Тайна Урулгана - Кир Булычев

Костик свалил у костра сучья и пошел прочь. Никто на него не смотрел. Незамеченным он дошел до корабля пришельца и остановился перед открытым люком.

– Простите, – сказал он. – Можно войти? Никто не откликнулся. Костя вошел внутрь.

Через минуту он был в центральном помещении, и зрелище, представшее его взору, было неожиданным и сказочным.

Тело пришельца, поддерживаемое неведомыми силами, покоилось горизонтально в воздухе, глаза были закрыты, руки по швам.

– Вы живы? – спросил Костя, так как не придумал лучшего вопроса.

Пришелец мгновенно открыл глаза и принял вертикальное положение.

– Я отдыхал, – ответил он. – И мне жаль, что вы меня побеспокоили.

– Я на минутку, – сказал Костик.

– Придите через час, – сказал Рон. – У меня болит голова, и я не могу сейчас разговаривать.

– Не знаю, смогу ли я через час, – сказал Костя. – Другие увидят. А у меня конфиденциальное дело.

Пришелец поморщился.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели на Лену. Мне кажется, что Дуглас и японец врут. Я беспокоюсь о судьбе женщин, что остались на реке.

Пришелец молча подошел к пюпитру и нажал на кнопки. Движения пришельца были замедленны и даже неуверенны.

Зажегся знакомый экран. Был ранний вечер, и солнце пробивалось сквозь облака, не отбрасывая теней, но придавая предметам некоторый объем и разноцветность.

Они смотрели на тайгу сверху, с птичьего полета.

Затем они пронеслись над полосой поваленного леса, и через три минуты однообразного путешествия глаз корабля оказался над берегом Лены, в том месте, где на берегу речки стояла Власья сторожка.

Возле сторожки горел костер. Там сидели двое мужчин. На берег были вытащены две лодки.

Открылась дверь избушки, вышел еще один мужчина, но сверху не разберешь кто.

– Кто они? – спросил Костя.

– Я не знаю.

– Тогда опуститесь пониже, – велел Костя. – Я многих знаю в этих местах.

Пришелец поиграл пальцами по кнопкам. Изображение увеличилось.

– Так, – сказал Костя. – Этого я знаю. Он матрос на буксире. Как же его… Впрочем, неважно.

– Вы удовлетворены? – спросил нетерпеливо пришелец.

– Спасибо. Я встревожен, – сказал Костя.

– Понимаю, – сказал пришелец, глядя вслед Косте, который поспешил к выходу. – Человек глядит в море, но видит лишь каплю.

Рон постарался снова принять горизонтальное положение, чтобы заснуть. Но сон не шел.

Костя вернулся в лагерь. Вечерело. Андрюша расхаживал по полянке. Остальные набились в палатку – от комаров. Оттуда доносились нестройные звуки затянувшегося спора.

– Я пойду в лес, – сказал Костя. – Может, подстрелю кого-нибудь.

– Рону это не понравится. Он не понимает, как можно убивать.

– Плевал я на твоего Рона, – сказал Костя.

Его легкий бельгийский карабин лежал под отвесом палатки, завернутый в клеенку. Там же лежало ружье Андрюши. Он проверил, полон ли магазин, сказал Андрюше:

– Ты бы свое спрятал. Как бы японец его не стянул.

– Правильно, – сказал Андрюша. – Ты прав.

Он направился к палатке.

– Только далеко не ходи, – сказал он Костику вслед. – Рон может нас позвать.

– Позовет – бегите к нему. Я приду, когда сочту нужным. Костя быстрыми шагами направился в чащу.

Он не стал объяснять Андрюше и прочим, что пойдет обратно к Лене. Он должен найти Веронику. Может быть, он и не решился бы на это, но разговор в корабле о судьбе Земли толкнул его к действиям. Он бы сам не смог объяснить почему. Но объяснение было. Он не хотел верить астронавту, но поверил ему. И осознал, насколько микроскопично его существование на Земле, мчащейся к губительным переменам. И тогда страх перед отцом, желание пройти стороной по жизни, которая установлена навечно, лишались смысла. И отец, и его владения – тоже песчинки… И что же тогда имеет смысл?

Костя оседлал свою лошадь, взял и лошадь Молчуна, закинул карабин за спину, но садиться в седло пока не стал – по такому бурелому лучше идти пешком. Он шел быстро и тянул лошадей за собой, те переступали медленно, осторожничали.

Версты через три, когда кончился пал, Костя сел в седло и погнал лошадей. Вторая еле успевала, порой веревка натягивалась, и Костя материл лошадь и грозил ей, что оставит ее в тайге, пускай волки жрут. Лошадь, словно понимая, шла быстрее.

Когда он вышел в верховье ручья, уже начало темнеть, надо бы остановиться, да и лошади устали, но Костя, подгоняемый беспокойством, решил ехать, пока не станет совсем темно.

В полутьме деревья смыкались, приближались, двигали сучьями, пугали. Костя запел, чтобы разогнать зловещую тишину.

А когда замолчал – забыл куплет, – ему показалось, что неподалеку хрустнула ветка. Он поборол желание хлестнуть лошадь, поспешить прочь.

– Эй, кто тут есть? – крикнул он, поворачивая коня в ту сторону и свободной рукой стаскивая с плеча карабин.

Снова хруст, будто кто-то убегал.

– Стой! Стрелять буду! – крикнул Костя, увидев среди ветвей темную тень, и сразу осмелел, понял, что тот, другой, тоже боится.

Человек присел.

– Не стреляй! – крикнул он. – Мой хороший, мой кореец.

– Ты что здесь делаешь? – удивился Костя. – Иди сюда, не бойся.

Кореец был изможден, напуган.

Он ближе не подходил, глядел из-за лиственницы.

– Чего один ходишь по тайге? – спросил Костя.

– Шибко плохой человек, – сказал кореец. – Моя убивать хочет.

– Это ты иностранцев вел, которые Молчуна убили?

– Моя, моя, – сказал кореец, словно обрадовался. – Я не убивала. Я убежала.

– Знаю. А ты меня знаешь?

– Как не знаю? Знаю. Хозяин малый.

– На лошади ездить умеешь?

– Мало-мало умею.

– Тогда садись.

– Куда поехали?

– К Лене. Покажешь прямую дорогу. К Власьей заимке. Людей ищу.

– Бабу ищешь? – спросил кореец.

– Ты что-то знаешь?

– Моя ходил. Казак стрелял. Моя не ходил.

– Да объясни ты!

– Много баба здесь спать будет. Кореец показал вниз по ручью.

Оказалось, он всего час назад увидел, как остановились на ночь три девушки и казак с тунгусом, хотел было к ним подойти, но казак услышал шум и стал стрелять. Кореец убежал.

Так что когда Костя подъезжал к палатке девушек, он издали закричал:

– Эй, Кузьмич, мать твою перетак! Не стреляй, Костя Колоколов едет, слышь?

Первой бросилась к Косте, обезумев от счастья, Ниночка. И Косте хватило разума, а может, не хватило смелости бежать к Веронике, что сидела у костра. Он позволил Ниночке прижаться к груди черной лохматой головкой, от которой пахло костром и смолой. Ниночка рыдала, как гимназистка.