Творческий путь Михаила Булгакова - Лидия Яновская

Ненавидит главнокомандующего и говорит ему об этом прямо: «Не скрою, ненавижу». — «Зависть? Тоска по власти?» — «О нет, нет. Ненавижу за то, что вы меня вовлекли во все это… Как могли вы вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны? Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать?» «Вы явно нездоровы, генерал, — едва сдерживаясь, пытается осадить его главнокомандующий в другом месте их нескончаемого спора, — и я жалею, что вы летом не уехали за границу лечиться, как я советовал». — «Ах вот как! — отвечает Хлудов. — А у кого бы, ваше высокопревосходительство, ваши солдаты на Перекопе вал удерживали?.. Кто бы вешал? Вешал бы кто, ваше высокопревосходительство?»

Окончательный разгром его «дела» совпадает с той последней содеянной им смертью, которую, оказывается, уже не может вместить его оглохшая от насилия и крови совесть. Почему последняя, почему одна-единственная смерть вестового Крапилина так поражает генерала-вешателя? «Ты. Как отделился ты один от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь ты был не один. О нет, вас было много…» — бормочет, разговаривая с призраком, с своим «неизменным красноречивым вестовым», Хлудов. Неужели только потому, что Крапилин сказал ему несколько слов правды? «Все губернии плюют на твою музыку… Мимо тебя не проскочишь. Сейчас ты человека — цап и в мешок… Только одними удавками войны не выиграешь…» Разве для Хлудова это было откровением? Разве не знал он этого давным-давно, так властно заглушая, задавливая в себе эти «здравые мысли» насчет войны?

Впрочем, почему окровавленная тень «благородного Банко», никому не видимая, встает перед Макбетом на пиру? Ведь это не единственное содеянное Макбетом убийство. Не первое и, кажется, не самое черное…

Или Хлудов не договорил с «красноречивым вестовым»? Чего-то не сказал, чего-то самого главного не услышал? Не успел понять, додумать до конца…. «Поговори, солдат, поговори»… «Если ты стал моим спутником, солдат, то говори со мной. Твое молчание давит меня, хотя и представляется мне, что твой голос должен быть тяжелым и медным». Это уже не шекспировский, это булгаковский поворот темы.

Ассоциация с Макбетом встает сама собой. Другая литературная ассоциация — с русским, сочиненным Н. А. Некрасовым и потом ставшим фольклорным, песенным образом Кудеяра-разбойника, в котором «совесть господь пробудил», — Булгаковым подчеркнута.

В книге Слащова есть слова: «Много пролито крови… Много тяжких ошибок совершено. Неизмеримо велика моя историческая вина перед рабоче-крестьянской Россией». Мелодией последнего «сна» «Бега» становится песня о Кудеяре-разбойнике, и очень хорошо слышны доносящиеся от вертушки тараканьих бегов эти самые слова: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман. Много разбойники пролили крови честных христиан…»

Тема Кудеяра-разбойника, строго говоря, не некрасовского, а песенного, тоже входит в пьесу темой последнего преступления, темой суда до времени заглушенной, восставшей совести — суда в самом себе.

Хлудов Булгакова ищет суда извне, потому что не в силах нести свой суд в себе. В этой последней картине он принимает решение: «Я… поеду в Россию, можно ехать сегодня же ночью. Ночью пойдет пароход… Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов». — «Опомнитесь, вас сейчас же расстреляют!» — «Моментально. (Улыбается). Мгновенно. А? Ситцевая рубашка, подвал, снег… Готово! Тает мое бремя».

Эта фраза уже была в рассказе «Красная корона»: «Не тает бремя. И в ночь покорно жду, что придет знакомый всадник с незрячими глазами… Да, я безнадежен».

Волевой Хлудов полон решимости свой путь искупления пройти до конца. «Я вылечился сегодня… Не таракан, в ведрах плавать не стану. Я помню армии, бои, снега, столбы и на столбах фонарики… Хлудов пройдет под фонариками».

«Бег» подводил итог теме гражданской войны в творчестве Михаила Булгакова и — по уровню художественного мастерства, по остроте гротескной сатиры — всему первому десятилетию этого творчества. И вместе с тем становился платформой для творчества последующего. К теме суда совести — к теме вечного суда совести, приговора в самом себе, возмездия в самом себе — Булгакову еще предстояло вернуться в романе «Мастер и Маргарита» образом Понтия Пилата.

«Бег» был принят театром восторженно, но Главреперткомом не разрешен к постановке. «Бег» запрещен», — обескураженно записывал К. С. Станиславский в мае 1928 года.[82]

В резолюции Главреперткома от 9 мая 1928 года говорилось, что «Бег» написан во имя прославления эмиграции и белых генералов; что эмиграция в пьесе дана «в ореоле подвижничества», а руководители белого движения представлены «чрезвычайно импозантными и благородными в своих поступках и убеждениях»; что Чарнота в борьбе с большевиками «почти легендарен», в эмиграции — «рыцареподобен» (в качестве иллюстрации «рыцареподобности» Чарноты приводилась ссылка на его карточный выигрыш у Корзухина); что единственная фигура буденовца в пьесе («дико орущая о расстрелах») только подчеркивает превосходство белого движения.

Режиссер Илья Судаков срывался в крик на заседании Главреперткома. «Вы душите театр, — кричал он. — Надо просто уметь читать то, что написано автором…» Павлу Маркову казалось, что Булгаков может все-таки внести какие-то исправления, умилостивив этим Главрепертком, и просил драматурга сделать эти исправления «как можно скорее».

Вл. И. Немирович-Данченко, взявший на себя руководство постановкой «Бега», сделал вот что. 9 октября 1928 года он созвал в театре заседание художественного совета и пригласил на него А. М. Горького, нескольких ведущих критиков, руководителей Главискусства и работников Главреперткома. Булгаков читал «Бег». Чтение вызывало взрывы смеха. Потом состоялось обсуждение.

Нелепая резолюция Главреперткома и дипломатические попытки Судакова как-то эту резолюцию учесть были отвергнуты сразу. Горький сказал: «Из тех объяснений, которые дал режиссер Судаков, видно, что на него излишне подействовала «оглушительная» резолюция Главреперткома… Со стороны автора не вижу никакого раскрашивания белых генералов. Это — превосходнейшая комедия… Это — пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим coдержанием. Хотелось бы, чтобы такая вещь была поставлена на сцене Художественного театра… «Бег» — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас». И еще он сказал, что резолюция ГРК «вся идет мимо пьесы».

Начальник Главискусства А. И. Свидерский сказал: «Эту пьесу надо ставить. Что преступного и компрометирующего в изображении буденовца Баева? Если бы эта роль была написана иначе, было бы нехудожественно». Он сказал: «Такие пьесы, как «Бег», будят мысль, будят критику, вовлекают массы в анализ и дискуссии, такие пьесы лучше, чем архисоветские».

Выступали другие. Немирович-Данченко вел совещание. Ему принадлежало заключительное слово. «Главрепертком ошибся в своей оценке пьесы, — не без язвительности заметил он, — по всей вероятности потому, что в пьесе очень много комедийного, которое пропадает, когда пьеса читается не на публике». «Если Чарнота герой, — пояснил он, — то только в том смысле, как и герои — Хлестаков, Сквозник-Дмухановский». И в заключение заверил: «Когда Главрепертком увидит пьесу на сцене, возражать против ее постановки едва ли он будет». Все-таки Немирович-Данченко не сомневался, что Главрепертком увидит пьесу на сцене.[83]

Репетиции начались на следующий же день, 10 октября 1928 года, и шли в течение трех с половиной месяцев. Хлудова репетировал Николай Хмелев, генерала Чарноту — Виктор Станицын, Серафиму — Алла Тарасова, Голубкова — Марк Прудкин. 22 января 1929 года журнал «Современный театр» сообщил, что «Бег» будет поставлен до конца текущего сезона. Были все основания полагать, что Главрепертком потерпел поражение.

Но Главрепертком поражения не признал и нашел неожиданного и сильного союзника. Пьесу прочел И. В. Сталин. 2 февраля 1929 года свое мнение о «Беге» и о драматургии Булгакова И. В. Сталин изложил в письме — в известном своем «Ответе Билль-Белоцерковскому».[84]

Оценка «Бега» в этом письме была недвусмысленна и близка к мнению Главреперткома.

Судьба «Бега» была решена.

Дальнейшие события развивались решительно и неотвратимо.

Имя Булгакова стиралось с афиш. Дольше всего держались «Дни Турбиных» во МХАТе.

«Дни Турбиных» на сцене Художественного театра были восстановлены через два с половиной года. «Бег» был впервые поставлен уже после смерти писателя, в 1957 году, в Волгоградском драматическом театре, и с этого момента прочно утвердился в советском репертуаре и был поставлен на многих сценах мира.

В Художественном театре