Смотрите, как мы танцуем - Лейла Слимани

– Они используют тебя на грязной работе, разве ты не понимаешь? Живут в больших домах, пьют виски, купаются в бассейнах и играют в гольф на полях с сочной блестящей травой, а наши дети тем временем гибнут от голода и жажды. Скажи мне: откуда у них вся эта вода? И ради этого твое поколение боролось с французами? Поверь, нынешние буржуа ничем не лучше их. Это продажные твари, неоколониалисты, которые обращаются с народом так же, как европейцы обращались с коренным населением. Очнись!

Дождь все лил и лил. Браим быстро гнал машину, они выехали из города и повернули на прибрежное шоссе, ведущее к Рабату. Не прошло и часа, как они очутились на окраине столицы. Вплотную к дороге стояла стена. «Стена позора», как называли ее левые активисты, профсоюзные деятели, противники власти. На заседаниях ячеек, в спрятанных под пальто листовках они упоминали эту стену как свидетельство упадка страны. Месяцем ранее Омар получил информацию, что кое-кто нелегально ведет съемки у трущоб Якуб-аль-Мансура.

– Сначала я не понял, – объяснял осведомитель, местный житель, снабжавший информацией полицейских и за это получавший в конце месяца приятную сумму. – Машина была припаркована за пределами квартала, у самой стены. В машине сидели трое. Два марокканца и один европеец. Европеец сидел сзади. Он и снимал.

Осведомитель постарался на славу. Записал марку и номер автомобиля, подробно рассказал, как выглядели водитель и его товарищ. Омару понадобилось меньше суток, чтобы выяснить, что «рено» принадлежал коммунисту, у которого французский журналист брал интервью. Они попытались зайти в трущобы и расспросить их обитателей, но те испугались и попрятались. Тогда они ограничились тем, что сняли на пленку стену. Журналиста выдворили из страны, пленку уничтожили, а оппозиционер исчез. Таким образом, никто этого фильма не увидел.

Стена тянулась вдоль прибрежного шоссе, на значительном участке дороги между Рабатом и Касабланкой, и была достаточно высока, чтобы скрыть от глаз автомобилистов внутреннюю жизнь трущоб. Омар лично осуществлял надзор за работами. Он заставил жителей самих строить эту стену. Он объяснил им, что речь идет о безопасности детей: а вдруг им вздумается перебежать через трассу и они попадут под колеса скоростного автомобиля, принадлежащего какому-нибудь богатею? В таком случае им уже ничем нельзя будет помочь. Абсолютно ничем. Это для их же блага и для блага их жен, которые, как и все женщины, страдают излишним любопытством и любят перекинуться взглядом с проходящими мимо красивыми парнями. Эта стена, говорил он, нужна для того, чтобы вам не было стыдно за свое убогое житье, за обшитые жестью домишки, за грязные улочки и застиранное белье, висящее на веревках. Вы хотите, спрашивал Омар, чтобы все видели, как на ветру развеваются трусы ваших жен и поношенные рубашонки детей?

Прижавшись лбом к стеклу, Омар вспоминал чистый голос молодого коммуниста. Однажды ночью задержанный рассказал ему историю о русской царице, взор который не хотели омрачать картинами нищеты и разорения в деревнях. И пока она в окружении подданных путешествовала по разным уголкам своей необъятной империи, ей и в голову не приходило, что очаровательные деревушки, которыми она любовалась, были всего-навсего расписанными листами картона. Браим поставил машину на авеню Темара, в нескольких метрах от православной церкви. Уже брезжил рассвет, озаряя колокольню с куполом и золоченый крест над ней. На тротуаре стояли лужи, мужчины с молельными ковриками под мышкой шагали, опустив голову: они торопились в ближайшую мечеть. На ступенях перед входом в дом сидел сторож. Худой мужчина без возраста, никогда не брившийся, куривший пахнущие хлоркой сигареты. Он носил засаленную вязаную шапочку и коричневый свитер, подаренный одной из состоятельных жительниц дома. Он сделал жене шестерых детей, и они все вместе ютились в одной комнате на первом этаже. Поэтому он часто сидел на лестнице и курил сигареты, оставлявшие на языке сероватый налет. Иногда он подметал метлой ступени или тер перила замусоленной тряпкой. Заметив машину Омара, он поспешил ему навстречу:

– Здравствуйте, господин.

– Здравствуй, Хосин. Какие новости?

– Все спокойно, очень спокойно. Сообщить совсем нечего.

– Она дома?

– Да, господин. Два часа как вернулась. Пришла пешком, господин, туфли несла в руке. Я ей сказал, что это неосторожно – ходить одной в такой час, среди ночи. Мало ли тут всякого сброда, но она сказала, что ей наплевать. Что с ней ничего не может случиться.

Омар достал из кармана монету и сунул ее в шершавую ладонь Хосина:

– Пойди выпей кофе, старик. И бросай курить. Ты неважно выглядишь.

Она открыла ему дверь. Он посмотрел на ее лодыжки, тонкие, загорелые. Заметил кровоточащую ссадину.

– Ты поранилась?

– Ерунда. Новые туфли. Хочешь есть? Может, кофе выпьешь?

– Потом. Давай немного поспим.

Он пересек маленький коридор и вошел в спальню. Снял пиджак, рубашку, обувь и в одном белье растянулся на кровати. На ковре лежала маленькая белая собачка с кудрявой шерстью.

– Не закрывай ставни.

Омар утверждал, что любит эту комнату, потому что даже зимой в нее с раннего утра заглядывает солнце и греет ему кости. Он говорил, что очень приятно спать, завернувшись в теплые лучи, словно старый кот или ящерица на каменной стене. Однако правда состояла в том, что он боялся темноты. Боялся, как малый ребенок. Боялся закрывать глаза. У Омара была опасная профессия. Каждый день он рисковал жизнью, однако ничто, абсолютно ничто не вызывало в нем такого страха, как тот момент, когда его веки тяжелели настолько, что он не мог сопротивляться и на него наваливался сон. Ему снилось, что он сражается с ночью и чувствует какое-то движение во тьме, улавливает бесшумную поступь хищника, угрожающего напасть из мрака. Врач предупредил его. Он погружается в слепоту. Это неизбежно, и никакое лечение не сможет победить болезнь. Скоро мир превратится в непроницаемое темное пространство, а его жизнь – в бесконечное путешествие по сырым подземным галереям в компании кротов, змей и крыс. Он лишится света.

– То, что не видно, не существует.

– Что?

– Так, ничего. Сельма, приляг рядом со мной. Давай немного поспим.

Сельма так и не смогла заснуть. Ее мучили желудочные колики, во рту стоял кислый вкус. Ей хотелось подняться с кровати, всласть поплескаться под душем, что-нибудь съесть, но она неподвижно лежала, прижавшись к брату. Смотрела на него, своего исхудавшего старшего брата, лицо которого даже во сне выглядело встревоженным. Она держала его за руку. Он мог спать только так – его рука в ее руке, – и она чувствовала на своей ладони жесткую, покрытую чешуйками