Искандер Фазиль - Фазиль Абдулович Искандер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я надеюсь, что любовь к Фальстафу не стала фальстартом в моей писательской судьбе.
Вдохновение — счастье для писателя. Но ничего так не изнашивает человека, как счастье. Природа щадит нас, редко удостаивая счастьем. Так что, люди, будьте счастливы тем, что счастье — редкий гость.
Читатель может спросить у меня: чем хороший писатель отличается от плохого?
Спешу ответить, даже если читатель меня об этом не спросит.
Вот как бездарный и талантливый писатели пишут об одном и том же.
Бездарный писатель пишет:
«Я зашел в ресторан и увидел своего приятеля (называет по имени), он, как всегда, сидел за столиком и, как всегда, пил водку».
Талантливый писатель пишет:
«Я зашел в ресторан и увидел своего приятеля (называет по имени), он, как всегда, сидел за столиком и, как всегда, пил водку, и я, как всегда, незамедлительно присоединился к нему».
Одна фраза все меняет. Самоирония делает картину более объемной и не оскорбительной для пьющего приятеля.
Вообще писатель, лишенный самоиронии, рано или поздно становится объектом иронии читателя, и именно в той степени, в какой он лишен самоиронии.
Итак, Шекспир, деленный на козу, дает человека. Я для смеха рассказал об этом одному милому ученому, мы с ним сдружились на любви к шекспировским шутам. Мы помогали друг другу жить тем, что жили, находя время для шуток. Однажды, будучи в мрачном настроении, я написал такие стихи.
Отяжелел, обрюзг, одряб,
Душа не шевелится.
И даже зрением ослаб,
Не различаю лица
Друзей, врагов, людей вообще,
И болью отдает в плече
Попытка жить и длиться…
Так морем выброшенный краб
Стараньем перебитых лап
В стихию моря тщится…
Отяжелел, обрюзг, одряб,
Душа не шевелится.
Через несколько дней он пришел ко мне, и я дал ему почитать эти стихи. К этому времени настроение у меня выровнялось. Беспрерывно куря, он странно долго читал стихи, а потом поднял голову и сказал:
— Если бы эти стихи я прочел в другом городе, я примчался бы к тебе на помощь.
Я смутился и замял разговор. Тем более я знал, с каким безукоризненным мужеством он вел себя в труднейшие для него годы борьбы с космополитизмом. Шутник!
Мы нередко с ним спорили и просто говорили на отвлеченные темы. Чаще всего наши мнения совпадали, хотя иногда и расходились, но это никогда не влияло на нашу дружбу.
Вот некоторые формулировки, на которых мы сошлись:
Жестокость — попытка глупости преодолеть глупость действием.
Коварство — удар труса в темноте.
Анализ убивает всякое наслаждение, но продлевает наслаждение анализом.
После долгих споров мы установили строгую научную линию эволюционного развития человека: живоглот, горлохват, горлоед, оглоед, шпагоглот, виноглот, куроглот, мудоглот, трухоглот, мухоглот (он же слухоглот), горлодер, горлопан, горлан и, наконец, полиглот.
Если здесь последует вздох облегчения, то, предупреждаю, он преждевременен, потому что развитие это циклично (чуть не сказал — цинично) и все повторяется в том же порядке. Эволюционная лестница рушится, не выдержав бедного полиглота, и все опять начинается с живоглота.
Но в вопросе — может ли человек, принимающий людей за коз, пользоваться козьим мясом, мы не сошлись. Я считал, что не может такой человек есть козье мясо. А он считал, что мой подход — выражение крайнего субъективного идеализма, или, грубо говоря, солипсизма.
Так вот, когда я ему со смехом (для перестраховки!) сказал, что современная наука установила, что Шекспир, деленный на козу, дает человека, он иронически приподнял брови и подхватил! Он умел подхватывать:
— Здравствуй! Этому открытию уже двадцать лет! Даже появилось доказательство от обратного — Шекспир, деленный на человека, дает козу.
— Почему же об этом не было слышно? — удивился я.
— Потому что это считалось государственной тайной, — отвечал он, — тайной национального мышления. Но когда американские разведчики выкрали у нас секрет нашего национального мышления, а наши разведчики выкрали у американцев секрет их национального мышления, обе тайны абсолютно совпали и стало возможно их рассекретить. Угроза войны отпала, демократия у нас расцвела, как огород для коз, и каждая страна перешла на подножный корм. Правда, у каждой страны свой подножный корм, но это другая тема.
Кстати, мой ученый друг был оставлен на необитаемом острове для проведения научных опытов в условиях полного одиночества. Через три года, как и договаривались, за ним приплыли соотечественники.
— Какое у вас самое сильное впечатление от трехлетнего одиночества? — спросили они у него.
— Совесть отдохнула, — неожиданно ответил он, но, смягчившись, добавил: — К тому же тут полно диких коз.
— В смысле — людей? — догадался кто-то, правильно проследив за направлением его смягчения.
— Да, в смысле — людей, но и в смысле свежего мяса, — пояснил он, возможно, заочно продолжая спорить со мной.
Соотечественники все-таки обиделись на него за себя и за человечество.
— Так, может, вас еще на три года оставить здесь? — язвительно спросил один из них.
— А вы думаете, человечество за три года исправится? — не менее язвительно ответил мой друг, подымаясь по трапу. — По-моему, со времен Шекспира оно не изменилось, но качество шуток сильно снизилось.
…Нет, шепчу я про себя, прогресс все-таки есть. Чегемские куры больше не взлетают на деревья, но покорно удаляются на ночь в курятник. А может, все-таки лучше бы взлетали? Боже, боже, как все сложно! Точно установлено, что на деревья взлетало гораздо больше кур, чем тех, что теперь укрываются в курятниках.
…Но где я? Где Чегем? А все-таки с козами было лучше.
Антип уехал в Казантип
«Знамя», 1999, № 1
— Где Антип?
— Уехал в Казантип!
— Ну и тип!
— Кто? Антил?
— Да и ты хорош. Скажи честно, где Антил?
— Честно говорю — уехал в Казантип.
— Ну и тип! Он деньги у меня брал в долг. Мы же договорились с ним о
