично перемещались от одной детали к другой, впитывая необходимую информацию. Дойл внимательно наблюдал за ним: эта его манера, похоже, не изменилась.

— Когда в последний раз отец давал о себе знать? — спросил Дойл.

— Он телеграфировал мне до того, как мы с Рупертом выехали из Лондона, десять дней назад. Обычная телеграмма по поводу текущих дел: осведомлялся о нашем прибытии, интересовался всем, имевшим отношение к приобретению и перевозке книги Зогар.

— Он получил ответ?

— Да.

— Может быть, что-то в этом ответе подтолкнуло его к уходу?

— Не могу представить, что это могло быть; я уже посылал ему идентичную телеграмму, перед тем как ответить на все вопросы, которые он задал мне в своем послании. Наверное, он потерял ее. Умение следить за тем, что он называет «бухгалтерией жизни», не является его сильной стороной: знаете, приход, расход, оплата счетов. Всем этим по большей части приходится заниматься мне.

Спаркс достал из кармана пинцет и вытащил высовывавшийся на четверть дюйма из-под стопки книг на столе листок желтой бумаги.

— Вот ваша первая телеграмма, — сказал Спаркс. — Она не вскрыта. Не прочитана.

— Понимаете, что я имею в виду? — сказал Штерн. — Случись ему выиграть в тотализатор, чек мог бы потеряться здесь на двадцать лет.

— Это весьма впечатляющая теологическая библиотека, — заметил Дойл, прохаживаясь между грудами томов. — Я никогда не видел такой коллекции редких томов в частном собрании: кварто, фолио, первые издания.

— Должно быть, стоит целое состояние, — пробормотал Иннес. То было одно из немногих высказываний, на которые ему хватило уверенности в присутствии Спаркса.

— Да уж, только у него заводились хоть какие-то деньжата, они очень скоро оказывались в карманах книготорговцев, — кивнул Штерн. — Однако многие из этих книг — подарки, полученные от друзей или различных ученых сообществ.

— Что свидетельствует о глубоком уважении, которое питают к вашему отцу в научном мире, — заметил Дойл.

— Он того заслуживает, ведь трудно найти человека, столь всецело преданного науке. После смерти матушки он посвящал работе почти все свое время: чаще всего и спал на кушетке, вон там. — Штерн указал на узкое жесткое ложе в углу. — Честно говоря, я никогда не мог понять и половины того, о чем он говорил. Может быть, приложи я больше стараний, мне бы удалось… — Его голос дрогнул, он опустил голову, стараясь отогнать слезы.

— Ну-ну. — Иннес слегка похлопал его по спине. — Мы найдем старика. Обязательно. Тут и говорить не о чем.

Штерн признательно кивнул. Спаркс повернулся и, не выказывая никаких чувств, подошел к нему.

— Каковы методы работы вашего отца? — спросил он. — Он делал заметки, когда читал?

— Да.

— С ручкой в левой руке. Сидя в этом кресле. — Спаркс подошел к креслу у письменного стола.

— Откуда вы знаете?

— Истертые подпорки, царапины вдоль левого подлокотника; он носил длинный сюртук с пуговицами на рукавах.

— Да, отец почти всегда носил этот сюртук. Здесь он вечно мерз: доктор говорил, что это от плохого кровообращения, но, по правде говоря, отец всегда был немного ипохондриком.

Спаркс уселся в кресло ребе и вперил пристальный взгляд в громоздившиеся перед ним книги, протянул руку, вынул один томик из стопки и взял из-под него листок белой линованной бумаги. Наклонившись, Джек изучил листок и подозвал остальных.

— Взгляните на это.

Дойл и Штерн подошли к нему. Бумагу покрывали наброски, какие-то непонятные каракули, нацарапанные фразы, обрывки стихов. Рисунки были на удивление реалистичными и детализированными.

— Да, отец часто делал это, когда работал, — пояснил Штерн. — Рисовать он умеет. В детстве я любил смотреть, как ловко он делает зарисовки уличных сцен, лиц прохожих и все в этом роде.

Центральное место на странице занимали два образа. Первый — раскидистое дерево с поникшими голыми ветвями, на которых в геометрическом порядке располагались десять белых шаров, соединенных прямыми линиями.