Ставка на удачу - Анатолий Галкин

И полиция, и журналисты должны вести поиск информации, вести допрос, склоняя людей к откровенности, и фиксировать факты – в протоколах, фотографиях или диктофонных записях.

Вот и к Михаилу Фишману мог поехать майор Зябликов. А они спокойно выяснили бы всё у директора Мураховского рынка.

Полная взаимозаменяемость!

Пенсионер Фишман жил в самом центре Москвы. Не в Кремле, конечно, но очень близко. У него была большая комната в коммуналке. Третий этаж трехэтажного дома в Нижнем Кисельном переулке.

Если идти вниз, то через тридцать метров Неглинная улица. Если вправо, то рядом Звонарский переулок, на который выходит задняя часть Сандуновских бань. А если подниматься наверх по Большому Кисельному переулку, то слева старое здание Высшей школы КГБ, а впереди Лубянка со всем, что положено на ней быть.

Дом, где жил Фишман, был построен после нашествия Наполеона и пожара Москвы.

Поднявшись по скрипучей лестнице, Андрей и Татьяна осмотрелись. И площадка перед дверью из толстых дубовых досок, и ступени деревянные, всё вокруг из самого начала позапрошлого века.

Этот дом в центре Москвы строился, когда Пушкин в Лицее писал свои первые стихи.

Для музея древнего быта это нормально. Но здесь жили современные люди! Когда-то им заменили печное отопление, когда-то протянули по стенам электрические провода, а в остальном все осталось, как было раньше.

Если в любой комнате этой коммуналки сорвать обои семидесятых годов, то под ними обнаружатся несколько слоев газет и разной бумаги. Сначала «Правда» времен победного сорок пятого, под ней афиши периода НЭП, а еще дальше листы бесполезных «керенок» и плакаты с манифестами Николая Второго…

Из множества звонков Андрей выбрал самый хлипкий. Рядом с ним была приклеена бумажка с фамилией Фишман.

Стругов давил на кнопку, но внутри было тихо. Совершенно не было слышно звука звонка.

Наконец появились шаркающие шаги и дверь распахнулась.

– Ну и зачем столько шума? Здесь не глухие живут! Устроили перезвон, как на русскую пасху.

– Простите, вы Фишман?

– Зачем спрашивать! Что, так не видно?

– Вы – Михаил Семенович?

– А кто же еще? Вы русские любите грохот! У евреев тоже есть пасха, но мы же тогда не звеним во все колокола.

– Извините, мы не слышали.

– Я понимаю. Сейчас у молодежи совсем слуха нет. Они не поют, а воют. Вот в наше время были композиторы – Френкель, Фрадкин, Фельцман и даже Фогельсон. Корифеи! И это только на первую букву моей фамилии.

– Мы поняли, Михаил Семенович.

– Раз вы такие понятливые, то пойдемте в комнату.

Комната старика Фишмана находилась в дальней часть коридора. Он шел к ней медленно. Так, как ходят степенные евреи в восемьдесят лет.

Комната была большая. Она, как и весь этот дом, пришла из прошлых веков.

На самом удобном месте, где обычно стоит телевизор, висела афиша, ровесница полета Гагарина. На ней был нарисован индус в чалме и открытый сундук со сверкающими камнями. А подпись не оставляла никаких сомнений: «Госцирк СССР. Иллюзионист, маг и факир Михаил Фишман».

Все остальное в комнате было из тех времен и даже раньше. Этажерки с кружевными салфеточками, с фарфоровыми статуэтками и подарочными коробками от духов «Красная Москва», «Сказка» и «Каменный цветок».

На трехстворчатом платяном шкафу громоздились видавшие виды кожаные чемоданы с ремнями. На стенах висели пыльные ковры и фотографии в рамочках. На буфете, на всех полках и в углах был сложен цирковой инвентарь, всякие факирские штучки, включая тот самый сундучок, где «бриллианты» лежат…

– Садитесь, молодые люди, сюда. Где вы теперь найдете в центре комнаты круглый стол с бархатной скатертью.

– Да, сейчас это не модно.

– Модно? Людям надо удобно, а не модно. Вы смотрите, как хорошо под розовым абажуром. Жена купила его на Петровке, когда был фестиваль. До него не можно было найти таких вещей. И потом тоже! А в августе пятьдесят седьмого года абажуры были.

– Очень интересно, Михаил Семенович. А мы с Андреем родились после фестиваля.

– Как я смотрю, милая дама, так вы родились даже после Олимпиады. Вот я хорошо помню еще довоенного Сталина. А вы даже Леонида Ильича не застали.

– Да. Но мы много о нем знаем.

– И что вы такое знаете? Вы слышите то, что вам говорят сейчас. А тогда было не совсем так! Вот вы знаете, что моего отца при рождении назвали Шмуль. Это было еще в Житомире в девятьсот седьмом году. А в гимназию бабушка записала его как Семен.

– Любопытно!

– Вам любопытно, девушка? Так слушайте дальше. Меня назвали Мойша, а в метриках я записан, как Михаил. Такие были времена!

Фишман встал, положил на скатерть поднос и водрузил на него электрический самовар, купленный после полета первого спутника.

– Давайте, ребята, чай пить! И спрашивайте уже, наконец, зачем я вам нужен.

Через двадцать минут Струговы узнали, что внук факира Фишмана работает на фирме по продаже машин. И иногда кое-кто у нас порой не хочет регистрировать машины на свое имя. Тогда внук предлагает услуги своего дедушки.

На Михаила Семеновича записаны джип «Чероки», две «Хонды», «Мерседес» и три «Фольксвагена».

Как бывший фокусник, Фишман писал для настоящих хозяев доверенности на планшете, внутри которого была вложена копировальная бумага. Это такой реквизит для одного из фокусов.

По номеру «Хонды» бывший иллюзионист нашел лист с данными хозяина – Рюмин Кирилл Владимирович.

И из трех фотороботов Фишман уверенно выбрал того парня из подвала, охранника с больной спиной. Именно ему Михаил Семенович написал доверенность на ту машину, в которой уехал взрывник – человек, убивший Бориса Смолина.

Директор Мураховского рынка встретил двух сотрудников полиции без капли страха.

Создавалось впечатление, что у Константина Вдовина кристально чистая совесть. Да, он иногда давал взятки, часто пропускал через свою сеть мелкую контрабанду, не совсем кондиционные изделия и откровенно левый товар.

Но сейчас такой бизнес! За это даже перестали сажать. Если что-нибудь докажут, то пожурят и оштрафуют!

Зябликов и Галя Черныш по честным глазам Вдовина видели, что он не причастен к покушению и, тем более, к убийству Смолина или Блудова.

Директор рынка охотно рассказывал всё, что знал.

Он говорил про покойного Бориса Смолина, про нынешнего начальника «Титана» Ахромеева, про их постоянного водителя Егора Супруна и про свою секретаршу Римму Беленькую…

Супрун только формально числился водителем «Титана». Очень часто Борис Смолин сам водил свой «Мерседес». Как это и было в тот самый последний день…

А вообще Егор Супрун – веселый и добрый человек. Ему уже сорок, но он очень девушек любит. И даже пытался крутить роман с секретаршей Риммой. Крепкий роман! Вдовину даже показалось, что у них пахнет свадьбой.

Ведя разговор, директор рынка в первую очередь обращался к майору Зябликову.

По происхождению Константин Вдовин был чистокровный русский тульского помола. Но работая в среде азербайджанцев, вьетнамцев и прочих торгашей, он приобрел основы восточного менталитета.

А это значит, что деловые разговоры надо вести с мужчиной. А среди них с аксакалом, со старшим по званию.

– Я не хочу вам сплетни говорить. Но представьте, друзья. Две недели назад я возвращаюсь, вхожу в кабинет, а там моя Римма Беленькая и Егор Супрун стоят в очень пикантных позах. Современная молодежь!

– Понятно! А кто из «Титана» был здесь, когда вы беседовали с лейтенантом Черныш.

– У меня в кабинете никого не было! Но рядом были двое. Сам Ахромеев сидел там, в комнате отдыха и пил коньяк. А Егор Супрун был в приемной и трепался с Риммой. Когда я провожал лейтенанта Галину, я точно его видел. Разве вы, Галя, его не заметили?

– Нет, я очень быстро прошла.

– А вот он, Галина, вас заметил. Мне потом Римма сказала, что Егор посмотрел на вас восхищенным взглядом.

– Я не поняла, Константин Игоревич. Почему восхищенным?

– Ну, может быть, взволнованным или возбужденным. Я уже не помню! Но он посмотрел на вас и сразу пошел вслед. А через три минуты вернулся…

Зябликов решил, что момент настал. Он разложил перед Вдовиным три портрета, три фоторобота, которые были сделаны по воспоминаниям Галины Черныш.

– Так, гражданин Вдовин! Кого из этих мужчин вы знаете или видели когда-то?

– Почему это я «гражданин». Это как-то обидно! Пока вы меня не посадили, я вам товарищ.

– Вы смотрите на портреты, товарищ Вдовин.

– Уже смотрю! Так вот он. Других двоих не знаю, а это точно Егор Супрун. Очень хороший рисунок. Надо ксерокопию сделать и Римме отдать.

– Не надо! Ни слова Римме!