До победного дня - Vladarg Delsat

— Конечно, будем! — крепко сложенный мальчишка подошел к ним поближе, протягивая руку. — Я Ваня, Муромцев, значит. А вы Самойловы? Я слышал о вас.

— Да все слышали, — хихикнула девочка, сидевшая за первой партой. — Садитесь быстрее, пока Яков Петрович не пришел, а то он страсть какой строгий.

Со звонком в класс вошел мужчина, чем-то похожий на мастера цеха, в котором работала Маша, сразу же настроившаяся на работу, что Яков Петрович заметил, мимолетно улыбнувшись.

Он принялся рассказывать тему урока, а Гриша и Маша прилежно учились, ни на что не отвлекаясь. Учиться было интересно, рассказывать учитель умел. Папа учил первоклашек, ему было интереснее возиться с малышами, как он говорил. Этому факту ребята были, скорее, рады. Намного комфортнее, когда учитель не родственник.

Лишь на перемене девочка жалобно посмотрела на своего возлюбленного. Она перенервничала, отчего стало вдруг некомфортно. В какой-то момент даже послышалась сирена воздушной тревоги, но Гриша уже знал, что такое реакции тела, ему это очень хорошо объяснили целители. На стол перед Машей лег маленький кусочек хлеба.

— Кушай, родная, — очень ласково произнес он. — Кушай…

Оглянувшись, девочка заметила, что не она одна судорожно цепляется за хлеб. В классе были еще такие же, как и они с Гришкой. Все-таки, Блокада еще жила в них. Она уже отмирала, но вот в такие мгновения проявляла себя страшным оскалом голода. Тут могло помочь только время, которого у них теперь было сколько угодно.

Убедившись, что не выглядит белой вороной, Маша успокоилась. После уроков, девочка решила подойти к другим девочкам и мальчикам, чтобы расспросить. И вот тут ее ждали сюрпризы. Распознав интонации собеседницы, Маша на мгновение замерла, а потом полезла обниматься.

— Лидка! Лидка! Живая! — почти визжа от радости Самойлова обнимала свою умершую подругу.

— Машка… — всхлипнула та. И началось бесконечное «а помнишь».

Яков Петрович смотрел на детей из окна учительской. В каждом городе Тридевятого можно было встретить таких людей, не только детей, ибо сюда попадали именно чистые духом, если не уходили в Навь. Больше всего дети, конечно, ведь они так хотели жить!

Но вот прошла неделя и, предупредив родителей, Яков Петрович попросил ребят надеть награды. Утро восьмого сентября было хмурым, будто этот день отмечало даже небо. Годовщину того дня, когда многие дети утратили свое детство, узнав, что такое холод и голод…

Всю ночь от младших детей не отходила Грета, хотя им ничего и не снилось, но женщина просто волновалась. Она сидела у изголовья их кровати, невидящими глазами будто разглядывая далекие года, через полвека немного утратившие свой ужас. Ну а утром Гриша и Маша надели медаль, сразу будто сделавшись старше. Марья обняла обоих, поцеловала, отпуская в школу. Женщина знала, что именно им предстоит. Надя, тоже проведшая ночь без сна, как и младшие ее, казалась какой-то очень взрослой.

— Полвека назад на нашу землю пришел враг, — прямо от дверей заговорил Яков Петрович. — Он хотел, чтобы нас не было. Очень мы ему мешали, но ничего у него не вышло. Сегодня, восьмого сентября, враг начал душить Ленинград, заблокировав его. Среди нас есть те, кто прожил это время, и мы услышим их рассказы.

По одному, по двоя выходя к доске, они рассказывали. Маша с Гришей, Лидочка, Витя, Саша, Степан, убитый на Пулковских высотах… Каждый из них рассказывал свою историю, а те, кто родился в мирное время, слушали, затая дыхание. Юные герои повествовали о том, как город жил и боролся, несмотря ни на что.

А вот потом… Потом Яков Петрович выкатил большой кристалл на тележке6 что-то с ним сделал и весь класс вдруг оказался именно… там. Показывая плачущим юным людям Тридевятого, как оно было на самом деле. Плакали все. И Гриша с Машей, заново пережившие это, и девчонки, никогда не видевшие взрыв так близко, и даже мальчики — от бессилия. Плакали защитники города и труженики его.

Но над этими страшными картинами зло и устало звенел голос Ольги Берггольц, голос Ленинградского радио. Мерно стучал метроном, шарили по небу лучи прожекторов. Только не было голода внутри. И холод не заставлял сердце замирать. Кусочек хлеба, моментально оказавшийся во рту Маши, да и других девочек и мальчиков, позволял девочке чувствовать себя уверенной. Чувствовать, что это больше никогда не повторится. Никогда!

А после в класс вступила она. Та, чей голос ассоциировался с борьбой. Весь класс поднялся на ноги, склоняясь перед расчувствовавшейся Ольгой Берггольц. Кто знает, сама ли она пришла сюда или же ее душа притянулась к не сломленным ленинградцам, но здесь и сейчас звучал ликующий голос поэтессы, рассказывавший ребятам о том, что они победили.

* * *

— Ой, а что это? — поинтересовался пятнадцатилетний юноша, указывая на куб длительного хранения, в котором лежало что-то черное.

— Это нельзя трогать, — ответила ему синеглазая кудрявая девушка. — Это волшебный хлеб. Его можно кушать только когда очень-очень плохо, так бабушка говорит.

— И что случится? — высокий черноволосый юноша заинтересовался.

— Тогда станет легче и все наладится, — проговорила девушка, привычным жестом погладив колдографию улыбающейся женщины с, казалось, все понимающим взглядом. — Это прабабушка Грета, меня в честь нее назвали. Она давно умерла, но она была святой. А хлеб — это наша традиция… вот!

— Зина, я тебя люблю, — почему-то признался ее собеседник. — Просто ни о чем не могу думать, когда ты рядом.

— Я тебя тоже люблю… — прошептала девушка.

— Вот и внучата наши подросли, — та, что когда-то давно звалась Леночкой, улыбнулась своей пожилой мамочке. — Жалко, что бабушка решила уйти… Зиночка, избранника представишь?

— Ой… бабушка… — девушка спряталась за юношу, чье имя очень хотела узнать бабушка Лена.

Семьи жили. Жили, помнили, любили и производили на свет потомство, потому что так было, есть и будет правильно. Просто правильно, как «голубое мирное небо», как «вдосталь хлеба», как «счастливая улыбка ребенка». Прошли года, стирая прошлое, но не трогая память.

* * *

Когда-то давно жил-был город. В нем рождались, женились, рожали детей и умирали люди. Не былинные рыцари, не герои, обычные люди, каких много на улицах. Но затем пришла беда. Стало нечего есть, было очень холодно и почти беспросветно. Принесшие беду думали, что человек не сможет такого выдержать, но вот те самые люди вынесли, выдержали, хоть многие и погибли. Голодные, едва держащиеся на ногах, они боролись на заводах и фабриках, школах и больницах, детских садах и окопах, они выживали, они растили детей.

Страшные и поныне кадры хроники видели многие, немногие могли бы выжить там. Это, конечно же, сказка. Сказка о том, как