Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский

и производилась «по урокам»; например, пахать двум работникам с сохами десятину в день, бороновать десятину в день одному и т. д. Между прочим, это значило, что при вспашке работник в день проходил более 17 верст (около 18 километров). И не просто проходил, а шел по мягкой пахоте, налегая на соху и удерживая ее в борозде. И это был легкий урок. Пахали десятину и два работника, что составляло уже на каждого по 19,2 версты – по 20 километров проходки.

Из других повинностей особенно обременительной считалась подводная, т. е. предоставление подвод для перевозки тяжестей, в основном хлеба на рынок. В рязанском имении Семенова крестьяне были обязаны вывести зимой помещичьего хлеба 52 пуда с каждого тягла (две подводы) на расстоянии от 50 до 350 верст. По расчетам, на эту работу требовалось 22 дня. За освобождение от этой повинности помещик, весьма либеральный, взимал с тягла 18 руб. серебром – нормальный по тем временам и местам оброк.

В рязанском имении Воейкова 726 ревизских душ мужского пола составляли 259 ½ тягол. Каждое тягло было наделено землей, по полторы «хозяйственной» десятины в поле, или по шесть казенных десятин во всех трех полях, и имело право расчистить для себя из-под дровяного леса по четверти десятины. Столько же крестьяне обрабатывали помещичьей земли. Работали «брат на брата», т. е. один оставался для своих работ, но в горячее время (уборка хлеба, сенокос, вывозка навоза) крестьяне на два-три дня сгонялись поголовно. Подводы с господским хлебом наряжались в Москву (две подводы с тягла), в Рязань (две подводы), в Ефремовский уезд, на расстояние 200 верст – 50 подвод со всех тягол. Вместо обычного столового запаса (бараны, куры и пр.) с тягла собиралось 6 руб. 75 коп. серебром, а с крестьянок – по два аршина посконной холстины и по одной тальке пряжи из господского льна. Между прочим, такое положение было, по жалобе крестьян, сочтено стеснительным, и, после сделанного предводителем дворянства внушения Воейков уменьшил подводную повинность, а столовый запас стал собирать натурой (71, с. 33).

Но были иные формы эксплуатации барщинных крепостных. Например, в хлебородных губерниях, где земледелие составляло основную статью дохода помещиков, а крепостные в большинстве были на барщине, к середине XIX в. стала распространяться «месячина»: у крестьян отбиралась пахотная земля (сенокос обычно оставлялся), они 6 дней в неделю работали на барской запашке, за что получали по определенной норме хлеб. В Рязанской губернии имений без «крестьян», то есть с дворовыми, к которым вполне можно причислить и «месячников» в 1833 г. было 1570 с 7641 дворовым, что составляло 1,92 % от общего числа крепостного населения, а в 1857 г.– 1225 имений с 6886 дворовыми (1,74 %); следовательно, все это были мелкопоместные имения: в среднем на одно приходилось около 5 душ крепостных. В северных губерниях такого почти не было. Только в Вятской губернии в одном имении помещиков Тевкелевых (три сестры и брат) часть крестьян состояла на месячине, да еще у одного мелкопоместного вся пахотная земля была под барской запашкой, а сено он делил с крестьянами пополам. Но тут иного выхода не было из-за нехватки земли: или помещику с голоду помирать, или крестьянам, а совместно прожить можно было; этот помещик не злодей какой-то был: после отмены крепостного права просто оставил всю землю крестьянам и ушел из имения куда глаза глядят.

Положение «месячников» даже привычные ко всему современники оценивали как близкое к рабству. Хотя по закону помещик имел право переводить крестьян в дворовые, а следовательно, и на месячину, администрация, опасаясь крестьянских бунтов, смотрела на это косо, да и окрестные помещики относились неодобрительно. Ведь крестьянский бунт – как пожар, может перекинуться и на соседние имения. Но еще хуже было положение тех, кого переводили в застольную, то есть помещик просто кормил их в особой избе на своем дворе. Месячник хотя бы имел свой двор, огород, сенокос и, получая зерно или муку и крупы, питался дома. А переведенные в застольную ничего не имели.

Примерно аналогичным положению месячников было и положение фабричных: многие помещики содержали у себя в имениях небольшие предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции. В рязанской губернии в 1857 г. их было 7049 душ, или 1,78 %. Обычно работы на фабриках шли «брат на брата». Но положение самих фабричных при этом было невыносимым, учитывая и продолжительность рабочего дня, и то, что они обычно жили при этих фабриках.

Поскольку введение той или иной формы повинности полностью находилось в воле помещика, постольку помещики в основном применялись к местным обстоятельствам и конкретной ситуации в данном имении. Так что в губерниях севернее, западнее и восточнее Москвы, где земледелие было в плохом состоянии, зато имелись широкие возможности для промыслов (преимущественно лесных), преобладала оброчная повинность крепостных. И если размер барщины хоть как-то ограничивался, то величина оброка полностью определялась волей помещика. В рассматриваемое нами время оброк был почти исключительно денежный, нередко дополнявшийся натуральным, чаще только для нужд усадьбы. Разумеется, по местным обстоятельствам складывались определенные средние размеры оброка. Так, в Рязанской губернии, где оброчная форма эксплуатации была не особенно развита (главным образом в северных, примыкавших к Московской губернии, и лесных уездах), а наиболее распространенной формой заработков были плотницкие работы, к середине XIX в. оброк составлял 18–20 руб. серебром с мужской души в год. Но вообще размер оброка зависел от качеств этой «души»: с «капиталистых» крестьян брали и по 150 руб., и по несколько сот: «по силе возможности». Вообще, среди оброчных крестьян было очень много зажиточных, даже «тысячников», вплоть до того, что иные, особенно заводившие фабрики, незаконно покупали на имя своего помещика крепостных, и не помалу, и иной раз десятками душ! Собственно говоря, русская буржуазия, особенно текстильщики, вышла преимущественно из оброчных крепостных. Особенно много «капиталистых» было у графов Шереметевых, не гнавшихся за рублями и дававших своим мужикам разживаться; они гордились такими богатеями и крайне неохотно отпускали их на волю, разумеется, за непомерные выкупы.

Естественно, крестьяне предпочитали оброчную повинность: и воли больше, и есть возможность разжиться. Так что нередкие случаи перевода оброчных на барщину вызывали ожесточенное сопротивление, вплоть до бунта. По Положениям 19 февраля 1861 г. бывшие уже крепостные, а теперь временнообязанные до перехода на выкуп (это делалось по соглашению с помещиком) могли оставаться на барщине, резко ограниченной и регламентированной, или на оброке. При этом барщинные крестьяне могли просить помещика о переводе их на оброк, а в случае его несогласия через год после подачи просьбы автоматически становились оброчными. И в несколько лет в России не осталось барщинных крестьян.

Натуральные оброки включали как сборы разного рода припасов («столовый запас»), которые поставляли и барщинные крестьяне, так и продукты, заведомо предназначенные для продажи, начиная от зерна. Лен и пенька или полученная