Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители - Василий Песков

На склоне лет.

Встретили почти со слезами и возгласом: «Жива!» Оказалось, свекор Насти предал связного, выдав фашистам явку. Засада, как видно, и меня ожидала. Но спасла Настя, переставлявшая грабли.

Меня немедленно повели к Рокоссовскому. Успокаивая разведчицу, он сказал: «Да ты еще и умница – избежала ловушки…» Оказалось, партизаны о случившемся знали и послали спешно нас известить. Моя выдержка стала важной. «Чем тебя наградить?» – улыбнулся Рокоссовский. Я замахала руками: «Какие награды!» «Нет, награда все-таки будет. Завтра в Москву направляем машину. Можешь денек провести дома, а вечером та же машина тебя привезет».

Рано утром, усаживая меня в «эмку», шофер поставил на сиденье тщательно упакованный сверток. В нем оказался брусочек масла, консервы, печенье. Мама заголосила: «Доченька, ну как же это с самого фронта?!»

– А потом была суровая осень 42-го…

– Да, тяжело было знать: немцы мыли сапоги в верховьях Волги и дошли к Сталинграду.

– А вы по-прежнему были в армии Рокоссовского?

– Рокоссовский командовал в это время уже Донским фронтом.

– А какие задачи были у вашей разведки?

– Мне лично много приходилось участвовать в допросах немцев, попавших в плен. Мы отпускали их невредимыми, чтобы они «промывали мозги» сослуживцам, уже хорошо понимавшим, что в Сталинграде они увязли.

– Как держались на этих ваших беседах пленные?

– По-разному. Некоторые принимали меня за немку и намеками или прямо говорили, что я предательница. Но большинство понимали, как далеко зашли в этой войне и как велика их вина. Эти очень боялись расстрела – заискивали, называли себя «рабочими», говорили «Гитлер капут». Один пленный особо запомнился. Лейтенант. Вскинул голову и сказал, четко разделяя слова: «Ничего полезного для вас не скажу. Можете расстрелять».

– А что было, когда Сталинград оказался уже в кольце?

– Какое-то время немцы надеялись, что их выручат. А потом стало ясно: «капут» будет сначала для них, а потом и для Гитлера. Предложение сдаться Паулюс отвергал, но – жизнь дорога – в конце концов сдался.

Константин Рокоссовский в дни подготовки сражения на Курской дуге.

У нашей разведки в дни агонии немецкой армии в Сталинграде была миссия парламентеров. Четкой линии фронта в городе не было. С белым флажком я ходила по домам, где немцы сидели в подвалах, сбившись в кучи от холода. Им предлагалось сложить оружие. Эта работа была предельно опасной. Среди немцев были фанатики и люди, у которых, как говорится, поехала крыша, – могли выстрелить в спину. Я слышала иногда, уходя, выстрелы – это кончали с собой отчаявшиеся.

– Что запомнилось в Сталинграде больше всего?

– День, когда немцы поголовно стали сдаваться. Помню, мы стояли на взгорке, и было видно бесконечную ленту людей в шинелишках, в соломенных «лаптях», в натянутых на уши пилотках, в женских платках. А рядом с этой колонной шли автоматчики наши в валенках, в белых полушубках и теплых шапках, от мороза румяные.

– Приходилось видеть ранее и своих в положении немцев на Волге?

– Все было. Помню Демянскую операцию в начале 42-го года. Не очень умело пытались немцев зажать в кольцо. И кому-то пришло в голову высадить в полуокруженные массивы леса бригаду парашютистов. Они должны были ждать сигнала о начале нашего наступленья и поддержать его у немцев в тылу. Что-то не заладилось с операцией. И о людях в новгородских лесах словно бы позабыли. Кончилось у них продовольствие, иссякли батареи радиостанции. Люди гибли от голода и холода, подчиняясь приказу «ждать!». Закончилось дело тем, что нашу группу разведчиков послали вывести людей из лесов. Я была в этой группе. Страшно вспомнить, что мы увидели – трупы и буквально единицы изможденных, валившихся с ног людей. Из нескольких сотен десантников вывели только 8 (!)…

Но после Сталинграда наша армия стала совершенно другой. Мы уже не боялись танков, умело планировались операции, уже не нас окружали, мы окружать научились. Научились одним мощным ударом проламывать немецкую оборону и, как говорили тогда, «сматывали» ее направо и налево, расширяя полосу наступленья. На линию Курской дуги пришли мы окрепшими, хорошо оснащенными оружием и техникой.

– Вам и под Курском нашлась работа?

– Разведка всегда важна. Под Курском она была особо необходима. Стратегическая разведка с уверенностью предсказала место сраженья. Но важным для командования, вплоть до Ставки, было знать день и час начала наступления немцев – важно было упредить их удар валом огня артиллерии. Фронтовая разведка из сил выбивалась, но не могла добыть «языка».

– Вы в этом деле тоже участвовали?

– Участвовала. Но в необычной роли. Нашей группе поручали, просочившись за линию фронта, в ближнем тылу у немцев разыскивать телефонные провода. Я подключалась к ним со своими наушниками и, затаив дыхание, слушала немецкую речь, стараясь выудить хоть словечко, хоть намек на час наступленья.

– Удалось?

– Нет, ничего существенного не услышала. Точное время немецкого штурма сообщил их солдат-перебежчик: «Войску выдан сухой паек и дан приказ занять первую линию окопов».

– Переходить даже нейтральную полосу в такой ситуации было смертельно опасно…

– Очень опасно. На шаг от смерти я оказалась за три дня до начала сраженья. Со своими наушниками сидела на коленях около телефонного провода. Разгибаюсь в жидких ивовых кустиках и вижу в трех шагах от себя высокого молодого немца. В моих глазах он увидел смертельный страх и улыбнулся от удовольствия. А я подумала: вот мой конец. Рука потянулась под мышку, где спрятан был у меня маленький пистолет. Немец сильным хладнокровным ударом выбил из руки моей это похожее на игрушку оружие и стоял молча, меня разглядывая. А дальше произошло то, чего я ждать не могла. Развернувшись, парень поддал мне в зад ударом ноги, таким сильным, что я, как лягушонок, летела метра четыре и, упав, ждала выстрела. Но его не было. Парень швырнул мой пистолет со словами: «Возьми, а то свои расстреляют».

Плохо соображая, я как во сне доползла до наших окопов. Никому, конечно, ни слова обо всем, что случилось, – не поверили бы и не поняли. И судьба моя сразу могла бы драматически измениться…

– А как вы себе объяснили случившееся?

– До сих пор часто об этом думаю. Один вариант: неглупый немец уже понимал, что дело проиграно и что еще одна чья-то случайная смерть ничего не изменит. Но, скорее всего, этот молодой «нетипичный» немец сохранил в душе своей человеческое начало. Ему стало жалко девчонку: ну за что ее убивать, и без того так много уже убито. Пожалел, одним словом. Это движенье души его спасло мне жизнь.

– Скажите, Наталья Владимировна, а много ли было женщин в нашей разведке?

– Думаю, были, но я ни одной не встречала. Чаще женщин внедряли в комендатуры и тыловые службы немцев. От них партизаны и подпольщики получали важные для нашей армии сведения. По мере продвижения на запад я тоже постепенно становилась кабинетной разведчицей – нужны были переводчики при допросах пленных, много было для чтения документов трофейных…

– И так до Берлина?

– Да. И после Победы какое-то время я в армии оставалась. Дослужилась до звания капитана. Гимнастерка моя стала в наградах, как в чешуе рыба. Но захотелось не армейской, нормальной жизни. Вернувшись в Москву, я окончила институт, став конструктором ракетных двигателей.

– На работу взяли в Подлипки?

– Да, к Королеву, окруженному «гвардией» молодых башковитых ребят. Тут опять, как и в армии, я была белой вороной. Но дело знала. Вот эти два ордена – «за ракеты для подводного запуска».

– С Королевым встречались?

– Очень редко. Он был занятым выше макушки и потому человеком малодоступным. Да вы его, наверное, помните по Байконуру. Помните, как он держал, слегка наклонив в сторону, голову.

– Хорошо помню.

– Удивительного ума и работоспособности был человек. В армии таким же кумиром для всех был у нас Рокоссовский. А в Подлипках боготворили все Королева, хотя по характеру эти двое людей были разными.

– Ну а дальше?

– А дальше почувствовала, что время не идет, не бежит, а летит. Тридцать пять лет отдала я «ракетным делам».

– Имели семью?

– Вышла замуж после войны. Но семейная жизнь не сложилась. Детей не было. И муж был для меня человеком не очень любимым. На столе до сих пор стоит портрет Миши Бабушкина, погибшего под Москвой в 41-м. Понятие «любовь» сейчас, как погляжу, обесценено. А для нашего поколения иначе все было. До сих пор сохранилось чувство: мы с Мишей были созданы друг для друга.