Пророк - Дмитрий Шидловский

А потом передо мной завертелась такая ужасающая карусель, что я уже готов был верить даже в тирана, танцующего на костях! Я снова видел горы трупов и огромные колонны пленных, бредущих на запад, в Германию. Им не было числа! Такого позора Россия никогда еще не знала, но только в тот миг, когда я увидел русских, одетых в мундиры врага и готовых сражаться против собственных братьев, до меня дошло, что такое настоящий позор. Я видел развевающийся над Рейхстагом красный флаг, там, где в реальности развевался российский, трехцветный, но я не радовался победе. Откуда-то я знал, сколько моих братьев и сестер заплатили за эту победу жизнями, и разум отказывался принимать эту цену как данность. Красное полотнище флага, реющего над Рейхстагом, вдруг развернулось в полнеба — и я увидел на фоне этого кровавого неба танки, уродующие мостовые Праги, кровь на песчаных пляжах Гаваны, вывернутые нутром наружу афганские кяризы и почему-то рыдающую взахлеб армянку.

И вдруг — о чудо! — я увидел трехцветный российский флаг! Он трепетал на ветру, над морем митингующих — и я разом, всем сердцем своим принял эту толпу, не потому что мне был дорог флаг из трех цветов, а потому что сердца их были едины, потому что они выступали против того кровавого кошмара, который только что прошел перед моими глазами, потому что они стояли за великую и свободную Россию.

Радость моя была недолгой. Трехцветный флаг колыхнулся, и я понял, что смотрю на бритоголового уродца в малиновом пиджаке. Уродец открыл дверь помпезного «Мерседеса» — и в лицо ему плюнуло огнем из взорванного бензобака. В ту же секунду передо мной возникли сначала грузный мужчина с испитым лицом и свинячьими глазками, потом неприметный чиновник, постный, как рафинированное масло, — и я почему-то снова вспомнил тирана, прихлопывающего в такт лезгинке. Я...

Меня словно ударило током, но облегчению моему не было предела, когда я понял, что вернулся от своих страшных видений к действительности. Насколько же мой мир был прекраснее, справедливее, чище, чем тот, который пригрезился мне! Я перевел дух, покачал головой и вернулся на тропинку. «Счастье, что мне достался не тот мир, а этот!» — подумал я и вдруг вспомнил, как договаривался с Раулем Риверой о концессиях на разработку месторождений в Бразилии. Нет, конечно, это не была взятка... Но ведь я знал, что размещаю подряд на строительство дорог к месторождениям в компании, принадлежащей Ривере, бразильскому министру экономики. И ведь я знал, что в той же Бразилии можно найти фирму, которая будет готова проложить такие же дороги вдвое дешевле. А еще я знал, что если не размещу заказ на строительство у фирм Риверы, то концессия уйдет к американцам. Ну и чем же был тот контракт, как не взяткой? А сколько еще подобных заказов в разных странах света я разместил? Сколько денег перечислил в «благотворительные фонды» проходимцев, подобных Ривере? Князь Юсупов давал взятки, то есть потворствовал коррумпированным режимам других стран, да и своей родины тоже. Ну и что, бизнес есть бизнес. Это правила игры.

Я подошел к своей любимой скамейке у пруда (сейчас она вся была запорошена снегом). С нее открывался дивный вид на дворец, подобный тевтонскому замку, и я снова невольно залюбовался им. «А ведь он тоже считал, что играет по правилам своего мира, — подумал я, вспомнив рыцаря, выезжавшего из дворцовых ворот. — Грабить соседей, насиловать крепостных женщин — для него это было естественным. Так делали все». Я сжал кулаки и поспешил к спасительной тропинке, чтобы «тевтонский замок» не мозолил больше глаза. Получалось, что я был ничем не лучше того рыцаря, который ездил насиловать крестьянских девчонок и грабить чужие города. Мне повезло лишь в том, что я родился позже и мой мир был человечней. А родись я рыцарем — и ехал бы, бряцая оружием, по разоренным городам, и лапал бы чужих дочерей и жен, и отбирал бы у крестьян последний мешок зерна, ведь рыцарь, который поступает иначе, будет осмеян вассалом и раздавлен равным. Вот и вертится он, как заколдованный, в этом круге грабежей и насилия, противясь собственной смерти и....

Я остановился посреди дорожки, как вкопанный. «Да, — машинально повторил я вослед самому себе, — противясь собственной смерти — и приближая ее. Ведь ничто не проходит бесследно, все возвращается. Ни человек, ни народ, ни государство, совершившие зло, не остаются безнаказанными. И тот рыцарь, который грабил и насиловал, готовил революцию, в которой его далекого потомка гильотинировали. Тот генерал интендантской службы, который за взятки принимал на вооружение негодные боеприпасы, готовил приход большевиков, которые убили его. Тот чекист, который расстреливал ни в чем не повинных людей, уже возводил эшафот, на котором его повесили лихие корниловские контрразведчики. И по-другому быть не могло. Ведь и в том мире, который я видел в своем видении, этот чекист не должен был уйти от расплаты и был бы расстрелян во время очередной «чистки». Не бывает ошибки без расплаты. Германия, избрав Гитлера, уже приговорила себя к разорению, разделу и позору. Так и Россия из моего видения, поддержав большевиков, сама приговорила себя к национальному позору. И не важно, борешься ты за «стабильность и покой» или за «справедливость и всеобщее благоденствие». Допуская зло и несправедливость, ты своими руками создаешь того, кто придет уничтожить тебя.

Я улыбнулся. Вот теперь все встало на свои места. Теперь мне было ясно, кто породил Гоюна. Его породили мы. Теперь я знал, почему Гоюн был силен. На самом деле это мы были слабы, примирившись со злом в себе. Теперь я знал, почему появление Гоюна было для нас неожиданностью. Мы забыли, что участвовали во зле. И теперь я знал наконец, что представляет собой битва между «старым миром» и Гоюном: это сражение между старым злом и новым, стремлением власть предержащих сохранить свой капитал и влияние и желанием новых лидеров отнять у них все это. То, что революция не может принести с собой добра, я знал уже давно. Но теперь я знал точно, что тот, кто мечтает о революции, о потрясениях, несет в этот мир только зло. Человек, решивший бороться со злом, в первую очередь борется с ним в себе. И это не бывает революцией, это всегда эволюция, тяжелая работа, а не лихой кавалерийский набег. Потому и изменения, производимые такими людьми, всегда эволюционны, постепенны. Они знают цену по-настоящему кардинальным преобразованиям. Но и консерваторами они не бывают.

«К черту, — подумал вдруг я. — Старый мир, новый мир... Не хочу подыгрывать — ни генералам, ни Гоюну. Не хочу играть по правилам. Возьму Юльку, рванем на Таити — и гори оно огнем...»

Не успел я закончить мысль, как вдруг на меня обрушилась новая череда видений. Я увидел, что будет, если я останусь в Гатчине и если я немедленно ее покину. Мне открылось то, что некогда, очевидно, открылось Гоюну: князь Александр Юсупов и российский император Павел Второй были ключевыми фигурами разворачивавшейся драмы мирового масштаба. От нас двоих зависело будущее целой планеты. Я скрипнул зубами в бессильной злости: эта ответственность тоже была расплатой за грехи наших дедов.

Мысленно я послал несколько ласковых слов тому, кто устроил мне это, но тут же понял, что должен пройти свой путь до конца. За годы, проведенные во главе одной из крупнейших в мире корпораций, за все советы, которые я давал когда-либо власть предержащим, я должен был ответить сейчас. Я должен был предотвратить мировые потрясения, революции, диктатуры и грядущую мировую войну. И только после этого меня готовы были отпустить. Я мог уйти и без того, но тогда бы я знал, что вина за все, что произойдет в дальнейшем, будет лежать на моих плечах. Я увидел улицы, наполненные людьми, спешащими по своим делам и не подозревающими о том, что весь мир, который они считают таким прочным и незыблемым, может рассыпаться в одну минуту. Я увидел детей, играющих в школьном дворе, и понял, что обязан дать им еще один шанс.

Я уже готов был бежать из парка, проклиная всех рыцарей со всеми их замками, и вдруг увидел, что навстречу мне по дорожке спешит Юля. Я бросился к ней и обнял ее так, как никогда еще не обнимал.

— Как ты? — спросила она, когда я наконец позволил ей отстраниться. — Я так боялась за тебя.

— Все хорошо, — ответил я. — Теперь все хорошо. Спасибо тебе, Юленька, без тебя бы я погиб.

— Они мне не верили, — Юля прижалась ко мне. — Я им говорила, а они только смеялись надо мной. Слава богу, Хо поверил.

— Он умница, — улыбнулся я. — И ты умница, что нашла его.

— Я так боялась.

— За меня?

— Да. — она посмотрела на меня глазами, полными слез. — Я тебя больше никуда не отпущу.

— Я тебя тоже, — улыбнулся я. — Сейчас ты мне нужна как никогда.

— Только сейчас? — растерялась Юля и даже, кажется, немного сникла.

Я улыбнулся. Женщина всегда остается женщиной.

— Нет, я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда.

Юля вдруг остановилась, и мне пришлось встать лицом к ней. К ней — и еще к «тевтонскому замку», охранявшему пруд. Запрокинув голову, Юля серьезно посмотрела мне в глаза и, глубоко вдохнув, спросила: