Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как видишь, ты родилась в Софии, — рассмеялся Владимир.
— А ты, доктор Йорданов?
— Тоже в Софии. Пойдем сегодня в библиотеку и прочитаем в энциклопедии подробности о болгарской столице. Надо же знать досконально свою родину!
— Костадин! — восхищенно повторила Надя, не выпуская паспорта из рук. — Значит, ты по-нашему тоже Константинович! Какое совпадение!
Теперь им можно было обзаводиться своей квартирой. Они нашли ее в Швабинге, предместье Мюнхена, на улице Зигфридштрассе, в одном из новых четырехэтажных домов. На втором этаже три маленькие комнатки, — каждая с одним окном на улицу, — и узенькая кухонька. Из окон был виден большой город с бесчисленными зубцами черепичных крыш, с острыми шпилями серых кирок, поднявших к небу прямые кресты, и с зелеными пятнами парков и сквериков.
На какой-то распродаже купили полуржавые кровати с продавленными сетками, колченогие стулья и столы, обшарпанные этажерки. Единственную подушку Надя разделила на три маленькие. Для Елизаветы Васильевны приготовили комнатку рядом с кухней. Купили ей матрац помягче, одеяло потеплее. Поставили на столик вазу с розовыми пионами. Поехали встречать.
— Вот куда вы забрались!.. — улыбнулась она, спускаясь на перрон, и вдруг всхлипнула. — Родные мои!..
Владимир Ильич первым обнял ее. Надя, целуя, говорила:
— Мамочка, милая!.. Что же ты?..
— Истосковалось сердце. Боялась: увидимся ли?.. В мои годы всякое случается… — Утерла лицо платком. — Вижу — вы здоровые, и я уже спокойна, счастлива. А слезы от радости.
— Теперь всегда будете с нами, — сказал Владимир Ильич, сходил в вагон за вещами. Тещу и жену отправил на извозчике, сам поехал на трамвае.
Он приехал раньше, поджидал у входа, чтобы отнести вещи в квартиру. Елизавета Васильевна вошла, осмотрелась, похвалила за комнату, за уютную кухоньку. Разбирая корзину, поставила на стол подарки — туесок клюквы и горшочек соленых рыжиков.
— У вас же тут небось пища незнакомая. Наверно, соскучились по своему-то, по привычному, — говорила она. — А тебе, Володенька, свежий журнал привезла. Помню, ты печатался в нем. Нынче в Питере только о нем и говорят, во всех добрых домах. Как в трубы трубят. Слышно, приостановили его. Грозят прикрыть. Будто бы из-за Максима Горького. Держи.
— «Жизнь»! — просиял Владимир Ильич. — Вот спасибо!
— Пока границу не переехала, все опасалась. Как бы, думаю, в таможенном жандармы не отняли. Слава богу, пронесло тучу мóроком. По всей вероятности, там еще не расчухали.
— Но тут ведь помечено: «Дозволено цензурой».
— Вот и я на эту строчку указала. Возвратили.
С журналом в руках Владимир Ильич пошел в свою комнату. На ходу перелистывал. Рассказ Ивана Бунина. Продолжение повести Горького «Трое». Что же, из-за повести приостановили? Надо сразу же прочесть. А дальше что? Еще рассказ Бунина. Опять что-нибудь о старых помещичьих гнездах. Вот снова Горький — «Песнь о Буревестнике». Интересно. О Чиже писал, о Соколе писал. О Соколе — превосходно! Теперь — о Буревестнике. Заглавие говорит о многом.
Остановился посередине комнаты с развернутым журналом в руках и, в ожидании чего-то очень важного и значительного не только для любителей литературы — для широкого общества, стал взволнованным шепотом вчитываться в каждое слово:
— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы».
Покачивая в такт рукой, продолжал читать вслух:
— «В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике».
И с каждой секундой голос его наливался силой, в сердце бушевало пламя:
— «Буря! Скоро грянет буря!»
Дочитав до конца, с развернутым журналом в руках устремился в комнату Елизаветы Васильевны.
— Вы только посмотрите, что он написал!.. Елизавета Васильевна! Надюша! Слушайте: «Пусть сильнее грянет буря!..» — вот концовка песни.
Елизавета Васильевна счастливо улыбалась, довольная тем, что доставила зятю такую радость. А Надя спросила:
— Какая там песня, Володенька?
— Песня Горького о Буревестнике! Исключительной взрывчатой силы! Я не знаю в русской литературе ничего равного этой страничке. Слушайте.
И Владимир Ильич громким голосом, рвавшимся из глубины души и горячим от волнения, прочел «Песню» с нарастающей силой. Под конец рубанул воздух кулаком, будто ставил дополнительный восклицательный знак. А когда умолк, Надя воскликнула:
— Великолепно! Ты прав, Володя, не было ничего похожего!
— Ай да Горький! Ай да молодец! — Отдав журнал жене, Владимир Ильич от редчайшего удовольствия потер руки. — Такое мог только он! И никто другой! «Смелый Буревестник» — это же он сам. Предвещает революционную бурю! Зовет к ней. И таким он навсегда войдет в историю России.
Надя про себя читала «Песню», а Елизавета Васильевна, вздохнув, сказала:
— Но, Володенька, его ведь за такую смелость могут посадить? Турнуть в ссылку?.. Бедный Горький!.. Хоть бы успел перебраться куда-нибудь сюда… А у него, говорят, детки малые…
— Н-да, — задумчиво проронил Владимир. — Башибузуки все могут.
— В Питере сказывали, многих писателей угнали в ссылку.
— Но Горького в Нижнем удалось добрым людям вырвать из тюрьмы. И социал-демократы, если потребуется, всегда ему помогут. Свой человек! Пролетарский глашатай!
Надя, прочитав два раза, возвратила журнал:
— Это будут читать со сцены. И на маевках. По всей Руси.
— Больше того — этот зов прогремит на весь мир! Какое счастье, что у нас есть такие писатели! — продолжал восхищаться Владимир и вдруг рассмеялся. — И еще нам повезло: такие простофили сидят в царской цензуре! Не разобрались. «Дозволили». Не поняли, что тут, — тряхнул журналом, — каждая строчка «Песни» равна динамитному заряду. Хорошо! Пойду читать продолжение повести «Трое».
Но не прошло и четверти часа, как Надя, заглянув в его комнату, позвала:
— Володенька, пойдем к столу. Мама заварила байховый чай. С клюквой попьешь.
— Настоящий праздник! — отозвался Владимир и вслед за женой пошел в комнату Елизаветы Васильевны. — Надо будет угостить Юлия и Веру Ивановну. И с «Буревестником» познакомятся.
4
Ульяновы вышли из квартиры на рассвете, чтобы успеть поработать в тишине.
— Придет Юлий Осипович, и опять откроется фонтан красноречия! — досадовала Надежда. — Не может без разговоров. А мне мешает шифровать.
— И меня утомляет болтологией, — отозвался Владимир; шел, поддерживая жену под руку. — И все-таки я люблю его. Он — типичный журналист, чрезвычайно талантливый, страшно впечатлительный, все хватает на лету и, что особенно ценно, пишет быстро. Одним словом, рабочий конь!
— Но согласись, Володя, он ко всему
