Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини

Пока Урсула и Бернхард обедают за маленьким столиком, уютно освещаемым лампой под розовым абажуром, к ним подходит швейцарский дипломат и приглашает зайти завтра в его посольство. «К сожалению, я не смогу», — сухо отвечает Бернхард. Урсула удивлена. «Дело в том, — объясняет ей ее друг, когда дипломат удаляется, — что за всеми, кто контактирует со швейцарцами, ведется слежка и рано или поздно их арестовывают. Здесь же, в «Адлоне», пока безопасно». Он снова становится любезным и, более того, нежным: «Как мне нравятся эти клипсы на твоих обожаемых ушках!» — «У меня есть три пары: одна — из Парижа (ее я и выбрала для сегодняшнего вечера), другая — из Рима и третья — из Будапешта». Вилли, метрдотель, приближается к столику и спрашивает, всем ли они довольны. «В эти предзакатные дни царит какая-то странная атмосфера, — вдруг говорит он. — Особенно с тех пор, как важные господа стали строить для себя персональные бункеры на случай наступления часа фантомов». И, наклонившись пониже, добавляет конфиденциально: «В этих убежищах, под девятью метрами бетона, можно ощущать себя в полной безопасности — не нервничать, спокойно спать». «Увы, — отвечает молодая женщина, — нам с вами наверняка не придется воспользоваться этими преимуществами».

Тигры убежали из зоопарка

Теперь видно, что Урсула наконец расслабилась: она упоминает о Пикассо — художнике, которого любит не меньше, чем Матисса, — и все мужчины вокруг с удовольствием на нее поглядывают. «У меня дома приходится непрерывно тушить зажигательные бомбы, Phosphorblattchen. Охота за этими «огненными листочками» чрезвычайно утомительна». — «Это новое изобретение англичан, — комментирует ее жалобу Бернхард. — Их удобнее гасить с помощью песка». И неожиданно добавляет: «Сегодня утром союзники высадились в Нормандии».[236] Молодая женщина, уже слегка захмелевшая, не сразу осознает смысл его слов. Теперь она увлеченно рассказывает о недавнем пожаре в берлинском зоопарке, о том, как вырвавшиеся на волю тигры скачками — будто на охоте — неслись вслед за антилопами, одна из которых горела живьем, вся охваченная зеленым фосфорным пламенем. Один слон погиб. «Prost!» («Твое здоровье!») — Бернхард в последний раз поднимает бокал и смотрит на часы. Ровно через час ему надо ехать во Францию.

Живой современник короля Фридриха

По пути к дому Урсулы Бернхард вдруг резко притормаживает автомобиль, потому что дорогу ему преграждает старушка, скрестившая перед собой вытянутые руки. Это фрау Крюгер, консьержка из особняка Венделя, где только что начался пожар. Она говорит, что ее господин, которому уже исполнилось 100 лет, лежит у себя в спальне, на первом этаже. Со всех сторон сбегаются люди, зажигательную бомбу, попавшую на лестничную площадку, удается погасить. Дверь комнаты хозяина дома наконец открывают! Комната обставлена драгоценной старинной мебелью, а сам старый граф встречает неожиданных гостей в парике и шелковом шлафроке. Голова у него ясная, но колени подгибаются. «Я удручен, что не могу оказать вам лучший прием», — говорит он Бернхарду на изысканном французском. Потом — после того, как Урсула ему представилась, — обращается к ней: «Когда я служил при дворе, я знавал вашего прапрадедушку Савиньи». И добавляет: «С 1933 года я веду жизнь затворника, ни на минуту не покидая моего особняка». Эту живую мумию выносят из дома на носилках. По пути он старается каждому сказать какую-то любезность, как если бы был дипломатом. «Куда вы уезжаете, полковник?» — спрашивает он Берн-харда, желая дать понять, что еще не забыл знаки воинских отличий. «В Нормандию, с моей бронетанковой частью». — «Вы хотите сказать, с вашими кирасирами?» — переспрашивает старик, не поняв нового для него слова blindes… Он умрет очень скоро, в том же июне 1944 года, от сердечного приступа, — посреди незнакомого ему, грязного и задымленного Берлина.

Глава девятая

KRIEGSENDE, КОНЕЦ ВОЙНЫ

Атлантика уже фактически принадлежит союзникам. За три первых месяца 1944 года миллионы американцев на английской земле построили для себя 3400 судов. Из новых кораблей немцам удалось потопить только три. Соединенное королевство на глазах меняет свой облик. Все это говорит о том, что планируемая высадка союзников, от которой зависит исход войны, имеет серьезные шансы на успех. Главный фактор, делающий такой успех возможным, — упорное сопротивление русских, которое приковывает к Восточному фронту миллионы немецких солдат. Командование вооруженных сил рейха решает бросить на оборону морских рубежей одновременно 200 тысяч солдат — как авангард экспедиционного корпуса в шесть миллионов человек, за которым последуют тысячи самолетов и военных судов (эти данные приводятся по отчету абвера, впоследствии они подтвердятся). Рейх пока еще располагает необходимыми средствами для осуществления такой операции. Десять миллионов немецких солдат превосходно вооружены. Если исторические памятники Берлина почти полностью уничтожены, то столичные военные заводы не только не пострадали, но даже увеличили выпуск своей продукции с 865 тысяч до 2 миллионов 250 тысяч тонн. Немецкие танки превосходят по своим качествам аналогичные боевые машины союзников, уступая лишь советским «Т-34». За фасадом вермахта скрывается не только вся индустриальная база милитаризированного рейха: на него трудятся и 500 миллионов европейских рабочих. Европейцы также сражаются на стороне нацистов в рядах специальных дивизий «Викинг», «Нордланд», «Шарлемань»[237] и пр. Русские, украинцы, французы, датчане, норвежцы, шведы, испанцы, швейцарцы и даже британцы умирают во имя «Европы, объединившейся против большевизма», на пространстве от русской границы до Берлина, тогда как чисто немецкая армия держит линию обороны от Норвегии до Испании. Наконец, в запасе у рейха еще имеется арсенал нового, пока не применявшегося оружия. Эйзенхауэр потом напишет в своих «Мемуарах», в разделе, посвященном высадке союзников: «Если бы немцы сумели на шесть месяцев раньше ввести в употребление свои Фау-1 и Фау-2, высадка провалилась бы и мы бы проиграли великую битву за Европу».

Der Blutsauger, «вампир»

Гражданское население столицы, измученное «битвой за Берлин», которая длится непрерывно с конца 1943 года, весьма скептически относится к возможности победы рейха. Берлинцам уже грезятся Invasion und Vergeltung, «вторжение и возмездие» (союзных армий). Их преследуют страх перед гестапо, ужас перед падающими английскими бомбами и навязчивые мысли о неизбежном приходе русских. Времена, когда берлинцы доверяли своему гаулейтеру Геббельсу, отошли в прошлое. Теперь он для них не более чем огородное пугало. Жители Берлина и его окрестностей самовольно убивают попавших им в руки английских авиаторов, ругают американцев, инстинктивно ненавидят большевиков, но при этом знают, что вовсе не русские разрушают камень за камнем их исторический город (хотя, по мнению многих, именно русские в конце концов выиграют войну). Всеобщий гнев концентрируется на человеке, которого еще недавно называли «любимым фюрером», баумейстером (зодчим), а теперь все чаще и чаще именуют блютзаугером (вампиром)! Новое прозвище восходит к реплике некоего журналиста, который, просматривая в газете страницы с извещениями о погибших на фронте, выразился по этому поводу так: «Фюрер питается кровью солдат, наших сыновей». Берлинские заводы, изготавливавшие угольные брикеты, уничтожены — как и большие радары, как и центральный пункт противовоздушной обороны. В последнем коммюнике вермахта прямо говорится: «Бомбардировка Берлина есть прелюдия к вторжению». На министерство Геринга упало 11 бомб. Люди сгорают живыми на станциях метро. На бывшей Гогенцоллерндамм, переименованной в Граф-фон-Шпее-Аллее, остался неразрушенным всего один дом. Лейпцигерштрассе, в недавнем прошлом чуть ли не самая оживленная из берлинских улиц, превратилась в зияющий кратер. Во время бомбежек там прячутся люди — «как в 1914–1918 годах прятались в траншеях», по замечанию одного ветерана. Здание редакции газеты «Фёлькишер беобахтер» окружено легким ограждением с пояснительными надписями: «Achtung! Blutsauger.!», «Осторожно! Неразорвавшийся снаряд!» Один служащий обнаружил на своей пишущей машинке оторванную по локоть руку английского пилота — розовую руку с растопыренными пальцами, в совершенно целом рукаве. Это произошло в редакции «Ангриффа», другой нацистской газеты, где во время налета во всех помещениях выбило стекла. В результате «ковровой бомбардировки» Французского собора погибли все верующие, присутствовавшие в тот момент на службе. Отель «Кемпински» был разнесен на куски. В одном из его боковых коридоров, уже добела раскаленном, оставшиеся в живых люди в течение нескольких секунд, пока не прервалась телефонная связь, напрасно умоляли, чтобы в них выстрелили из пушки и таким образом избавили от мучительной агонии. Около «Адлона» полицейские разгоняют толпу, пытающуюся прорваться в бомбоубежище отеля. Этот бункер, как и сам отель, предназначен исключительно для высших чиновников и иностранцев. Едва кончается одна воздушная тревога, начинается вторая, затем третья. Однако грабежей в городе нет. Во-первых, берлинцам не свойственно стремление воспользоваться чужой бедой. А во-вторых, зачем, ради чего они стали бы грабить? В нынешние времена многие, напротив, проматывают все, что имеют. Геббельс предал широкой огласке следующее высказывание Сталина: «Зверь смертельно ранен, но еще опасен. Он должен быть добит в собственном логове». Воспринимают ли берлинцы Сталина как кошмар? Возможно, они будут его так воспринимать завтра, но сегодня, сейчас реальным кошмаром для них является Гитлер — Blutsauger, «вампир».