Покоренный "атаман" - Иван Дроздов

Селезнев махал рукой: «Сюда, ко мне!..» Сам отделился от людей, подался вниз. Сыч устремился за ним. Направляя луч фонаря то в одну, то в другую сторону, он пытался разобраться во всем этом громоздком, непонятном хозяйстве. Временами ему чудились сцены из его пьесы о горняках, представлялись картины декораций. Вот, словно заколдованные матрешки, стоят рядами металлические тумбы. А цепь все тянется и тянется вниз. И нет ей конца и края. «Но где же главный орган струга?..»

Ах, да — вот он!.. Теперь Сыч видит его хорошо. Металлическая плита с зубьями. Похожа на лемех. Мотор натянет цепь, а лемех будет «пахать» уголь. Да, да — «пахать». Как же иначе?

Домкраты выбросили вперед штоки — ими будет прижиматься к пласту режущий орган струга. Резиновые шланги висят, словно серьги. В глубине призабойного пространства время от времени ухает обвалившаяся порода. А кругом, куда ни нацелит Евгений луч фонаря, — металлические тумбы.

Сыч уже приблизился к Селезневу и хотел окликнуть его, но тут по лаве раздались голоса: «Береги–и–сь!.. Включа–а–ем!..» Евгений приподнялся, посмотрел вверх. Лава молчала. Потом в один миг что–то загремело, заскрежетало.

Заработал струг.

В ту же минуту над самым ухом раздался голос Селезнева:

— Уголь пошел! Видите?..

Да, Сыч видит, как «пошел» уголь. Против обыкновения, Евгений ничего не пишет. Он даже забыл о блокноте. Зато в памяти его запечатлевается каждая деталь.

Из глубины лавы донеслось:

— Разрешите включить электронику? Кто–то крикнул сбоку:

— Александр Петрович! Пусть поработает без электроники. Потом сравним…

«Кто же это может быть? — подумал Сыч о говорившем. — Наверное, представитель совнархоза или из обкома…»

Селезнев подполз к телефону, подал наверх команду:

— Включить электронику! И почти тотчас грохот в лаве усилился. Евгению почудилось, что и тумбы заходили, и даже свет ламп, растекавшийся по лаве, замигал на глянцевых полях забоя.

Селезнев обнял стойку, сидел, не шевелясь. Впрочем, в позе его Сыч заметил и тревогу. Да, да, тревогу. Селезнев чего–то опасался, его что–то тревожило.

Сыч, подвигаясь боком, точно краб, приблизился вплотную к Селезневу.

— Как электроника — рубит уголек, а?..

— Крепко жмет.

Снизу, сотрясая лаву, приближался струг. Тяжелая плита, вгрызаясь в пласт, валила глыбы угля на транспортер.

— Смотри, какая скорость! — показал Селезнев на цепь, натянутую, как струна. «Да, струг идет быстро», — подумал Сыч, — почти как плуг за трактором. Но он верил: электронная машина «знает» предел прочности. Она загружает все механизмы до отказа, не дает им работать с прохладцей. Точный расчет! В том и сила электроники».

Первым в откаточном штреке начальника шахты встретил горняк, подгребавший из–под колес вагонов просыпавшийся через край уголь. Он едва управлялся. Путая украинские слова с русскими, ворчал:

— Хай она сгорит, бисова электроника! Сыплет уголь, як с горы каменюки!..

Сыч достал из кармана блокнот и сделал запись — первую за все время пребывания в лаве: «Сыплет уголь, як с горы каменюки!..»

Глава двенадцатая

1

Борис Ильич пришел на работу рано. На столе в массивной желтой папке лежала верстка книги, присланная из Москвы. В десятый раз прочитал слова на титульном листе: «Малогабаритная электронно–вычислительная машина для горных предприятий». Вверху — «Б. И. Каиров, профессор, доктор технических наук, член–корреспондент Академии наук, лауреат Государственной премии».

«Судиться не станет, — со смутной тревогой подумал он о Самарине. — Нет, нет, этому медведю не придет в голову».

Из карманчика портфеля достал телеграмму от Соловья. Тот сообщал о предварительном согласии председателя назначить Каирова директором создающегося в столице научно–исследовательского института Горной автоматики.

С тех пор дни в лаборатории потекли веселее. Слух о предстоящем назначении Каирова распространился с быстротой электрической искры. Кто–то к этому слуху присовокупил известие — он сам это слышал — о скором избрании Бориса Ильича действительным членом Академии наук. И еще добавлял, что квартиру Каирову готовят где–то на Ленинских горах в специальном особняке.

В лаборатории все переменилось. Лица многих сотрудников засветились надеждой: может, и меня возьмет Борис Ильич в столицу!..

Телеграмму Соловья Каиров поместил на своем письменном столе под стеклом на самом видном месте. Даже в те часы, когда в кабинете собиралось много народу, он подолгу останавливал на ней взгляд.

Проворнее забегал по коридору Папиашвили. Он чувствовал себя героем, именинником. Как же! Книга, над которой так много потрудился Леон, выходит в свет.

Но особенно переменилась Инга Михайловна Пришельцева. Придя на работу, она уже не проскальзывала в дверь, как прежде, а останавливалась у входа в институт, закуривала и стояла минут пять–десять сначала одна, потом с кем–нибудь из подошедших «автоматиков». Мимо нее проходили сотрудники института. И каждый, уважая ее возраст, здоровался с Пришельцевой. Одним она кивала головой, другим сдержанно улыбалась, третьих — о, третьи относились к особой категории, — их Инга Михайловна видела, но не замечала, и, когда «третьи» проходили мимо, Пришельцева поспешно затягивалась папиросой, нервно поводила тонкими ноздрями, из ее желтых потускневших глаз струился холодок неприязни.

К таким «третьим» относились пять физиков, приехавших из Москвы. По слухам, распространившимся в институте, они составят основу какой–то большой и очень важной лаборатории. Им будто бы отведут целый этаж в здании института. Сегодня Пришельцева задержалась у крыльца дольше обычного; попыхивала папироской, украдкой поглядывала в сторону детского парка: оттуда должна была появиться машина с новым директором института.

Стоявший с Ингой Михайловной Леон Папиашвили заметил ее нетерпенье, но вида не подал, лениво говорил о пустяках, отвечал на вопросы, но сам, между прочим, думал: «Хитра ты, бестия, да я‑то тебя хитрее». И от этой мысли испытывал удовольствие, ему хорошо было сознавать себя не пешкой, не простаком в этом тонко устроенном и хитро переплетенном механизме, а фигурой, играющей едва ли не первую роль.

Теперь, когда Каиров получил верстку книги, Леон считал, что одной ногой он уже ступил на порог московского института, где будет директором Каиров. Одного только он не подозревал, а именно того, что о том же думала и Пришельцева. Она ведь тоже собирала материалы для книги.

Подъехал директор. Завидев у подъезда Пришельцеву и Леона, он пошел к ним навстречу. На нем было желтое короткое пальто с широким поясом и костяной пряжкой, серая каракулевая папаха. Тонкий бескровный нос оседлали массивные, с золотой ниточкой по коричневому пластику, очки.