Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола - Феликс Кривин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скажи мне, над чем ты смеешься, и я скажу тебе, кто ты…
Искаженная пословица: «Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз». Искажено совсем немного, но уже крылатая фраза летит в другом направлении: не туда, где хорошо смеются победители, а туда, где смеются побежденные, которым ничего, кроме этого, не остается.
Людей, которые бессознательно искажают привычные выражения и слова, приспосабливая их к новой действительности, кто-то удачно назвал народными исказителями. Исказители от сказителей отличаются тем, что, ничего не сказывая, а лишь чуточку изменив сказанное, добиваются подчас не меньшего эффекта.
«Я не могу этого есть натошняк». (Из разговора в поезде).
«В первую мировую я был стрелевой». (Рассказ старого солдата).
Не каждому известно, что слово тощий, от которого произошло слово натощак, когда-то обозначало «пустой». На тощий желудок — на пустой желудок. Но ведь суть не в том, на какой ты желудок ешь, а в том, каковы результаты.
А что важно для солдата? Конечно, и то, что он в строю, но, может быть, еще важней, что он стреляет, а главное — в него стреляют. Вот почему он называет себя: стрелевой.
Жизнь корректирует все, в том числе и привычные выражения. И человек, который, по общему мнению, работал на износ, теперь работает на износ окружающих, а всегда преуспевавший вздыхает:
«Дело принимает нехороший оборот… Темп жизни таков, что дела делают до десяти нехороших оборотов в секунду…»
ЕЩЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Не так-то просто говорить квартал там, где все говорят квартал. Сквозь дружный хор неправильных ударений ты пытаешься пробить свое правильное, но, увы, одинокое ударение…
Ты ведешь борьбу с неграмотностью, которая окопалась не только в классах вечерней школы, но иногда врывается даже в учительскую. Завуч твой — отчаянный человек, он расставляет ударения на свой страх и риск, по праву заведующего учебной частью. Возможно, когда-то, в начале своей учительской деятельности, он говорил правильно, но потом устал бороться и его засосала среда. Пройдут годы — и кто поручится, что ты не будешь говорить так же? Ты все еще будешь бороться, но все теснее будет сжиматься кольцо, и тогда, в отчаянном порыве, ты, как знамя, взметнешь над собой:
— КВАРТАЛ!
Тебя не услышат.
— Квартал, квартал… — будешь ты хрипеть на последнем дыхании, пока, обессиленный, не уронишь знамени: — Квартал…
Всего лишь одно знамя уронено, а посмотри, сколько склонилось над ним: и Ломоносов, и Востоков, и Буслаев, и первый школьный учитель Буслаева Виссарион Григорьевич Белинский, и многие, многие… Они поднимают твое знамя, и ты чувствуешь, что нет, ты не одинок, и никакая среда тебя не засосет, потому что твоя среда — это вся наша история…
«ХАМАСА» НА РОДНОМ ЯЗЫКЕ
В начале 60-х годов прошлого века Московский университет был охвачен студенческими волнениями. Учебная программа трещала по всем швам, а студенты собирались не на лекции, а на сходки. Между тем в аудитории «Юридическая внизу» профессор Петров и студент Корш читали «Хамасу»…
«Хамаса» в переводе с арабского означает «отвага». Так назывались антологии арабской средневековой поэзии.
Профессор Петров был исправным профессором, и студент Корш был исправным студентом. И в полном соответствии с учебной программой они читали о событиях средних веков, затыкая уши от современных событий. О событиях арабских — не слыша событий российских. Как примерный профессор и примерный студент.
Они штудировали «Отвагу», запершись в аудитории «Юридическая внизу», не желая подняться до критики существующего правопорядка.
Студенту Коршу было тогда восемнадцать лет. А в пятьдесят один, будучи уже профессором Коршем, он выступил на защиту арестованных студентов и подвергся за это административному наказанию.
Благонадежный студент стал неблагонадежным профессором.
Молодость, молодость… Иногда на то, чтобы к ней подняться, уходит вся жизнь…
«Хамаса» на родном языке… Не так просто читать на родном языке «Отвагу»…
КОРРЕСПОНДЕНТЫ АКАДЕМИКА
Очень важно, чтобы математик был нужен не только математикам, а языковед не только языковедам.
Страховой агент интересуется, как пишутся фамилии на — ко в родительном падеже.
У кого узнать?
У академика Шахматова.
Учитель ищет уроки.
У кого спросить?
У академика Шахматова.
Инвалиду нужна материальная помощь.
Кто поможет ее получить?
Академик Шахматов.
А еще кому-то нужно установить родословную. А еще кому-то важно знать условия вступления русских добровольцев в сербскую армию. И защитить от несправедливостей начальства, и разыскать без вести пропавшего солдата, и освободить из тюрьмы арестованных студентов, и облегчить участь осужденных крестьян, и пристроить беспризорного ребенка — все это Шахматов, Шахматов, академик Шахматов.
Дело не в том, что академик. Хотя к академику, конечно, больше прислушиваются, он больше может помочь, но не к каждому академику за помощью обратятся. А Шахматов, еще не будучи академиком, а едва став приват-доцентом, вдруг оставил преподавание и, «в связи с некоторыми душевными переживаниями», уехал в Саратовскую губернию исправлять должность земского начальника. Он помогал крестьянам в неурожайный 1891 год, он помогал им в холерный 1892 год, в должности земского начальника он стал доктором филологии и расстался с ней лишь после избрания академиком Петербургской Академии наук. Подобного не было ни в истории Академии наук, ни в истории земства.
Не мудрено, что к нему впоследствии обращались люди, связанные с деревней и совсем не связанные с филологией.
Наука не существует изолированно. Она существует в мире, населенном людьми. В этом трудность, но в этом и единственный смысл ее существования.
ЯЗЫК ТВОЙ — ДРУГ МОЙ
Вавилонское столпотворение этимологически не связано с толпой, хотя в нем принимали участие многочисленные толпы народа… Вся суть в том, что этимологически безымянная толпа занималась творением столпа, что, как это бывает порой, привело к столпотворению. Вот тогда-то единый дотоле язык, согласно легенде, разбился на множество языков и исчезло взаимопонимание.
С тех пор у нас существуют иностранные языки, а до этого был только родной. Один язык, родной всем говорящим.
Иностранный язык нельзя полюбить, как родной, но зато к нему можно испытывать уважение. В старину, например, у нас все иностранные слова писались с большой буквы. Свои писались с маленькой, а чужие — с большой. В то время всюду учитывалось происхождение.
Возмущенный Сумароков написал трактат «Об истреблении чужих слов из русского языка». Это что за фрукт, когда надо говорить овощ? Овощ яблоко, овощ абрикос. Сумарокову отвечали, что всякому овощу свое время. Было время абрикосу быть овощем, а теперь пришло время стать фруктом. Ну и фрукт этот овощ! — возмущался, должно быть, истребитель чужих слов в русском языке.
Но языки не могут не общаться между собой, не взаимопроникать, не обмениваться словами. А если могут, то это мертвые языки. «Для существования человека нужны другие люди, для народности — другие народности». А для языка — другие языки, — можно продолжить эту справедливую мысль Потебни.
Давно уже иностранные слова пишутся у нас с маленькой буквы, потому что многие из них давно уже нам родные, свои и не нуждаются в специальном почете.
Языки между собой не враждуют, как враждуют порой те, которые на них говорят. Языки убедительно показывают, насколько общение взаимно обогащает (хотя стремиться-то нужно к общению, а не обогащению).
Со времени вавилонского столпотворения, для того чтоб договориться, нужно знать много языков. Это — трудно. Но — возможно. Пример тому — профессор Корш, которого профессор Ключевский называл секретарем при вавилонском столпотворении.
УЛИЦА ВЕНЕЛИНА
В болгарском городе Габрово я шел по улице Юрия Венелина, русского филолога, уроженца закарпатского села Великая Тибава. Этот человек написал первую грамматику болгарского языка.
Это могло бы показаться обидным Болгарии: вокруг столько болгар, а болгарскую грамматику пишет человек, приехавший из России. Но Болгария не обиделась. Она запомнила этого человека. И назвала его именем улицу, да еще, может быть, не одну.
Историк, этнограф, языковед. Русский, украинский, болгарский. Как легко это сочетается в одном человеке! Без вражды, без желания возвыситься, возобладать — русского над украинским, украинского над болгарским. В хорошем деле нет инородцев, важно не откуда ты, а куда, к чему ты идешь.
Болгария считает своим Юрия Венелина. И Украина, и Россия его считают своим. А уж о Закарпатье и говорить нечего — ведь он здесь родился. Другой же век проживает, а его считают чужим — не только в своей стране, но даже в родной деревне.
