Воин мочика - Лин Гамильтон

— Сегодня ночью, боюсь, мы так ничего и не решим, — промолвила Хильда, осторожно поднимаясь и потягиваясь. — Пора хоть немного поспать. Но вы говорите, что у нас не осталось никаких кандидатур. Это не совсем верно. Есть еще Этьен Лафорет, владелец галереи во Франции, известный скупщик краденых древностей. Он сейчас здесь, в Кампина-Вьеха, крикливый и шумный, как вся их братия. Должно быть, у него есть какие-то очень веские причины, чтобы задержаться в городе на несколько дней. С ним у нас две проблемы. Во-первых, мы никогда не сможем поймать его с поличным, то есть с изделием мочика на руках, ни в дороге — можете мне поверить, перуанские власти не раз обыскивали его, когда он покидал страну, ни в его галерее. Сыщики в штатском бывали там неоднократно. А значит, он, вероятно, работает не один.

В идеале мне бы хотелось подсунуть ему какую-нибудь вещицу, заставить купить, а потом проследить, куда он ее денет — поймать на живца. Что подводит меня ко второй проблеме: у нас нет для этой цели ничего подходящего. Я не рискну отдать ему музейный экспонат. Вот из нашей лаборатории я могла бы что-нибудь позаимствовать, но мы не нашли еще ничего такого, что он бы купил. Он берет только самый первоклассный товар. Мне нечего ему предложить.

Хильда сокрушенно покачала головой.

— О, еще как есть, — ответила я.

16

Над Тихим океаном, вдали от берегов Перу, огромный, теплый массив влажного воздуха начинает медленно двигаться к земле. И накрыв берег, он превращается в garua, туман с моря, клубящийся над песками пустыни. Но здесь он не останавливается. Он ползет дальше, к высокой гряде гор, называемых Андами, и там, высоко в горах, garua становится дождем, яростным и буйным дождем. Сперва медленно, затем все быстрее и быстрее каменные желоба наполняются водой. Вода струится, несется вниз. Водостоки, как древние, так и нынешние, должны отвести эти бешеные потоки, но все тщетно.

На следующий вечер, едва начало смеркаться, мы с Хильдой уже стояли в тени козырька перед скобяной лавкой, глядя на дом Лафорета. Для пущей маскировки мы обе оделись в темное: она в синий свитер с завернутым воротником и брюки, я — в джинсы и одолженную у Трейси громадную черную ветровку. В доме горел свет, но только не над парадной дверью, вероятно, ради соблюдения анонимности посетителей месье Лафорета. Всем остальным на гасиенде мы сказали, что едем в город звонить бывшей жене и детям Стива.

Странный это был день. Про Карлоса Монтеро мы так ничего и не услышали. Лучо шаркал по дому, как ни в чем не бывало. Полиция к нам тоже не наведывалась. Часа в два Хильда сама съездила в «Параисо» — я объяснила ей, где и что искать.

— Ничего, — сказала она, вернувшись. — Ни шнура. Ни Карлоса. — Она чуть помолчала. — Вы уверены?

— Абсолютно, — твердо заверила я.

— Я зашла внутрь и спросила жену Монтеро, эту робкую малышку Консуэло, где ее муж. Она сказала, в Трухильо. Он оставил ей записку, но напечатанную на машинке. Кто угодно мог напечатать. Машинка стоит прямо там.

Я подумала, что все равно очень скоро должна подняться тревога и из-за Монтеро, и из-за всех остальных. Ведь должен хоть кто-то заметить, что Кампина Вьеха стала этакой черной дырой, утаскивающей людей неизвестно куда. Впрочем, похоже, сегодня так никто и не спохватился.

Мы решили, что к Лафорету отправлюсь я. Хильда уж слишком известна в этих краях и обладает репутацией непримиримого борца за сохранность исторических памятников и археологических находок.

Мы прождали минут сорок пять. Никто не входил и не выходил, а Хильде уже становилось трудно стоять.

— Пора наведаться в логово зверя, — шепнула я ей и скользнула из-под навеса на другую сторону улицы. Ушная подвеска мочика, которую Хильда признала идеальной наживкой, лежала в брезентовой сумке у меня на боку, завернутая в мягкий платок Стива.

Я постучала. Занавески погруженной во тьму комнаты второго этажа качнулись, а потом в прихожей послышались приближающиеся шаги. Дверь немного приотворилась. Кто-то глядел на меня сквозь щель. Я подняла сумку, стараясь принять как можно более испуганно-вороватый вид, что в данных обстоятельствах было совсем не трудно.

— Entrez, — промолвил мужской голос из глубины дома, сперва по-французски. — Входите.

Когда дверь отворилась шире и я увидела, кто за ней стоит, волна отчаянного страха и дурных предчувствий едва не заставила меня развернуться и удрать. Меня приветствовала молодая женщина, одетая в один из тех сомнительных нарядов, какие так часто носят молоденькие женщины в наши дни. Понимаю, что попадаю в лагерь безнадежно отставших от жизни старых клуш, но, на мой взгляд, такое платье трудно отличить от обычной комбинации — коротенькая штучка из розового атласа на тоненьких бретельках, да еще в сочетании с ажурными колготками. Длинные ногти женщины были выкрашены черным, волосы уложены в замысловатую прическу. Провокационно покачиваясь на высоченных каблуках черных кожаных туфелек, она вела меня в заднюю половину дома. Карла Сервантес, вдова Ящера, и виду не подала, что узнала меня. Да, увидев ее, я испытала невероятное потрясение, зато у меня возникло чувство, будто куски головоломки, хотя я пока не понимаю, ни почему, ни как, наконец-то встают на свои места.

Я вошла в полутемную комнату, кабинет, где стоял письменный стол и горела всего-навсего одна настольная лампа. Она выплескивала небольшое озерцо света на стол передо мной, но скорее сгущала тьму в дальних углах комнаты. На несколько секунд мне показалось, что здесь никого нет, но потом я заметила, что в кресле у дальней стены, спиной ко мне, сидит человек, должно быть, тот самый el Hombre. Поскольку кресло было развернуто к стене, мне приходилось обращаться к его затылку.

— Оставь нас, Карла, — повелительно бросил он по-испански с сильным акцентом. Молодая женщина пожала плечами и вышла, закрыв за собой дверь. Каблучки ее процокали по холлу и затихли на лестнице, ведущей на второй этаж.

— Это вас называют el Hombre? — спросила я. Мы с Хильдой решили, что мне лучше притвориться, будто я не знаю его настоящего имени.

— Меня, — ответил он по-английски. — Зачем вы пришли?

— У меня есть кое-что, — с запинкой пробормотала я, — что я бы хотела продать, а в городе мне сказали, что вы можете это купить.

— Имя? — потребовал голос.

— Я бы предпочла не называть, — ответила я.

Раздался тихий смешок.

— Положите на стол, к свету, — велел он.

Я сунула человечка мочика в круг света от лампы.

Кресло со скрежетом развернулось, и я наконец получила возможность увидеть того, кого называли el Hombre. Строго говоря, я уже видела его. Как и можно было предсказать, учитывая, кто открыл дверь, я оказалась лицом к лицу с тем самым пожилым приятелем Карлы из отеля в Лиме. Я хорошо его запомнила. Весь вопрос — запомнил ли он меня?

Однако на его лице тоже не вспыхнуло ни искорки узнавания. Рука, на которой недоставало двух пальцев — теперь я видела, что они отрезаны, может, даже отрублены по самую ладонь, — протянулась к подвеске. В другой руке он держал лупу. Направив ее на вещицу, он склонился, пристально изучая человечка. С минуту мне только и оставалось, что любоваться лысиной у него на макушке.

— Очень славная вещица, — наконец произнес он. — Где вы ее взяли?

Мы с Хильдой прорепетировали все мои ответы.

— Неподалеку от Серро де лас Руинас, — сказала я.

— Вы живете на гасиенде Гаруа, верно? Вот уж не думал, что они уже нашли что-то интересное, хотя деревянная кровля звучит и впрямь многообещающе.

Я промолчала, хотя мне и сделалось весьма неуютно при мысли о том, как хорошо он осведомлен обо всем, что происходит на раскопках.

— Я сказала, что нашла это неподалеку от Серро де лас Руинас, но не на самом холме. А где именно, я говорить не хочу.

— Однако вы нашли подвеску не вчера, — отозвался он. — Ее уже частично отчистили и восстановили.

Мы с Хильдой втерли в человечка немного грязи, но, конечно, не могли за несколько часов воссоздать разрушительное действие многих веков.

— Ну разумеется, — пожала плечами я. — У нас же там есть лаборатория.

— Вы специалист по реставрации?

— Во всяком случае, знаю вполне достаточно, — едко отозвалась я. По счастью, владевшая мной нервозность вполне сходила за досаду и раздражение. — Так вы берете или нет?

Лафорет снова усмехнулся.

— А вы чувствительная особа! Не сомневаюсь, продаете эту безделушку лишь для того, чтобы помочь больному другу. — Он осклабился в гнусной ухмылке и немного помолчал, вероятно, поздравляя себя с отличным пониманием темных сторон человеческой природы. — Беру. Сколько?

Вот тут начиналась рискованная часть. Мы с Хильдой считали подвеску бесценной, — с академической точки зрения так оно и было. Но существовал еще и коммерческий подход, а вот в нем-то мы и не разбирались. Я не хотела показаться ни специалистом, ни полным профаном.