Битва за Францию - Ирина Даневская

Капуцин угрюмо посмотрел на него и благоразумно отошёл в сторону.

   — Пожалуй, я прикажу связать вас, — уже спокойнее проговорил он. — Так будет вернее.

И он повернулся к двери, чтобы позвать стражу.

   — Подождите, — остановил его Уолтер.

   — Ага! — ухмыльнулся капуцин. — Я рад, что вы решили быть благоразумным.

   — Конечно, — улыбнулся Уолтер. — Ведь это в моих же интересах, не так ли?

   — Разумеется.

   — Но прежде чем мы продолжим нашу беседу, ответьте мне, святой отец: знаком ли вам некий отец Коссен[78]?

   — Духовник короля? — удивился капуцин. — Конечно.

   — Тогда не затруднит ли вас расспросить его о моей персоне? А потом я обещаю ответить на все Ваши вопросы.

Отца Жозефа так смутило нахальство англичанина, что он решил последовать его совету. Разговор с иезуитом настолько поразил его, что он поспешил к Ла-Рошели, чтобы передать его Ришелье.

Кардинал ко времени приезда своего друга уже успел окружить Ла-Рошель с суши плотным кольцом, что ознаменовало начало знаменитой осады этой крепости. Увидев отца Жозефа, он удивился и обрадовался, рассчитывая, что присутствие капуцина поможет поддерживать боевой дух в лагере, а его ум окажет большое содействие уже начавшимся в тот момент переговорам с ларошельцами. Капуцин рассказал его преосвященству о наглом поведении Монтегю и о своём разговоре с отцом Коссеном.

   — Значит, Монтегю — шпион Иезуитского ордена? — переспросил Ришелье, восприняв эту информацию значительно спокойнее, чем рассчитывал его друг. — Что ж, это многое объясняет... Кстати, друг мой, ведь этот плут обязан вам жизнью!

   — Как так? — удивился дю Трамбле.

   — Ну, конечно! Если бы вы не пошли к Коссену и не сообщили ему о судьбе Монтегю, святой орден не смог бы так быстро вступиться за него...

   — И даже потребовать его освобождения, — пробормотал красный, как рак, капуцин, который только теперь сообразил, что англичанин обвёл его вокруг пальца.

   — Вот видите! К счастью, отец Коссен — ещё не генерал иезуитов. Мы, конечно, не станем ссориться со святым орденом и будем относиться к арестованному со всей предупредительностью, положенной его высокому статусу и происхождению. Но давать ему свободу я не намерен.

Кардинал ненавидел иезуитов, не без основания считая их всех шпионами Рима и Габсбургов, и всячески старался уберечь короля от дурного влияния отца Коссена, который доставлял самому кардиналу много хлопот. Поэтому он холодно воспринял предложение иезуита отпустить Монтегю, хотя и понимал, что англичанин всё равно не скажет больше того, что было изложено в перехваченных бумагах.

   — С чего бы я должен отпускать английского шпиона, который, едва оказавшись на свободе, опять доставит Франции немало хлопот? — справедливо возмущался Ришелье. — Я окажу ордену эту любезность, только если меня попросит об этом сам Муций Виттеллески. А пока посланник отца Коссена будет добираться в Рим и обратно с письмом от генерала, пройдёт много времени, которое мы сможем употребить с пользой для себя. Так что придётся милорду Монтегю пока пользоваться нашим гостеприимством.

ГЛАВА 8. ЛА-РОШЕЛЬ

Первый министр Англии герцог Бэкингем узнал об аресте Монтегю из письма герцогини де Шеврёз, посланцу которой чудом удалось пробиться к нему через всю Францию, наполненную французскими войсками, что медленно, но неуклонно стягивались на побережье Ониса. Итак, Монтегю сидел в Бастилии, и лотарингская армия до сих пор не покинула пределы страны.

   — И вряд ли покинет, пока не получит известий о моей решительной победе, — печально вздохнул верховный лорд-адмирал.

При первой же возможности он написал Генриетте о печальной участи Монтегю и мог надеяться, что Её Величество приложит все силы, чтобы её секретарь отделался только лёгким испугом.

Успокоив таким образом свою совесть, Бэкингем обратил всю энергию на ведение войны. Но, увы! Маршал де Туара, у которого всё ещё оставались припасы, не соглашался сдаться, а штурмовать неприступный Сен-Мартен с такими силами, которые были в распоряжении министра, было сущим безумием. Оставалось ждать подкрепления из Англии, которое, как обещал король Чарльз в каждом своём письме, должно было скоро прибыть.

Но шли дни, недели, месяцы, а обещанный флот так и не показывался на горизонте. Весь август и сентябрь прошли в переписке Бэкингема с королём и его министрами. Герцог получил в ответ великое множество извинений, оправданий и заверений короля в его неизменной милости и дружбе, но это было совсем не то, на что он рассчитывал.

   — Разумеется, я счастлив получить от Его Величества все эти любезности, но, чёрт возьми, я бы предпочёл деньги, людей и провизию! — вне себя от ярости воскликнул Верховный лорд-адмирал.

Такому раздражению была ещё одна причина — с отъездом герцога в королевском семействе наконец-то наступил мир и полная гармония, и счастливый король конечно же поделился своей радостью с другом.

   — Теперь мне понятны причины саботажа! — орал герцог, мало заботясь тем, что его могут услышать посторонние. — Конечно, поставщики и палец о палец не ударят, если Его Величество нежится в постели с женой вместо того, чтобы самому надзирать за отправкой флота!

Виконт Пурбек, который, к счастью, стал единственным свидетелем недовольства брата, тоже не стал молчать.

   — Оставь в покое короля, — возмутился он. — Он заслужил своё счастье.

   — А я? — печально вздохнул Бэкингем, которому казалось, что весь мир объединился против него.

Правду говоря, герцогу было не до амуров. Ларошельцы сговаривались с кардиналом Ришелье за его спиной, и только непомерные требования французского министра, что твёрдо решил покончить с гугенотским самоуправлением, заставило их всё же согласиться на союз с англичанами.

Итак, неуступчивость господина Ришелье позволила Бэкингему разместить тысячу раненых англичан на постой в городе, и ещё пятьсот ларошельцев пополнили собой английское войско. Эта добрая весть совпала с другой: герцогу де Роану наконец удалось поднять восстание на юге. И если бы в этот момент появился обещанный Его Величеством флот, Бэкингему несомненно бы удалось достигнуть поставленной цели.

Но, увы! Чуда не произошло, и, учитывая плачевное состояние армии, страдающей от недостатка продовольствия и дизентерии, Бэкингем созвал военный совет, на котором единогласно было принято решение снять осаду фортов и возвращаться в Англию.

Через два дня совет передумал: граф де Туара, который со своими солдатами уже съел продовольствие, всех лошадей и уже испытывал недостаток в пресной воде, наконец-то прислал парламентёров, чтобы обсудить условия сдачи фортов.

Кардинал Ришелье нервно мерил шагами морской берег. За ним на почтительном расстоянии следовала его свита, не желая попасть под горячую руку министра, который сегодня был в скверном расположении духа. Один отец Жозеф серой тенью скользил за его высокопреосвященством.

   — Тот солдат, который сегодня прибыл от Туара, чудом проскользнув через английский заслон, сказал, что, если через два дня не подоспеет помощь, маршал сдастся на милость англичан, — проговорил Ришелье, спиной чувствуя присутствие капуцина. — А как я могу послать ему эту помощь, если проклятый Бэкингем окружил оба форта настоящей плавучей крепостью? А у меня нет флота, способного сражаться с английскими кораблями. Правда, Филипп Испанский приказал инфанте Изабелле предоставить в наше распоряжение несколько галеонов, но Нидерланды так торопятся выполнить его приказ, что скорее рыба запоёт, чем я дождусь прибытия подмоги.

   — Море волнуется, — сказал отец Жозеф, внимательно рассматривая тучи, собирающиеся на горизонте. — В воздухе пахнет бурей.

Эти безобидные слова показались Ришелье столь неуместными в такой момент, что он не удержался от сарказма.

   — Да вы поэт, святой отец! — ехидно заметил он. — Что ж, если Бэкингем одержит победу, сочините эпитафию на мою могилу.

   — Не одержит, — уверенно проговорил капуцин, подставляя лицо встречному порывистому ветру. — Флот Холланда, который вопреки нашим проискам, уже готов тронуться в путь, прочно заперт в порту непогодой. А ночью и здесь будет шторм.

И увидев, что Ришелье так ничего и не понял, успокоительно похлопал его по плечу.

   — Подождём до завтра. Небо на нашей стороне!

Отец Жозеф оказался прав — ночная буря разметала линию английских кораблей, блокировавших доступ к Сен-Мартену с моря. Когда Бэкингему доложили об этом, он почувствовал, как нехорошее предчувствие ледяной рукой сжало его сердце.