Огненная лилия - А. Айнгорн

Она усмехнулась.

— И много вы присвоили за это время, Шермон? Наверное, разорили меня до нитки?

— Что вы, мадам? Можете просмотреть мои бумаги. Если я что и истратил…гм…на свои нужды, это никоим образом не отразилось на вашем благосостоянии. Вы слишком богаты, мадам, чтобы за полгода с небольшим вас можно было полностью разорить, — он с поклоном протянул ей толстую папку.

Она отвела его руку.

— Не теперь, Шермон. Но я непременно проверю, — обещала она.

Итак, никому не было до нее дела. Она упрямо сжала губы. Что ж, все к лучшему. Она все так же богата. А то что служащие не заметили ее отсутствия — пусть их. Она должна быть выше этого.

Она отвезла визитные карточки нескольких старым знакомым, и получила приглашение на бал у леди Уинстон, жены английского посла. Здесь и не подозревали, какие напряженные отношения в Новом Свете сложились между французами и англичанами.

Онор поехала на бал. Ее встретили любезно, кое-кто интересовался, где она пропадала. Онор неизменно отвечала, что путешествовала. Она много танцевала, но что-то сломалось в ней. Ей было скучно. Она принялась флиртовать с кавалерами, но их восхищенные взгляды не радовали ее так, как раньше. Она уехала позже всех, усердно доказывая себе, что развлекается вовсю. Ее завалили приглашениями на другие вечера. Онор и не думала, что так легко и быстро вновь вольется в светскую жизнь Парижа.

Она приехала домой за полночь. Спать ей перехотелось. Она вдруг принялась разбирать вещи, которые так и не трогала после приезда. Дорожный чемодан пылился в углу, запертый на ключ. Она отперла его и откинула крышку. Ее платье, помятое, довольно жалкое на вид, особенно по сравнению с тем, расшитым драгоценностями, в котором она приехала с бала, лежало сверху. Там же брошены были груды хлама, который она неизвестно почему не выбросила. Стоило везти все это с собой через полмира! И перо. Белое перо с темным кончиком, неизвестно как туда попавшее. Она взяла его в руки, повертела, дотронулась им до своей щеки. Нежное прикосновение заставило ее вздрогнуть. Это перо могло принадлежать только Волку. Она упала лицом на кровать и застонала.

Не было такого бала, или праздника, или охоты, где не побывала бы ОнорМари в этом сезоне. И она выглядела самой жизнерадостной, самой веселой среди дам высшего света. На нее смотрели с завистью, кто-то с черной, коекто с белой, но все считали, что ее жизнь удалась как ни чья. ***

Как странно голубеет небо над головой Онор-Мари. Совсем не так… Не так… Она полулежит в кресле-качалке на веранде своего дома. Ее взгляд рассеянно скользит по влажной утренней листве. Еще недавно баронессе Дезина и внимания бы не обратила, какое нынче утро, но вот она мрачно смотрит на знакомые с детства липы. Ей хочется, чтоб вокруг были ели, и между верхушками поблескивала прозрачная синева. Ей хочется проснуться в шалаше из веток, вдохнуть запах сырой земли и чтобы первой ее мыслью после пробуждения было: «Где Волк?». Волк! Сколько долгих месяцев прошло с момента ее вступления на французскую землю? Четыре, пять? Ей пора уже снова втянуться в привычную жизнь: балы, вечера, отдых за городом, охота на оленя — не спеша гарцевать на смирной лошади в тылу у мужчин. Но идет время — и ничего. Вот уже в который раз она просыпается утром с отяжелевшими, красными веками — это следы ночных слез. И это она — ОнорМари, воплощение холода и невозмутимости. Волк! Ей никогда не забыть его хищной походки, блеска его глаз, странной мягкости черных волос и той единственной ночи, когда он принадлежал только ей. Ну да Бог с ней, с ночью. А их перепалки, когда она была пленницей, их ссоры — будто не всерьез, их долгие переходы, когда она держалась за его руку, чувствуя его так близко рядом с ней, согреваясь его теплом. Волк! Они вместе преодолевали самые трудные тропинки, вместе защищались от врага, она видела его едва ли не каждый день, и ей не страшен был ни холод, ни голод, ни враги, ни пули, ни стрелы, ни сам дьявол. Она и не заметила, что была в плену — какой же это плен, когда она была так счастлива. Ох, Волк! Если б она сразу осознала, что любит его, может, этого б не было. Но было слишком поздно. Она здесь, дома, а Волк остался среди своих. Волк! Как же так?

Зачем ты отпустил свою пленницу, зачем не заставил остаться там? О Волк!

Все могло быть иначе. А теперь поздно. Ну зачем она уехала, зачем пыталась жить дальше без него? Надо было остаться, пусть против его воли, пусть он бы возмутился — можно было вернуться за ним. Или даже потопить корабль — и выдумать сказку о рифах. Но она решила, что судьба уже распорядилась, и уехала одна. Зачем? Что теперь? Как ей жить, если жить не хочется? А хочется одного — назад, к Волку, в лес. Пусть босая и оборванная — но там, с ним. Пусть быть ему другом — и только, но видеть его, слышать его голос, любоваться его гибкой фигурой. Она глотает слезы смертной тоски. Кто мог подумать, что она будет так страдать? Что не забудет ни слова, ни жеста, ни взгляда, и каждая ее мысль будет посвящена ему, ее Волку. Но она баронесса, она богата, она хороша собой, она свободна. Ей бы снова замуж за хорошего человека, жить своей жизнью, завести детей и новых друзей, выбросить из головы чепуху. Но нет. Все вокруг кажутся пресными и вялыми, никто не может метнуть такой гневный взгляд, никто так гордо не вскидывает голову, никто не движется так ловко, никто больше не вызывает желания приникнуть к его плечу и почувствовать себя слабой и желанной, маленькой хрупкой женщиной, по-настоящему любимой женщиной. О Волк, любимый Волк!

Где ты? Почему не ищешь свою Лилию? Если б ты пришел! Но ты горд, ты отпустил Лилию и никогда не позовешь обратно. Даже если твое сердце разобьется. А что же делать бедной Лилии, которая научилась любить?

Научилась не упрекать Волка, который любил ее — и ушел один. Научилась понимать его и мириться с ним — таким. Он не джентльмен, не сеньор, он — волк. Но все равно любимый. Его не согнуть, не переупрямить, не покорить.

Он не попросил — Онор, Лилия, любовь моя, вернись, я хочу быть с тобой! Он сильный. Он решил, что лучше уйти, что так правильно — и ушел. А она слаба. Она сознает — Волк прав, ни к чему все это — и не может смириться, забыть. Волк! Она не увидит его никогда, никогда, даже перед смертью.

Никогда… Никогда? Но почему? Она резко поднимается. Кто сказал «никогда»?

Кто сказал «невозможно»? Она сама отыщет его, и там — будь, что будет. Она уедет! Все — к черту! Он создан для нее. Плевать на весь мир. Увидеть его — и хоть умереть. Волк ! Пусть он прикажет ей отправляться домой. Не важно! Она хочет к нему. Пять минут возле него равносильны пяти годом жизни здесь. Волк! О если б он позвал ее сам!

Через какую-то минуту Онор уже вихрем взлетела по крутым ступеням в свою спальню на верхнем этаже. Там царил уютный полумрак, но она рывком дернула шнур, и шторы взметнулись вверх. Свет! Теперь он лился сквозь узкие готические окна, уничтожая уют, но возвращая жизнь. Она не позвала служанку. Легко вспрыгнув на скамью, она извлекла объемную дорожную сумку и бросила прямо на застеленную бархатом кровать. Она бросала туда вещи, даже не раздумывая, что именно она берет с собой.